Или же просто сулит встречу с женщиной, необыкновенно приятной, вдохновенной, или вдохновляющей, которая, несомненно, затронет ваши чувства, вне зависимости от вашего пола. Королевы Чаш легко и охотно становятся чужими отражениями, при этом совершенно не меняясь (собственно отражающий слой всегда только на поверхности зеркала). Словом, они действительно прекрасны, практически вне зависимости от текущего карточного расклада.
Марина Воробьева
Здесь — так
В восемь вечера уходит Сима. Сима любит свою семью и ходить по магазинам. Убегая, набирает номер частного сыщика, прослушать отчет, как и с кем прошел день мужa.
Уходит Бэкки. Опаздывает в кафе. Там она каждый вечер сидит с подружкой, надеясь кого-нибудь встретить и познакомиться.
Уходит слегка горбатая Рики — танцевать народные танцы в кружок, пока ее безногий муж-таксист ищет пассажиров.
Остаемся мы — Аяла, помощник аптекаря и я. О чем можно говорить в магазине, в отделе косметики, когда клиентов нет, а все страшное ушло? Конечно, о разных реальностях!
Аяла знает, что загробка есть. Не верит, а знает. А нам с помощником аптекаря плевать на эту загробку. Слишком много интересного происходит здесь.
Например, ты приходишь ко мне в гости, и мы пьем кофе. У меня кофе из пяти сортов зерен, я покупаю их на рынке, в центральном ряду слева. Так вот, мы пьем кофе, а завтра на работе ты говоришь, что на столе стояла красная чашка. А я говорю, что у меня и чашки такой нет, или она разбилась за неделю до этого. И это совсем не значит, что у тебя что-то с головой. Просто у тебя своя реальнось, а у меня своя.
Сейчас ты надеваешь свитер, а мне жарко в майке. Ты говоришь, что наши организмы по-разному устроены, а на самом деле мы в двух разных помещениях, и ты видишь меня из своего мира. Или не меня.
* * *Аяла была из первых нью-йоркских хиппи, я из последних московских. Когда мы работали вместе и надо было чем-то занять время между запахами духов и жалобами на жизнь, я все приставала — дескать, скажи-ка, тетя, ведь недаром — но Аяла ничего толком не помнила и опять рассказывала о внучках, о том, как она их рисует на фоне больших листьев, и как никто не достоин иметь в доме живопись, потому что не платят настоящих денег. Аяла иногда приносила картины с девочками-ангелочками, розами с капельками росы, девушками, срисованными с журналов. В семь утра вставать, пятьдесят пять минут зарядка, после сорока и ты обязательно будешь делать зарядку, после сорока твое тело тебе ничего не должно. Потом на завтрак рис и листья салата, если деньги не кончились. И тут же рисовать, прописывая каждый лепесток, ты знаешь, сейчас мало кто так умеет. С двух до четырех спать, опять рисовать, и на вечернюю работу. Раз в две недели в Галилею к внучкам, дочка кричит на нее. Когда твои дети вырастут, ты поймешь, я тихо мою посуду, а она кричит, потом еще лепесток и еще ангелочек, и никто не ценит живопись, и не хватает денег на салат.
* * *Как-то я рассказала Аяле сон. Кафе на севере, где-то рядом с ее внучками. Пол грязный, столы не убираются, официанты хамят.
А на обшарпанной стене плакат — черным по белому, огромными буквами: «Здесь — так».
Минут двадцать после этого я стояла в магазине одна. Аяла убежала.
А ночью был ветер. Ночью началась осень и ветер переходил с жужжания на визг и толкал нас куда-то, и мы оказались дома у Аялы. Мы с трудом закрыли дверь и оставили ветер на улице.
Шкаф был старинный. И мы двигали его полчаса, чтобы можно было просунуть руку и достать картины, завернутые в пыльные газеты времен британского мандата.
Аяла отсчитала эту картину наощупь, смахнула пыль и развернула. Море, горы, небо. Все огромными мазками. Через все небо надпись: «Здесь — так».
Утром на работе в полусне я слышала, как Аяла отвечает Симе низким марокканским голосом, видела, как она втягивает плечи, когда к ней подходит согнутая Рикки.
А я стояла у большого зеркала и рисовала себе лицо. Бессонная ночь с лица постепенно стиралась, но было лень двигаться, поднимать плечи и говорить чужим голосом. Сейчас в магазин зайдут люди, еще успею.
Принц Чаш
Предупреждает, что процесс, в котором вы задействованы, имеет скрытые от вас, тайные мотивы (часто это неприятная неожиданность). Рядом с вами — предатель (по меньшей мере, человек, который отвернется от вас, как только это станет ему выгодно). Возможно, дело еще хуже, и роль предателя играет ваше собственное бессознательное, готовое в любой момент выкинуть чудовищный фортель. Единственно разумная линия поведения в такой ситуации — не терять голову, не поддаваться эмоциям и стараться видеть вещи такими, какие они есть. Избавляясь от иллюзий, вы оставите Принца Иллюзий ни с чем.
