Маленькая Анжелика любила пересчитывать их по пальцам:
«Март, апрель, май — весна, цветы.
Июнь, июль, август — лето, сбор урожая.
Сентябрь, октябрь, ноябрь — осень, золотой лес, сбор яблок, урожай винограда, сбор каштанов.
Декабрь, январь, февраль — зима в белых одеяниях, бичующие, стегающие, похожие на драже градины».
Пуату.
Старые теплые домишки. Тенистые рощи, сменяющиеся благоухающими лугами, леса, непроходимые для всех, кроме уроженцев тех мест, болота. Море было совсем рядом.
Монтелу.
Лютцен остался.
Часть вторая
Ветер из далеких краев
Глава 6
После удивительных событий, пережитых в пещере колдуньи, Анжелика стала более послушной. У нее появился интерес к учебе.
Девочка оставалась дома, внимая урокам тетушки Пюльшери, которые та преподавала племянникам и племянницам, исходя из их возраста и усидчивости. Если бы не старая дева, Гонтран не умел бы даже читать.
Анжелика спрашивала себя, не произошло ли в логове Мелюзины чудо, или Божий дар, как называли его в церкви. Ей казалось, что, в благодарность за это, она просто обязана приложить все усилия, чтобы, наконец, унять тревоги любящей тети.
Та не верила своим глазам, глядя на Анжелику, благоразумно сидящую за шитьем, вышиванием или усердно корпеющую над листом бумаги с заданиями. Неужели Бог услышал ее молитвы. Кроме того, предположения по поводу блестящих способностей ветреной племянницы оказались верны: Анжелика вышивала великолепно, легко, словно играючи. Шитье не очень увлекало ее, но и ему она предавалась с завидной ловкостью и быстротой. Единственное, что было по-настоящему трудно, так это долгие часы неподвижно сидеть на одном месте. Малейший шум, доносившийся с улицы, манил ее к окну. Двор старого замка был сценой, где каждый день, а порой и каждый час разыгрывался новый спектакль.
Однажды в дождливый день Анжелика, глядя в окно, с изумлением увидела, как, трясясь на ухабах, на топкую дорогу, ведущую к подъемному мосту, выехала кавалькада всадников и карет. Перед повозками и телегой, забитыми багажом, горничными и слугами, ехали лакеи в ливреях с желтой оторочкой. Форейторы уже соскочили на землю, готовясь завести упряжку в узкие ворота. Лакеи слезли с запяток первой кареты и распахнули лакированные дверцы, украшенные красно-золотыми гербами.
Анжелика слетела вниз по башенной лестнице и, выбежав на крыльцо, увидела разряженного сеньора, увязшего в навозе, и его шляпу с плюмажем, валявшуюся на земле. На спину слуги, допустившего подобную оплошность, сыпались удары и потоки брани.
Перепрыгивая на носках своих элегантных сапог с камешка на камешек, сеньор в конце концов добрался до безопасной прихожей, откуда на него глазели Анжелика и ее маленькие братья и сестры.
Вслед за ним появился подросток лет пятнадцати, одетый столь же роскошно.
— Святой Дени! Куда запропастился мой кузен? — воскликнул вновь прибывший, окинув окружающих возмущенным взглядом.
Но, заметив Анжелику, он вскричал:
— Святой Иларий! Да это просто вылитая кузина де Сансе, точно такая же, как была во время своей свадьбы в Пуатье. Давай-ка, малышка, твой старый дядюшка обнимет тебя.
Он поднял ее на руки и от души расцеловал. Вернувшись на землю, Анжелика дважды чихнула, — так силен был аромат духов, пропитавших одежду сеньора.
Она вытерла кончик носа рукавом и мельком подумала, что Пюльшери непременно отчитала бы ее за это, но, не зная стыда и смущения, и не подумала покраснеть. Вежливо улыбнувшись, Анжелика сделала реверанс перед гостем, в котором уже признала маркиза дю Плесси-Бельер. Затем подошла поближе, собираясь поцеловать юного кузена Филиппа.
Но тот отпрянул назад и бросил на маркиза испуганный взгляд.
— Отец, мне обязательно целовать эту… хм… эту юную особу?
— Конечно да, молокосос, пользуйся случаем, пока не поздно! — воскликнул знатный гость и расхохотался.
Юноша осторожно коснулся губами круглых щечек Анжелики, затем вытащил из кармана пурпуэна[31] пропитанный духами вышитый платок и помахал им перед лицом, словно отгоняя мух.
Прибежал барон Арман, до колен испачканный грязью.
— Маркиз, какая неожиданность! Почему вы не послали гонца, чтобы предупредить о своем визите?
