«Каждая пешка ходит только вперед и только на один шаг, — продолжал Шая. — Но если станет дамкою, то может ходить куда и как угодно.»
Мороз продрал кузнеца по коже.
«Нет невозможного для того, кого возлюбил Предвечный, — тихо сказал Шая из Жуховиц. — И сало станет ему кошер, если Господу будет угодно. Вот я дам тебе скакуна столь скорого, что сегодня же будешь справлять первый сейдер в Ерушалаиме, а на второй снова перенесешься в Диканьку так скоро, что не нарушишь закон эйрува10».
«Воистину велики и неисповедимы пути Всевышнего, — осмелев, сказал Акива. — А нельзя ли мне прежде попасть без подорожной в Петербург, ко двору императрицы?»
Однако ж…
/ Тут из тетради вырваны несколько страниц /
… вошел человек виду значительного, в шитом золотом мундире, с умным, но несколько усталым взором серых глаз и высоким лбом. Волоса его собраны были на затылке в косицу. Хосиды отвесили все ему поклон в ноги.
«Все ли вы здесь?» — спросил он властно.
«Таки все, вашество».
«Это что же за пуриц11? Неужели царь?» — спросил кузнец одного из хосидов.
«Куда тебе царь! это сам Гавриэл Державин, сойфер ихний», — отвечал тот.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и такими вырезами впереди, что богобоязненному человеку и смотреть не пристало. А дорогóй материи пошло на них столько, сколько сам Фройме-портной, которому случалось шить и для панства, во всю свою жизнь, верно, не видывал.
Хосиды, а с ними и кузнец, низко опустили головы, сняв свои меховые штраймлы12, под коими обнаружились у них черные бархатные ермолки. Некоторые из придворных захихикали, засуетились, стали стаскивать с хосидов и эти ермолки, тянуть их за пейсики.
«Оставьте их!» — прозвучал повелительный и вместе приятный голос.
Тут осмелился кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественную улыбающимся видом, который так умел покорять себе всё и мог только принадлежать одной царствующей особе.
«Гаврила Романыч обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор еще не видала» говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством хосидов: «Хорошо ли вас здесь содержат?»
«Таки данке вам, тайере маме! Даваючь нам в кошере провиянт, хоча на Пейсах хобен вир нихц как кроме мацо, что взяли с дома… но грейх жалить, бээзрас А-Шейм, не умираем»
Державин хмурился, видно, хосид говорил совсем не то, что надо.
«Помилуйте, тайере маме! чем виноват народ Божий? или соглашали ми с туркен? с полен? или изменяли вам? за цо же ж немилосчь? за цо казенных рабоним ставичь нам хцят, за цо цадиким в острог и хасидим гначь, последней парносе лишачь?» — отвечал тот самый хосид, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, что тот, зная так хорошо русское наречие, говорит с царицей, как будто нарочно, самым ломанным языком. «Ох, хитры! — подумал он сам себе. — Верно недаром он это делает».
«Чего же хотите вы?» заботливо спросила Екатерина.
Хосиды значительно взглянули друг на друга.
«Теперь пора! Царица спрашивает, чего хотите!» сказал сам себе кузнец и вдруг повалился на землю.
«Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать. Что вы, не во гнев будь сказано вашей царской милости, будете сегодня на сладкое кушать? Боже, творящий милость праведным, что если бы невеста моя покушала царского десерта! А я, ваше императорское превосходительство, имею возможность в сей же вечер передать от вас в Ерушалаим любимому паше турецкого султана депешу, какую пожелать изволите».
Государыня засмеялась. Хосиды начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел.
«Встань! — сказала ласково государыня. — Тебе нынче, видно, звезды вспомогают. У нас гостит кондитер Жозеф, которого прислал мне из Парижа король французский. Если ты хочешь угостить свою невесту его крем-бруле, то это не трудно сделать. Да и вам, любезные не во вред: готовлено по-еврейски. Принесите ему сей же час в золотом сотейнике! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, Гаврила Романыч, живописное добавление ко мнению вашему. О таких сюжетах вам, видно, Зорич не сказывал.»
Тут обратилась она снова к Акиве: «Премного наслышана я о вашем иудейском взаимном сообшении. Но чтобы в сей же вечер в Иерусалим?»
Тут уже принесли кузнецу и крем-бруле в золотом сосуде с крышкою. Дух от него шел такой великатный, что Акива не мог смолчать.