В человеческой шкуре Принц Чаш чрезвычайно обаятелен и привлекателен, но, с точки зрения окружающих, ненадежен — не потому что отъявленный мерзавец, а просто в силу своей природы. Он искусный манипулятор, это его главный природный дар. От него за версту разит страшными тайнами; часто это — иллюзия, но все же далеко не всегда. Следует признать, что Принцы Чаш обычно живут довольно интересной жизнью.
Такой человек движим (помимо прочего) двумя страстями: все знать и самому быть известным. Для успеха ему следует учиться искренности. Что его может погубить — самонадеянность и чрезмерное честолюбие.
Дарья Булатникова
Соло
Он мягко спрыгнул с дерева. Почти бесшумно, не зацепив ни единой ветки. Только земля спружинила под ногами, да птица порхнула из кустов. Нет, не зря он выжидал две ночи, не зря сгустком тени таился на старой груше. Адвокат сейчас выйдет, и будет в его руках. Алекс выверенным движением прикоснулся к ножнам, прикрепленным к брючному ремню, отстегнул кнопку, погладил рукоять ножа. Он не любил складные ножи, поэтому всегда носил оружие в чехле у бедра. Всегда, когда выходил на охоту.
Вдоль кирпичного забора он двигался неслышно, словно кошка. Ему ничто не угрожало, две собаки, усыпленные крошечными капсулами, лежали за кустами роз, почти рядом друг с другом. Сейчас Берман должен их окликнуть.
— Спарк, Маффи! — раздался голос в темноте.
Алекс слегка изменил траекторию движения и вышел на узкую полоску травы вдоль дорожки. На саму дорожку ступать нельзя — захрустит под мягкой подошвой мелкий красный гравий. Силуэт Бермана теперь был хорошо заметен в свете луны. Нужно обойти его справа, со стороны гаража.
Он все рассчитал правильно: малышка Лили, любовница толстого адвоката, оказалась девочкой жадной и сговорчивой. Вчера, когда она сказала по телефону, что плохо себя чувствует и останется дома, ленивый и осторожный боров не рискнул ехать к ней. Он вообще перестал выходить в темноте — чуял, что смерти судьи и прокурора имеют отношение и к нему, чуял, что стоит в списке третьим номером. Вернее, был первым, но тех двоих оказалось легче подкараулить, и Алекс поторопился покончить с ними. Потом пришлось заплатить Лили немалую сумму и две ночи провести на дереве, сидя в развилке корявых ветвей.
На вторую ночь Берман не выдержал, он вообще кобель ещё тот — не любит спать один, обязательно девочку ему на ночь подавай. На это Алекс и рассчитывал. И когда Берман со злости швырнул телефонную трубку на диван — это хорошо было видно через пуленепробиваемое окно гостиной — и решительно шагнул к двери, Алекс уже знал: сегодняшняя ночь будет последней, и без сожалений расстался с опостылевшей грушей.
Толстяк стоял на площадке перед домом и ждал. Собаки не отзывались. Алекс вытащил нож и шагнул за ближайший к Берману куст, одновременно отрезая тому дорогу к дому.
Это началось тринадцать лет назад. Тринадцать лет назад, когда Алекс был уже не юн, но ещё полон иллюзий. Незадолго перед этим он заработал свои первые по-настоящему большие деньги и повстречался с Рамоном — сыном испанки и араба, красавчиком Рамоном. Познакомились они небанально — Рамон отбил у него девчонку. Как же её звали… Анита, Марита, Карменсита? Нет, только не Карменсита. Пусть будет Анита — неважно. Алекс тогда сломал Рамону два ребра, на этой почве они и сошлись.
После было много всякого, но отделаться от нового приятеля он уже не мог, да и особо не стремился. Тот все время крутился где-то рядом, как мелкая пронырливая рыбешка около крупной. Нюх у него всегда был хороший, за что и ценили. Если нужно было собрать информацию, что-то вызнать, подтасовать факты — лучше Рамона не найти. Алекс брезговал использовать приятеля в работе, но иногда другого выхода не было. А иногда просто лень было искать кого-то ещё.
В тот год солнце буквально поджаривало город, он томился на берегу залива, словно омлет в духовке. Саша — какое чувственное и вкрадчивое имя было у этой русской! — часами плавала в морской воде, а он, Алекс, пока не мог себе позволить расслабиться. На бирже ощущались те самые, вдохновляющие настоящих игроков вибрации — лови свою удачу за хвост, и только потом отдыхай в шезлонге со стаканом мартини и очередным хрупким мотыльком в бикини.
