— Занятия не прекращаются с заходом солнца. Днем мы работали над твоим телом, вечером будем упражнять твой ум. А к себе я уйду, когда пожелаю. Что ты будешь есть на ужин?
— То же, что и ты.
— Нет ли у вас меда?
— Нет.
— А сушеные фрукты?
— Есть, а что?
— Поешь лучше их. Я давно убедился, что на усталый желудок сладкое идет лучше. Ты будешь лучше спать и проснешься более свежей. И пей побольше воды.
— Что-нибудь еще?
— Если вспомню, скажу. Давай поедим — и за работу.
После ужина Ангел выгреб золу из очага, положил свежую растопку и высек огонь. Мириэль поела на кухне и вышла на воздух. Ангел был сердит на себя. Хорош учитель, нечего сказать. Девочка права: он хочет, чтобы она отказалась, но совсем по другой причине. Он вздохнул и присел на корточки, глядя, как разгорается огонек, вея первым робким теплом.
Он уже учил как-то одного парня, Ранульда, показывал ему все приемы, но тому выпустили кишки в первом же бою. Потом был Соррин, высокий, атлетически сложенный, быстрый и бесстрашный. Этот пережил семь боев и успел даже стать любимцем публики. Сента убил его — крутнулся волчком и полоснул по горлу. Хороший прием, блестяще выполненный. Соррин умер, не успев опомниться.
В тот самый день Ангел ушел с арены. Он дрался с каким-то вагрийцем, имени которого не запомнил. Тот плохо поворачивался из-за недавней раны, но это не помешало ему дважды ранить Ангела. После боя лекарь штопал Ангелу прорехи, а на соседнем столе лежал окровавленный труп Соррина. Рядом сидел Сента, ему перевязывали порез на плече, смачивая бинт медом и вином.
— Ты хорошо его обучил, — сказал Сента. — Он едва не свалил меня.
— Как видно, недостаточно хорошо.
— Мне не терпится встретиться с учителем.
Ангел вгляделся в красивое лицо молодого гладиатора и уловил насмешку в его улыбке.
— Не дождешься, парень, — сказал он, и слова отозвались горечью у него во рту. — Я уже стар и медлителен. Теперь твой день — насладись им сполна.
— Ты хочешь уйти с арены? — прошептал изумленный Сента.
— Да. Это был мой последний бой.
Сента кивнул и рявкнул на служителя, слишком туго затянувшего бинт:
— Ну, ты, дубина!
— Виноват, — в страхе попятился тот.
— Это мудрое решение, старик, — сказал Сента Ангелу, — но я разочарован. Ты ходишь в фаворитах — я нажил бы целое состояние, победив тебя.
…Ангел подбросил дров в огонь и встал. Сента продержался на арене только год, а потом вступил в Гильдию. Наемные убийцы зарабатывают куда больше, чем гладиаторы.
Дверь позади отворилась, и потянуло холодом:
Мириэль, войдя в дом, прошла в свою комнату. Нагая и мокрая после купания в ручье, она несла одежду в руках. Взгляд Ангела остановился на ее узкой спине и тонкой талии, длинных мускулистых ногах и круглых, крепких ягодицах. Желание кольнуло его, и он отвернулся к огню.
Через несколько минут она вышла к нему в длинной рубахе из серой шерсти.
— Чем ты хотел заняться? — спросила она, садясь напротив. — Знаешь, зачем я ударил тебя?
— Чтобы показать свою власть.
— Нет, чтобы разозлить тебя. Я хотел посмотреть, как ты будешь вести себя в гневе. — Он поворошил огонь кочергой. — Послушай меня, девочка. Учитель я никудышный. У меня было только двое учеников — молодых ребят, дорогих моему сердцу, — и оба погибли. Я был хорошим бойцом, но я не умею передавать другим то, чем владею сам. Понимаешь? — Она молчала, глядя на него большими, ничего не выражающими глазами. — Я был немного влюблен в Даниаль и всегда уважал твоего отца. Я пришел предостеречь его, сказать, чтобы он уходил отсюда в Вентрию или Готир. Золото мне пригодилось бы, спору нет. Но я не из-за него пришел и не из-за него решил остаться. Если ты не захочешь мне поверить, утром я уйду и не возьму денег. — Она все так же молчала. — Ну вот, теперь я все сказал.