«Ваше царское величество, при такой тонкой пропорции, что кушанья вашего благородия содержат, какие же тонкие помышления и высокие чувствия должны они, с Божьей помощью, вам навевать».
«Послушай, однако, любезный, — улыбнулась государыня. — Никакой депеши мне ни к паше, ни к султану посылать нет надобности. Пусть к ним запорожцы пишут. Но слышала я про обычай ваш, будто бы приняиый в Святом Граде, эпистолы к самому Богу-Отцу между камней от Храма вашего, разрушенного Титусом-кесарем, складывать. Так ли это?»
«Истинная правда, ваша светлость, Царю Небесному, благословенно имя Его, в собственные руки.»
«Что ж, передашь от меня эпистолу ко Всевышнему?»
«В сей же вечер будет исполнено, ваше императорское величество», — ответил кузнец, низко кланяясь.
«Вольно же некоторым славить меня вольтерьянкою, — со смехом заметила царица. — Подайте мой письменный прибор!»
Увидел Акива, что хосиды недовольны им, да только ничто уже не могло омрачить его радости. Из собственных царских рук получил он послание на тонкой бумаге, свернутой в трубочку, и когда государыня, вновь обратившись к хосидам, начала расспрашивать, как у них живут в западных губерниях, какие обычаи водятся, отошедши назад, потянул в кармане за уздечку и сказал тихо: «Именем Господа, выноси меня отсюда скорей!»
Еще до захода солнца Альбарак опустил кузнеца Акиву на площадь перед Западною Стеной в Ерушалаиме, и…
/ Здесь рукопись обрывается /
Словарь некоторых еврейских слов и выражений
1 Харойсес — смесь тертых яблок, вина, меда и орехов, употребляемая на Песах.
2 «Эход ми йодейа» — традиционная песня, исполняемая на пасхальном седере.
3 Цдока — милостыня
4 Ситро ахро — нечистая сила
5 Илуй — умник
6 Виленская Геморра — Талмуд виленского издания
7 Нигун — напев
8 Тейгеле — медовый шарик из теста
9 Дрейдл — волчок
10 Эйрув — закон, запрещающий перемещение в субботу и праздники
11 Пуриц — богач
12 Штраймл — головной убор
IV Император
Даже по названию понятно, что это самый «мужской» аркан, со всеми вытекающими последствиями.
Начнем поэтому с личности, которую он описывает. Быть Императором (любого пола), в общем, чрезвычайно приятно, хоть и не всегда просто в житейских обстоятельствах. Четвертый Аркан гарантирует внутреннюю честность, цельность, безукоризненную верность собственным принципам и воистину царственное непонимание "чужих правд". Врать, хитрить, даже просто проявлять такт и дипломатичность — это не для Императора. Он настолько борец, что даже отсутствие твердых принципов (если это его искренняя позиция) будет защищать до последней капли крови. А уж если у него есть какие-то принципы, то вообще — выноси дрова. Пощады никому не будет.
Спорить с Императором бесполезно. Переубедить его невозможно, да и не нужно это никому. Император и должен таким быть: нетерпимым, несгибаемым, упрямым. Патриархом — хотя бы в каком-нибудь из смыслов этого слова. А лучше бы — именно в библейском.
Императору очень желательно быть начальником, командиром, лидером — в любой области. На худой конец, главой большой семьи, но это действительно на худой конец. Императору все же желательна общественная деятельность. В этой позиции он великолепен. Будет править твердой рукой, трудиться, не давая себе поблажки, распределять ресурсы и расточать дары, покровительствовать «своим» и воевать с "чужими".
Ситуация, в которой Император не командует, не опекает, не покровительствует и не борется, недопустима совершенно. Это верный способ загубить свою жизнь. Ничего иного ему опасаться не нужно. Император действительно очень силен и способен «прокормить» (материальной, эмоциональной, духовной, интеллектуальной и всякой другой пищей) почти любое "войско".
Что очень нежелательно для Императора — лично воспитывать собственных детей, особенно сыновей. Может сломать хребет и характер — не со зла, а просто потому, что слишком силен. А вот юношество железной рукой обуздывать — милое дело. Директор школы может получиться тот еще.
Если эта карта выпадает при гадании, она сулит успех (особенно в битвах с чиновниками, бюрократами и прочими цепными псами общества), дееспособных покровителей и все в таком роде. Часто Император обещает новые возможности и новые пространства, которые вам предстоит завоевать и освоить.