В тот год солнце буквально поджаривало город, он томился на берегу залива, словно омлет в духовке. Саша — какое чувственное и вкрадчивое имя было у этой русской! — часами плавала в морской воде, а он, Алекс, пока не мог себе позволить расслабиться. На бирже ощущались те самые, вдохновляющие настоящих игроков вибрации — лови свою удачу за хвост, и только потом отдыхай в шезлонге со стаканом мартини и очередным хрупким мотыльком в бикини.
Мартини — бикини, почти стихи. Льдинки в мартини звенят, словно ангельские колокольчики — так любила говорить Саша.
Адвокат успел раньше. С неожиданной прытью он развернулся и бросился обратно к входной двери. Хлопок, щелчок. Первый раунд Алекс проиграл. Не стоит ждать — адвокат может и полицию вызвать. И хотя вряд ли он что-то заметил или увидел, но собаки… Завтра здесь будет куча охранников. Или наоборот — ни души, включая самого Бермана.
Уходя, он зачем-то свернул и, склонившись над неподвижным доберманом, погладил того по черной шее. Прости, дружище, иначе я не мог.
К тому месту, где он спрятал машину, Алекс бежал — хорошая разминка после долгой неподвижности. Пряный воздух, какой бывает только на побережье в период цветения миндаля и жасмина, врывался в ноздри и омывал легкие. Тринадцать лет назад жизнь казалась ему бесконечной удачей и коробкой с сюрпризами. Вот только сюрпризы эти оказались разными — одни дешевыми, а другие — глумливыми. И если бы тогдашнему жизнерадостному яппи сказали, что однажды ночью он будет бежать вот так — по каменистой дороге, с ножом на бедре и досадовать на то, что не удалось убить человека, он бы ни за что не поверил.
А сейчас направо, к заброшенному одичавшему винограднику. Машина — черный «ягуар» — спала около развалин маленького домишки. Когда-то тут жила семья — пожилые мужчина и женщина с добрыми смуглыми лицами. В детстве Алекс прибегал сюда, чтобы купить несколько гроздей винограда. Огромные черные ягоды были покрыты сизым, легко стирающимся от малейшего прикосновения налетом. Во рту они лопались, истекая душистым кисло-сладким соком. И пахли… Это был запах его детства — перезревшая на южном солнце «изабелла».
Так звали его мать — Изабелла. Он почти не помнил её, но имя будило смутные воспоминания о прозрачных серых глазах и улыбке. Иногда во сне он видел её лицо, склоняющееся над ним. Её губы приближались и вдруг исчезали, сменяясь гроздью черных ягод. От матери ему достался черный католический крестик на шелковой тесьме. Именно его нашла полиция около тела Саши. Истертая от времени тесьма была порвана.
Алекс усмехнулся.
Всё связано в этом пряном солоновато-солнечном мире. И только русская женщина с изящными, покрытыми светлым пушком лодыжками, до поры до времени выпадала из этих связей. А точнее — до тех пор, пока не умерла.
Вначале он не поверил услышанному — и когда его уводили, чтобы затолкать в полицейский автомобиль, и потом — когда встретился с Берманом. Адвоката ему нанял Рамон.
— Ваше дело плохо, — то и дело повторял толстяк, потирая влажные руки. Короткие пальцы, на фалангах которых росли отвратительные черные волоски, находились в постоянном движении. Алексу было противно пожимать их, но приходилось.
— У вас нет алиби, — губы Бермана озабоченно поджимались, словно он видел что-то неприятное. А его клиент пожимал плечами — какое может быть алиби, если он спал? Впервые за несколько месяцев спал один. Потому что Саша сказала ему, что у любых отношений есть свой срок. Он подумал, и согласился.
То, что они за час до убийства пили с Рамоном виски на террасе и слушали обожаемые Алексом баллады Стинга, настоящим алиби не было. Но, по крайней мере, могло бы послужить доказательством того, что к полуночи он уже набрался до такой степени, что не смог бы вести машину. Он был пьян в стельку, и напился просто потому что так принято у мужчин — надираться, когда женщина уходит к другому.
Рамон должен был подтвердить, что Алекс напился ДО того, как умерла Саша, а не ПОСЛЕ этого.
Иногда ему казалось, что он действительно убил её — привел на берег залива, усадил в шезлонг и вонзил в сердце складной испанский нож с матовым лезвием. Там её и нашел мальчишка — уборщик пляжа. Запрокинутое бледное лицо, опавшие руки, и серая костяная рукоятка, торчащая из груди — такой отразилась Саша в любопытных черных глазах.