— Ты говорил, что мы будем заниматься — упражнять мой ум. Что ты имел в виду?
Он развел руками, глядя в огонь.
— Отец не рассказывал тебе об испытании, которое он устроил Даниаль?
— Нет. Но я слышала: ты сказал, что я бы его не выдержала.
— Это правда. — И Ангел рассказал ей о камушке в лунном свете, о сердце воина, которое готово рискнуть всем, но при этом твердо верит, что риск будет оправдан.
— Как мне этого добиться? — спросила она.
— Не знаю, — сознался он.
— А твои ученики — они добились?
— Ранульд думал, что да, но в первом бою был точно скованный, держался напряженно и двигался медленно. Соррин, как мне кажется, добился, но уступил более сильному противнику. Надо научиться запирать наглухо ту часть своего воображения, которая питается страхом. Ту, что рисует тебе страшные раны и гангрену, фонтаны крови и смерть. Но другая часть должна работать, подмечать слабости противника и прикидывать, как бы пробить его оборону. Ты ведь видела мои шрамы. Я был ранен много раз — но всегда побеждал. Даже тех, кто был лучше, проворнее и сильнее меня. Я побеждал их потому, что был слишком упрям, чтобы сдаться. При виде этого их уверенность слабела, и запертые окошки воображения приоткрывались. Они начинали испытывать сомнения и страх, и с этого мгновения их превосходство надо мной утрачивало всякое значение. Я рос в их глазах, а они в моих съеживались.
— Я научусь этому, — заверила она.
— Не знаю, можно ли этому научиться. Твой отец стал Нездешним, когда разбойники перебили его первую семью, но не думаю, чтобы это несчастье создало Нездешнего. Он всегда скрывался там, под оболочкой Дакейраса. Весь вопрос в том, что скрывается под кожей Мириэль.
— Поживем — увидим.
— Так ты хочешь, чтобы я остался?
— Да, хочу. Но ответь мне честно на один вопрос.
— Спрашивай.
— Чего боишься ты?
— С чего ты взяла, будто я чего-то боюсь?
— Я знаю, что тебе не хочется оставаться, — ты разрываешься между желанием помочь мне и потребностью уйти. Так в чем же дело?
— Прямой вопрос требует прямого ответа. Скажу пока одно: ты права. Есть кое-что, чего я боюсь, но я не готов пока говорить об этом. Как ты не готова говорить о потере своего дара.
Она кивнула.
— Среди убийц есть тот или те, с кем тебе не хотелось бы встретиться. Это так?
— Надо нарастить рукоять твоего меча. Нарежь кожу полосками — с палец, не шире. Клей у вас есть?
— Да. Отец варит его из шкур и рыбьих костей.
— Сначала обмотай рукоять до нужной толщины. Твой средний палец, когда ты обхватываешь ее, должен лишь слегка прикасаться к основанию большого. Когда добьешься этого, приклей полоски на место.
— Ты мне так и не ответил.
— Нет. Займись этим сейчас же — клей должен просохнуть к утру. До завтра.
— Ангел! — окликнула она, когда он уже взялся за ручку своей двери.
— Что?
— Спокойной ночи.
Глава 4
Дардалион, стоявший у окна, повернулся лицом к двум монахам.
— Рассуждения представляют лишь умозрительный интерес, — сказал он. — Первостепенного значения они не имеют.
— Как же так, отец настоятель? — возразил Магник. — Разве не на них держится наша вера?
— В этом я согласен с братом Магником, — заявил бородатый Вишна, глядя немигающими темными глазами на Дардалиона.