Проблемы, о которых может предупреждать Император:
— консерватизм в его худших проявлениях
— авторитарность, желание любой ценой подчинять других (далеко не всегда сочетающееся с возможностью это сделать)
— ярость слабого человека, которого не слушаются
— озверевший внутренний контролер, который не дает расслабиться.
Роджер Дж. Роджер
Потому что я так хочу
Лунный свет дробится на воде и пляшет в глазах болотными огнями. За шумом реки не слышно шагов.
— Такие ночи созданы для вина и любви, Геф! — Александр даже не обернулся. — Я слышал, местные девушки искусны в этом ремесле. Куда искуснее, чем наши.
— А юноши? — спокойно поинтересовался Гефестион, ничуть не смутившись тем, что его попытка подкрасться провалилась.
Царь хмыкнул.
— Завтра мы перейдём реку вон там, — показал он. — Что скажешь?
— Скажу, что македонцы не пойдут через Гифасис, — на секунду замявшись с ответом, отозвался Гефестион. — Кен говорит, что они не хотят продолжать поход. Войско на грани бунта.
— Они пойдут, — спокойно ответил Александр и сунул в рот сорванную травинку.
— Почему?
— Потому что я так хочу.
В воздухе свистнул нож, и огромная коричневая жаба замерла, пригвождённая к влажной земле. Александр обтёр клинок о траву и принялся свежевать добычу. Два часа назад он вышел к сгоревшей бензоколонке. От магазинчика при ней остались лишь стены; он нашёл три банки каких-то консервов, однако их вздутые бока однозначно указывали на то, что ужин сегодня придётся искать где-нибудь ещё. Что ж, свежее мясо — это даже лучше. Александр быстро потрошил тушку, размышляя по ходу, стоило ли взять грузовик, что ржавел в поле неподалёку от бензоколонки. С одной стороны, на колёсах передвигаться быстрее, с другой же… Он на секунду оторвался от жабы и посмотрел на небо. Ага, кружит. Может быть, орёл. А может, и гарпия, кто их разберёт. Так что с другой стороны, ну его к чертям, этот грузовик.
— Сикандар, — опустился на колени Махападма Нанда, властелин Махаджанапад. (Бывший властелин, поправил себя Александр.) — Сикандар, мы признаём поражение. Ты победил.
Александр в задумчивости потёр свежий шрам на щеке. Сколько раз он слышал эти слова, и всякий раз сердце пропускало удар, а потом — потом мгновенный жар, и кровь начинает бежать по венам быстрее. Только ради этих слов и стоило затевать войну. Ради того лишь, чтобы хоть немного, на самом кончике языка, почувствовать настоящий, горький как соль и терпкий как неразбавленное вино вкус жизни. Но сегодня что-то было не так.
— Нанда, — не отрывая взгляд от заснеженных вершин на горизонте, тихо спросил Александр. — Скажи, что там? За твоим царством?
— Там? — удивился бывший властелин, — Там нет ничего, Сикандар. Там край земли.
Край земли. Александр взвесил эти слова и нашёл их тяжёлыми. Неподъёмно тяжёлыми. Край земли. Конец.
“Значит, вот что такое безнадёжность, — подумал он. — Ну, это мы ещё посмотрим.”
— Я хочу увидеть этот край земли.
Нанда покорно склонил голову.
Осторожно, стараясь не вызвать предательский оползень, Александр крался по склону горы. Последние метры перед вершиной он полз так медленно, будто в его распоряжении была вся вечность и ещё выходные. Вынув из кармана оптический прицел, он принялся осматривать долину. Раньше к прицелу прилагалась винтовка, но патроны закончились ещё в городе, когда он отбивался от чёрных птиц. Александр посмотрел вниз. В долине, шурша стальной чешуёй, шла саранча. То тут, то там сплошной поток вскипал короткими яростными схватками. Щёлкали челюсти, молотили зазубренные лапы, вспышки лазеров и электрические разряды подсвечивали низкие облака, превращая их в грозовые тучи. Проигравшие пожирались, а победители шли дальше. Александр проследил колонну от горизонта до горизонта — стальной реке не было конца. Он спрятал прицел и осторожно стал спускаться обратно. Не беда. Он пойдёт южнее.
Александр наклонился и зачерпнул рукой воду — вместе с отражением соседнего берега.
— Так странно, Геф, — мягко сказал он, — Знать, что эта вода идёт, идёт и никогда не кончается. Что-то удивительно безнадёжное есть в этом, ты не находишь?