Ну не цинично ли? — вопрошал прокурор в суде, и присяжные кивали — цинично. И судья поджимал губы, точно так же, как Берман. И потухший взгляд пожилой женщины, атери Саши (тогда он впервые узнал, что у неё, оказывается, была мать, надо же!) то и дело ощупывал сидящего в зарешеченной клетке Алекса. И почему-то его мучил вопрос — что будет, если он хоть раз попробует ей улыбнуться?
А потом вызвали главного свидетеля — Рамона. Как же он был хорош — даже насквозь гетеросексуальный Алекс готов был влюбиться в этого обаяшку. Как он говорил — тихо, смущаясь, гася на щеках румянец стыда за то, что ничем не может помочь другу. Он бы очень хотел, но все, что он мог, это нанять для него лучшего на побережье адвоката. Нет, он не видел той ночью Алекса, не заезжал к нему и не пил на террасе виски со льдом и не слушал Стинга. Вернее, заезжал, но его лучшего друга не было дома, и машины его, которая стоит на дорожке, он тоже не видел. Увы, но лжесвидетельство — это страшный, непростительный грех, поэтому он говорит правду, и ничего, кроме правды.
Пальцы Бермана суетились на черной поверхности стола, словно мальчик и девочка, решившие впервые заняться сексом. Алексу больше всего на свете хотелось, чтобы они нашли, наконец, правильную позицию и мирно улеглись на белый лист бумаги. Но у них не получалось.
Голос Рамона журчал ручейком, глаза прокурора туманились, а судья кивал и кивал, словно пластмассовый ослик, который был у Алекса в детстве. Ослика ему подарила вторая жена отца. Или третья? Нет, вторая, потому что третья появилась, когда он уже пошел в школу, и время кивающих осликов закончилось.
Именно в это момент он решил, что убьет всех четверых, включая Бермана.
У него оставался ещё один шанс — призрачный, невероятный, возможный только при исключительном везении. «Ягуар» тихо, как и положено большому сильному зверю, заурчал и прыгнул в темноту.
Там, где дорога шла вниз, Алекс заглушил мотор, и машина покатилась под уклон. Через открытое окно было хорошо слышно, как поют цикады и шелестит под колесами гравий.
И все же он едва не опоздал. Ещё пять минут, и светлый «порше» адвоката миновал бы поворот. Берман все-таки решился на бегство.
Алекс включил фары, когда серебристый автомобиль начал аккуратно вписываться в довольно крутую дугу. Ослепленный «Порше» шарахнулся к обочине и замер. Чтобы суметь развернуться тут даже днем, требовалось хладнокровие и расчет, а у Бермана наверняка тряслись руки. Эти пальцы с черными волосками и отполированными маникюршей ногтями — Алекс представил, как мечутся они по черному пластику руля, точно как тогда в суде.
В тускло освещенном салоне было видно, как адвокат достал мобильный телефон и прижал его к уху. Алекс знал, кому он звонит. Рамону. Красавчику, который теперь жил в белом доме среди миртов и кипарисов и по утрам принимал ванну с видом на залив. На террасе этого дома они когда-то сидели вдвоем — черт бы побрал и виски, и Стинга! Собственно, больше всего Алексу тогда запомнились кружащиеся на фоне бархатного неба звезды и светлячки.
Совсем немного времени ушло на то, чтобы разобраться, кому было выгодно надолго упечь его в тюрьму, на удивление немного. Хотя чему тут удивляться — он ведь уже знал, что убьет их — ещё до того, как понял, кому нужна была смерть русской именно в ту ночь.
Он заставил мотор взреветь. Дольше тянуть было нельзя — Берман мог вызвать полицейский вертолет. Но с этим адвокат будет тянуть до последнего. На этом и строился расчет Алекса — правда для толстяка была страшнее убийцы, от которого все же можно попробовать скрыться.
«Ягуар» двинулся вперед медленно и вкрадчиво — умница, настоящий хищник. Адвокат ещё попытался уйти от удара и проскочить, но Алекс не оставил ему ни единого шанса. В тот момент, когда «порше» сделал неуклюжий маневр, он бросил свою машину вперед, одновременно распахнув дверцу и сделав то, что так долго отрабатывал — прыжок в сторону с кувырком через голову. Удара избежать не удалось, и вслед за тем, как он приложился плечом и коленом к каменистой почве, раздался грохот. Алекс ещё успел увидеть, как снося ограждение, рушится в ущелье серебристая машина. Черная каким-то чудом удержалась на самом краю обрыва, и ему пришлось встать и, прихрамывая подойти к ней. Одного толчка оказалось достаточно — «ягуар» покорно клюнул носом и канул в темноту. Мир твоему праху, верный друг. Он не собирался разбивать угнанную три дня назад в другом городе машину, так получилось. Так фишка легла, как любил повторять Рамон.