Настоятель предложил им сесть и сам опустился в свое кожаное кресло. Магник выглядит совсем юным рядом с Вишной: бледное, с мягкими чертами лицо и копна белокурых волос придают ему вид подростка. Вишна, высокий и суровый, с черной бородой, расчесанной надвое и нафабренной, мог бы сойти за его отца — между тем им обоим около двадцати четырех.
— Дискуссии ценны тем, что пробуждают нас размышлять об Истоке, — сказал Дардалион. — Пантеистическая доктрина, например, утверждает, что Бог — во всем, в каждом камне и каждом дереве. Мы верим в то, что Вселенная была создана Истоком в один ослепительный миг. Из ничего возникло Нечто. Чем же может быть это Нечто, как не телом Истока? Так говорят пантеисты. Твоя, Магник, теория о том, что Исток отделен от мира, которым правит Дух Хаоса, также имеет много сторонников. Она предполагает, что Исток после жестокой войны с собственными мятежными ангелами сбросил их на землю, дабы они правили здесь, как Он правит на небесах. С этой точки зрения наш мир представляется адом; и должен признать, тому существует немало доказательств. Однако же во время этих дискуссий мы пытаемся вообразить невообразимое, и в этом заложена великая опасность. Исток Всего Сущего превышает наше понимание. Он не знает, что такое время, и потому его пути не имеют смысла для нас. Мы же все напрягаем свои умы, силясь что-то понять. Мы тщимся вместить в себя его величие и втиснуть его самого в наши узкие рамки. Это ведет нас к разладу и раздору, расколу и дисгармонии, а они суть орудия Хаоса. — Дардалион обошел вокруг дубового стола и стал рядом с монахами, положив руки им на плечи. — Главное — знать, что Он существует, и полагаться на Его суд. Быть может, вы оба правы, а быть может, оба заблуждаетесь. Мы имеем дело с Причиной Всех Причин, единственной великой истиной в мире, исполненном лжи. Как можем мы судить? С какой позиции? Как может муравей постичь слона? Все, что видит муравей, — это часть его ноги. Слон ли это? Разве что для муравья. Будьте же терпеливы. В День Славы все откроется, и мы вместе постигнем Исток.
— Этот день уже недалек, — заметил Вишна.
— Да, недалек. Как продвигаются учения?
— Хорошо, но у нас по-прежнему трудности с Экодасом.
— Пришли его ко мне нынче вечером, после медитации.
— Тебе не убедить его, отец, — робко вставил Магник. — Он скорее покинет нас, чем пойдет, воевать. Он не может победить свою трусость.
— Он не трус, — скрывая раздражение, ответил Дардалион. — Я знаю. Когда-то и я шел тем же путем и лелеял те же мечты. Я верил, что зло возможно победить любовью, — и это в самом деле наилучший путь. Да, порой зло приходится встречать сталью, и все же не называйте его трусом за то, что он придерживается столь высоких идеалов. Это умаляет вас в той же степени, в какой оскорбляет его.
Белокурый Магник густо покраснел.
— Прости меня, отец настоятель.
— Я ожидаю гостя, — сказал Дардалион. — Ты встретишь его у ворот, Вишна, и проведешь прямо ко мне. Ты, Магник, принеси из погреба бутылку вина, а также подай хлеб и сыр. Оба монаха встали.
— И вот что, — еле слышно добавил Дардалион, — не подавайте руки этому человеку, не касайтесь его и не пытайтесь прочесть его мысли.
— Так это злой человек? — спросил Вишна.
— Нет, но его память причинит вам боль. Ступайте же.