— По правде говоря, дорогой кузен, я собирался направиться прямиком в мое владение Плесси, но в дороге не обошлось без неприятностей: возле Нешо у нас сломалась ось. Куча времени потеряна, скоро ночь и мы замерзли. Проезжая мимо вашей усадьбы, я решился попросить у вас гостеприимства без лишних церемоний. Слуги готовы отнести наши постели и гардеробы в комнаты, которые вы им укажете. А мы пока насладимся приятной беседой. Филипп, поприветствуйте вашего дядю де Сансе и его прелестных наследников.
Повинуясь отцу, красивый подросток покорно вышел вперед и нарочито низко склонил светловолосую голову, возмущенный тем, что вынужден кланяться такой деревенщине. Затем он послушно расцеловал грязные круглые щечки всех своих маленьких кузенов и кузин. После чего вновь вытащил кружевной платок и понюхал его, сохраняя на лице высокомерную мину.
— Мой сын — настоящий придворный кривляка и не имеет представления о сельской жизни, — заявил маркиз. — Единственное, на что он годен — это бренчать на гитаре. Я устроил его пажом при дворе монсеньора Мазарини, но боюсь, он может научиться там любви по-итальянски. Вам не кажется, что мой сын и без того похож на девушку? Вы ведь знаете, что такое любовь по-итальянски?
— Нет, — наивно ответил барон.
— Я как-нибудь объясню вам, когда мы будем подальше от этих невинных ушей. Но мы скоро умрем от холода на вашем крыльце. Когда же я, наконец, смогу поприветствовать мою прелестную кузину?
Арман де Сансе ответил, что дамы при виде экипажей скорее всего бросились в свои комнаты, чтобы переодеться, но его отец, старый барон, будет рад поздороваться с гостем…
Анжелика отметила, с каким презрением юный кузен оглядывал темную обшарпанную гостиную. Голубые глаза Филиппа дю Плесси были светлыми, словно сталь, и такими же холодными. Его взгляд мельком коснулся потрепанных гобеленов, скудного огня в камине, старого дедушки с его вышедшим из моды гофрированным воротником и остановился на дверях. Светлые брови подростка взлетели вверх, а на губах появилась насмешливая ухмылка.
Мадам де Сансе вошла в сопровождении Ортанс и двух тетушек. Конечно, они надели лучшие платья, но даже они показались нелепыми юному придворному, который прыснул от смеха в свой платок.
Анжелика не могла оторвать от него глаз, мучаясь от желания расцарапать ногтями его лицо. Разве сам он не был смешон со всеми своими кружевами, лентами, свисающими с плеч, и рукавами с разрезами от подмышек до самых запястий, через которые виднелось нижнее белье?
Его менее высокомерный отец поклонился дамам, подметая плитки красивым кудрявым пером шляпы.
— Дорогая кузина, простите меня за скромный наряд. Мне пришлось предстать перед вами, чтобы просить приюта на ночь. Со мной мой сын, шевалье Филипп. Он вырос с тех пор, как вы видели его в последний раз, но стал за это время совершенно невыносимым. Я собираюсь купить ему должность полковника, — армейский дух и дух сражений должны пойти ему впрок. Нынешние придворные пажи не представляют себе, что такое дисциплина.
Внезапно маркиз отступил на несколько шагов, всплеснул руками в радостном удивлении, и — в первый и, наверное, в последний раз — дети увидели, как кто-то смотрит на их мать с восхищением.
Именно так маркиз смотрел на баронессу де Сансе.
— Дорогая кузина, я счастлив, что могу вновь видеть ваш неповторимый редкий цвет глаз, цвет морской волны. Ну конечно! Люзиньян, где фея Мелюзина, прародительница королей, правивших Кипром[32] и Иерусалимом[33], и жена Раймона де Фореза из Пуату, первого сеньора Люзиньяна, воздвигла один из красивейших своих замков, совсем недалеко отсюда. Я припоминаю, что в вашем семействе Меерье хвастались родством со славнейшей и древнейшей династией, берущей свое начало от нашей знаменитой феи…
Повернувшись, он взглянул на Анжелику:
— И как я вижу, вы подарили этот неповторимый цвет одной из ваших дочерей?
— Только более яркий, освещенный сиянием ее юности, — ответила баронесса, которая была умной женщиной и не забыла светского воспитания, научившего ее не разевать рот от удивления перед любым, даже самым нелепым комплиментом.
И все же немного краски появилось на ее бледном лице.
— Дорогая кузина, вы слишком скромны.
— Дорогой кузен, вы как всегда слишком любезны.
— Отец… отец… — вмешался юный Филипп, заикаясь от изумления, вызванного только что услышанными словами. — Вы… вы хотите сказать, что эти… господа ведут свой род от… от феи?