— Эскандер, — пожал плечами Гефестион, — А ты никогда не задумывался, что нечто удивительно безнадёжное для врагов есть в твоих неизменных победах? Они идут, идут, идут… И никогда не кончаются.
Сморщившись, как от зубной боли, Александр выплеснул отражение берега на отражение Луны и встал.
— Они закончились, Геф, — сказал он. — Только что закончились. Я проиграл.
— Да?
— Да. Я дошёл до конца мира, мне нечего больше выигрывать и некого побеждать. А это значит, я проиграл.
— Мне казалось, — с сомнением поджал губы Гефестион, — что Аристотель не принадлежал к школе софистов.
Александр криво усмехнулся и побрёл вдоль берега. Гефестион двинулся за ним так, чтобы прикрывать фигуру царя со стороны дворца.
— Нет, Геф, я серьёзно, — размышлял на ходу Александр. — Весь Восток мой. Египет тоже. Север… Я дошёл до конца населённых границ, дальше только мёртвый лёд.
— А я слышал, — рассеянно отозвался Гефестион, — что там дальше лежит страна Гипербореев, людей с пёсьими головами.
— Геф, я тебя умоляю, — нахмурился Александр. — Я говорю о серьёзных вещах. Индия, неприступная Индия — тоже теперь моя. Что же мне делать дальше, Геф? Чего желать, за что бороться?
— Вернуться в Вавилон, — посерьёзнев, ответил Гефестион. — Солдаты недовольны. Они скучают по дому и семьям.
— Домой, — вздохнул Александр и остановился. — Домой. Мы обязательно пойдём домой… Но чуть позже, не сейчас. Я чувствую, что здесь что-то есть, Геф, и я должен понять, что это.
Он спрятал нож и внимательно посмотрел на гостя. Это действительно был койот. Точно такой же, как тот, которого он убил и съел пять дней назад. Впрочем, тот не умел разговаривать.
— Сразу к делу, — предложил койот, жмурясь на костёр. — Предложение, от которого невозможно отказаться. Бьюсь об заклад, тебе уже до чёртиков надоело скитаться по этой мёртвой стране.
— Не такая уж она и мёртвая, — буркнул Александр и потёр свежий шрам на щеке.
— Ты понимаешь, что я имею в виду, — отмахнулся койот. — Так вот. Из чистого альтруизма я готов провести тебя в твой собственный, новый, прямо с иголочки, нормальный мир. Живые люди, работающие магазины, телевизор по вечерам… Всё как было здесь, а если хочешь, и лучше. Ну, что скажешь?
— Не пойдёт.
— Что значит — “не пойдёт”?!
— У меня здесь дела.
— Дела? Это ты про свой безнадёжный поход к якобы ждущей тебя жене? Я тебе предлагаю целый мир, чудак, а ты цепляешься за какую-то химеру. Да я тебе такую жену могу устроить — закачаешься! Ну, идёт?
Александр обстоятельно объяснил койоту, куда тот идёт. Койот внимательно выслушал и оскорбительно засмеялся.
— Тебя всё равно завтра Ю-уги сожрут, — сообщил он. — Ты ведь рекой пойдёшь? Вот там они и сидят, Ю-уги. Вроде твоих позавчерашних шестилапых уродов, только с ядовитыми шипами и крупнокалиберным пулемётом. Давай, соглашайся уже. О тебе же забочусь, дурак.
Александр не менее обстоятельно объяснил, что койоту следует сделать со своей заботой. Это объяснение койот дослушивать не стал и растворился в ночи задолго до того, как оно закончилось.
Несомненно, гость был греком. Пока он, небрежно развалясь, потягивал вино и изучал барельефы дворца (весьма занятные барельефы, надо признать), Александр равнодушно размышлял о том, удастся ли ему одним движением снести нахалу голову. В тот момент, когда раздражение в нём почти победило вечернюю лень, и он приготовился от абстрактных размышлений перейти к конкретным действиям, гость заговорил.
— Для начала, — сказал он, — я пришёл с деловым предложением, от которого невозможно отказаться.
“Длинным выпадом, — решил Александр. — Вон туда, где бьётся жилка.”
— И потом, ты не можешь меня убить, я бог, — торопливо отодвинулся гость.
— А я сын бога, — равнодушно возразил Александр и откинул хитон с плеча.
— Слушай, но ты же не можешь убить самого Гермеса, да ещё до того, как он тебе сообщит, с чем пришёл, — занервничал гость и отодвинулся ещё дальше.