Дардалион вернулся к окну. Солнце стояло высоко, освещая далекие Дельнохские горы, и настоятель видел с высоты тонкую серую черту — первую стену Дельнохской крепости. Взор его от величественных вершин запада обратился на восток, к морю. Облака заслоняли вид, но Дардалион ясно представлял себе крепость Дрос-Пурдол, вновь переживал жестокую осаду и слышал крики умирающих. Он вздохнул. Под стенами Пурдола потерпело крах могущество Вагрии, и мировая история переменилась за эти кровавые месяцы. И множество хороших людей погибло от железных копий, пронзивших их тела…
Там полегли первые Тридцать, вышедшие на бой с демоническими силами Черного Братства. Один только Дардалион остался в живых. Он содрогнулся, вспомнив боль от вошедшего в спину копья и одиночество, испытанное им, когда души друзей отлетели прочь, к вечному блаженству Истока. Тридцать, сражаясь только в астральной сфере, отказались браться за оружие в мире телесном. Как же они заблуждались!
Позади отворилась дверь, и Дардалион замер, ощутив внезапную сухость во рту. Он замкнул двери своего дара, отгородившись от волн насилия, излучаемых пришельцем, и медленно обернулся. Гость был высок и плечист, однако строен, с темными глазами и суровым лицом. Весь в черном, и даже наплечная кольчуга выкрашена в темный цвет. Дардалион оглядел его вооружение: три ножа на перевязи, еще два в наручных ножнах, короткая сабля и арбалетный колчан у пояса. Настоятель знал, что еще два ножа спрятаны в голенищах сапог, но самым смертоносным оружием был маленький арбалет черного дерева, который пришелец держал в руке.
— Добрый день, Дакейрас, — сказал Дардалион, и в этом приветствии не было тепла.
— И тебе, Дардалион. Ты неплохо выглядишь.
— Благодарю тебя, Вишна, ты свободен, — сказал настоятель, и монах с поклоном вышел. — Садись, — предложил Дардалион гостю, но тот остался стоять, оглядывая темными глазами комнату: полки, уставленные старинными томами, открытые шкафы, набитые рукописями и свитками, запыленные ковры и ветхие бархатные шторы на высоких сводчатых окнах. — Это мой кабинет, — пояснил Дардалион.
Вошел Магник, держа поднос с бутылкой вина, двумя черными хлебами и куском испещренного голубыми прожилками сыра. Поставив поднос на стол, он с поклоном удалился.
— Они опасаются меня, — сказал Нездешний. — Что ты им такого наговорил?
— Я велел им не прикасаться к тебе.
— Ты нисколько не изменился, — хмыкнул Нездешний. — Все тот же чопорный святоша. Впрочем, это твое дело. Я не судить тебя пришел, а разузнать кое-что.
— Мне нечего тебе сообщить.
— Ты ведь еще не знаешь, о чем я хочу спросить. Или знаешь?
— Ты хочешь знать, кто и почему послал к тебе убийц.
— Отчасти — да.
— В чем же заключается другая часть? — Дардалион разлил по кубкам вино и предложил один гостю.
Нездешний взял его левой рукой, учтиво пригубил и поставил на стол, больше его не касаясь. Со двора донесся звон мечей, и Нездешний выглянул в окно.
— Ты учишь своих священников драться? Удивительное дело. Я-то думал, ты против насилия.
— Я против насилия зла. Что еще ты хотел бы узнать?
— Я не получал вестей от Криллы с тех пор, как она уехала. Не мог бы ты использовать свой дар и сказать мне, как у нее дела?
— Нет.
— “Нет” — и все тут? Без всяких объяснений?
— Я ничего не обязан объяснять тебе — и вообще ничем тебе не обязан.
— Верно, — холодно бросил Нездешний. — Я не раз спасал тебе жизнь, но ты и правда ничем мне не обязан. Будь по-твоему, священник. Вот она, твоя религия, — во всей красе.
Дардалион покраснел.
— Все, что ты совершил, ты делал ради собственной пользы. Когда-то я вложил все свои силы в то, чтобы тебя защитить. Я видел, как гибнут мои ученики, но продолжал защищать тебя. Да, раз в жизни ты совершил доброе дело. Честь тебе и хвала! Я тебе не нужен, Нездешний, и никогда не был нужен. Твоя жизнь — это насмешка над всем, во что я верую. Понимаешь ты это? Твоя душа — словно факел темного света, и мне стоит усилий находиться с тобой в одной комнате и держать взаперти мой дар, чтобы твой огонь не осквернил его.