— Дорогой кузен, вы как всегда слишком любезны.
— Отец… отец… — вмешался юный Филипп, заикаясь от изумления, вызванного только что услышанными словами. — Вы… вы хотите сказать, что эти… господа ведут свой род от… от феи?
— Ну да! И ты должен быть польщен знакомством с ними. Давным-давно Мелюзина стала женой Раймондена де Фореза и основала не только династию Люзиньян, но и Люксембургскую и Богемскую династии…
Филипп вытаращил голубые глаза.
— Но это… это смешно…
— Не надо так пыжиться, мальчик мой. Родись ты в этой провинции, был бы верно не таким глупцом. Твоя мать совершила ошибку, вскормив тебя парижским молоком. В Париже способны вырастить лишь безмозглых бунтовщиков, как та чернь, что поднялась на баррикады, чтобы защитить…
— Баррикады! — воскликнули все хором.
— Ну да! Я объясню вам, как это делается. Вы собираете вместе все пустые бочки, что смогли найти, насыпаете в них землю и навоз, связываете их цепями и ставите поперек улицы. Вот баррикады и готовы… Теперь все дороги в столицу перекрыты… а парижане сами себе хозяева и слуги.
В зале повисло молчание. Никто точно не знал, хороша ли новость или плоха. Всегда радушная и внимательная к гостям, тетушка Пюльшери предложила:
— Не хотели бы вы чего-нибудь? Пикета[34] или простокваши? Вы ведь приехали издалека.
— Благодарю. Мы охотно отведали бы капельку вина, разбавленного холодной водой.
— Вина у нас больше нет, — ответил барон Арман, — но я сейчас отправлю слугу попросить немного у кюре.
Тем временем маркиз уселся и, поигрывая тростью из эбенового дерева, украшенной розовым атласным бантом, сообщил, что прибыл прямо из Сен-Жермена, что дороги похожи на выгребные ямы, и тут же еще раз извинился за свой скромный вид.
«Как же тогда выглядит их парадный наряд?» — подумала Анжелика.
Дедушка, недовольный бесконечной болтовней об одежде, коснулся тростью отворотов сапог гостя.
— Если верить кружевам на ваших сапогах и воротнике, эдикт 1633 года, которым монсеньор кардинал Ришельё запретил всяческие финтифлюшки, уже совершенно забыт.
— Боюсь, что он забыт не до конца! — вздохнул маркиз. — Королева-мать живет в строгости и нищете. Мы вынуждены буквально доводить себя до разорения, пытаясь придать немного блеска аскетичному двору. Кардинал Мазарини любит роскошь, но он носит мантию. На каждом пальце у него по алмазу, но из-за нескольких лент на пурпуэнах принцев он готов метать громы и молнии, как и его предшественник. Эти кружева на отворотах…
Он скрестил ноги перед собой и стал рассматривать их с тем же вниманием, с которым барон Арман изучал своих мулов.
— Я думаю, мода на кружева скоро закончится, — заявил он. — Некоторые молодые щеголи носят сапоги с такими широкими отворотами, что они похожи на абажуры, и чтобы не помять кружева, им приходится ходить, расставив ноги, как больным срамной болезнью… Когда мода становится неудобной, она исчезает сама по себе… А что вы думаете об этом, моя дорогая племянница? — спросил он, обращаясь к Ортанс.
Такого смелого и прямого ответа никто не ожидал от этой худой стрекозы:
— Дорогой дядюшка, мне кажется, что с модой не спорят, она всегда права. Должна заметить, что никогда в жизни не видела таких сапог, как у вас. Вы, несомненно, самый модный из всех наших родственников.
— Я рад, мадемуазель, что жизнь в столь отдаленной провинции не помешала вам вырасти остроумной и галантной, и пусть вы меня считаете современным, знайте, что девушки в мое время не решались первыми делать комплименты мужчине. Но нынешняя молодежь совсем другая… и это отнюдь не кажется возмутительным. Скажите, как вас зовут?
— Ортанс.
— Ортанс, вы обязательно должны поехать в Париж и посетить салоны, где собираются ученые женщины и жеманницы. Филипп, сын мой, можешь мне не верить, но, вполне возможно, ты столкнешься с серьезной конкуренцией во время пребывания в наших славных землях Пуату.
— Клянусь шпагой Беарнца![35] — воскликнул старый барон. — Я неплохо понимаю латынь, немного знаю английский, могу не без труда говорить на немецком и хорошо изучил родной французский, но должен признать, маркиз, что абсолютно ничего не могу понять из того, о чем вы болтаете с моими дамами.
— Дамы все поняли и это главное в галантной болтовне! — весело воскликнул дворянин. — А моя обувь? Что вы о ней думаете?
— Почему носы такие длинные и квадратные? — спросила Мадлон.
— Почему? Никто не может сказать точно почему, моя маленькая племянница, но таков последний крик моды. И эта мода весьма полезна! Недавно мессир де Рошфор воспользовался тем, что принц Конде увлекся разговором, и всадил гвозди в носки его туфель. Когда мессир принц собрался уходить, оказалось, что он прибит к полу. Представьте, будь носки немного короче, его ноги были бы пробиты.
— Я думал, обувь создана не для того, чтобы доставлять удовольствие каждому, кому вздумается вбивать гвозди в ноги соседям, — пробормотал дедушка. — Это глупо.
— Знаете ли вы, что король в Сен-Жермене[36]? — спросил маркиз.
— Нет, — сказал Арман де Сансе. — А что в этом необычного?
— Но, дорогой мой, он там из-за Фронды.
Разглагольствования маркиза нравились женщинам и детям, но бедные дворяне, привыкшие к неторопливой речи крестьян, спрашивали себя, не решил ли их велеречивый родственник по своему обыкновению посмеяться над ними.
— Фронда?[37] Рогатка? Но это же детская игрушка.
— Детская игрушка! Вы, верно, шутите, дорогой кузен. При дворе мы зовем Фрондой мятеж Парижского парламента против короля. Слыханное ли дело! Уже несколько месяцев как эти господа в профессорских шапочках бранятся с королевой-матерью и итальянским кардиналом… Они не могут прийти к согласию даже в вопросе налогов, в которых ничего не смыслят, но мнят себя защитниками народа. Одна нападка за другой, и вот уже регентша начинает терять самообладание.
Вы хотя бы что-нибудь слышали о волнениях в прошлом августе?
— Немного.
— Страсти разгорелись из-за ареста Брусселя, советника парламента. Регентша приказала его задержать утром, а он тогда как раз принял слабительное. Когда крики служанки расшевелили чернь, Комминж, командир гвардейцев, не стал ждать, пока арестованный оденется, и потащил его в карету прямо в халате. Не без труда, но ему все же удалось выполнить поручение королевы. Он говорил мне после, что эта конная прогулка сквозь разъяренную толпу была весьма занимательна, словно речь шла о похищении прелестной девицы, а не хнычущего старика, который даже не мог понять, что происходит.
Как бы то ни было, чернь, обманутая в своих ожиданиях, принялась строить баррикады. Вот в чем суть этой игры, в которую играет парижский народ, чтобы выплеснуть свой гнев.
— А королева и маленький король? — с беспокойством спросила впечатлительная тетушка Пюльшери.
— Как вам сказать? Вначале она весьма высокомерно встретила господ из парламента, а затем уступила. Потом они ссорились и заключали мир множество раз. Поверьте мне, Париж в последние месяцы напоминает колдовской котел, в котором кипят человеческие страсти. Париж — славный город, но он скрывает в своих недрах столько нищих и бандитов, что избавиться от них можно, разве что спалив всю эту заразу.
Я уже не говорю о памфлетистах и грязных поэтах, перья которых разят словно пчелиные жала. Париж наводнен пасквилями, повторяющими в стихах и в прозе: «Долой Мазарини! Долой Мазарини!» Поэтому мы зовем их мазаринадами.
Королева находит их даже в своей постели, и ничто более не способствует бессоннице и не портит цвет лица, как эти, невинные на первый взгляд, листочки бумаги.
Короче, разразилась драма. Господ из парламента давно мучили подозрения; они все время опасались, что королева тайно увезет маленького короля из Парижа, и трижды являлись под вечер с целым войском, чтобы попросить разрешения посмотреть, как спит прелестный ребенок, а на самом деле убедиться, что он никуда не исчез. Но испанка и итальянец хитры. В день Богоявления все при дворе пили, весело пировали и, ни о чем не подозревая, угощались традиционным пирогом. А посреди ночи, как только я вместе с друзьями собрался прогуляться по тавернам, мне пришел приказ собрать людей и экипажи и доставить их к одним из парижских ворот. Оттуда я отправился в Сен-Жермен, где обнаружил королеву, двух ее сыновей, фрейлин, пажей и весь высший свет, расположившийся на соломе в старом замке, продуваемом всеми ветрами. Там был даже Мазарини.
Затем принц Конде[38] возглавил королевскую армию и осадил Париж. Парламент продолжил восстание в столице, но его положение пошатнулось. Парижский коадъютор, принц Гонди, мечтающий занять место Мазарини, тоже присоединился к бунтовщикам. А я последовал за принцем Конде.