— Твои слова — словно ветры, пущенные свиньей, и пахнут они так же! — вспылил Нездешний. — Оскверниться боишься? Думаешь, я не знаю, чем вы тут занимаетесь? Вы заказали в Касире доспехи и шлемы с руническими цифрами. Ножи, луки и мечи. Воины-священники — нет ли противоречия в этих двух словах, Дардалион? Я по крайней мере честен. Я сражаюсь за свою жизнь и больше не убиваю за деньги. У меня есть дочь, которую я хочу защитить. А ты чем оправдываешь то, что учишь своих монахов убивать?
— Тебе этого не понять! — процедил настоятель, чувствуя, как усиливается его сердцебиение и гнев нарастает в душе.
— И опять ты прав, Дардалион. Не понять. Но ведь я человек неверующий. Когда-то я служил Истоку, но Он презрел меня. Ему мало было того, что Он убил мою жену. Теперь я вижу, как его… настоятель — так ведь ты зовешься? — играет в солдатики. Где уж мне понять. Но что такое дружба, я понимаю. Я готов умереть за тех, кто мне дорог, и будь у меня дар, подобный твоему, я бы им не отказывал. Боги! Я даже недругу своему не отказал бы. — С этими словами Нездешний повернулся и вышел вон.
Дардалион опустился в кресло, стараясь вернуть себе покой. Он помолился, занялся медитацией и помолился снова. Наконец он открыл глаза.
— Хотел бы я рассказать тебе все без утайки, друг мой, — прошептал он. — Но это принесло бы тебе слишком сильную боль.
Дардалион снова закрыл глаза и освободил свой дух. Он поднялся вверх сквозь кости и плоть, как всплывающий из глубины ныряльщик. Взлетев над храмом, он увидел внизу серый замок и высокий холм, на котором тот стоял, увидел городок у подножия холма, его узкие улочки, рыночную площадь и залитую кровью медвежью яму за ней. Но его духовный взор искал человека, который когда-то был его другом. Тот шагал по извилистой тропе к лесу, и Дардалион ощущал его горе и его гнев. Даже радость освобожденного духа не помогла, и печаль овладела настоятелем.
— Ты мог бы сказать ему, — шепнул в его душе голос Вишны.
— Я побоялся нарушить и без того хрупкое равновесие.
— Неужели это так важно?
— Сам по себе Нездешний не имеет веса, но его действия могут изменить судьбу целых народов. Я не должен даже пытаться руководить им — и не стану.
— Как же он поступит, когда узнает правду?
— Как всегда, Вишна. Будет искать кого-то, чтобы убить. Таков его закон — непреложный закон. Ты знаешь, что в нем нет зла, но и на уступки он не способен. Короли полагают, что их воля направляет историю. Они заблуждаются. Событиями управляют такие люди, как Нездешний. История забывает о них, но они есть. Спроси любого ребенка, кто выиграл Вагрийскую войну, — и он скажет, что это был Карнак. Но бронзовые доспехи добыл Нездешний, и он же убил вражеского полководца Каэма.
— В этом человеке заложена большая сила, — согласился Вишна. — Я это чувствую.
— Он самый опасный человек из всех, кого я знал. Боюсь, что скоро те, кто охотится за ним, в этом убедятся.
Нездешний с трудом подавлял свой гнев, шагая по извилистой дороге вниз, к лесу. Присев у обочины, он стал твердить себе: гнев ослепляет, гнев притупляет чувства. “Чего ты, собственно, ожидал от него?” — спросил он себя, дыша глубоко и ровно.
"Я ожидал больше, чем получил”.
Это бесило Нездешнего — он всегда любил священника и восхищался его добротой, его всепрощением и способностью понять всех и каждого. “Что же случилось с тобой, Дардалион?” Впрочем, Нездешний знал ответ, и тот лежал у него на сердце свинцовой тяжестью вины.