Я до последнего мига оставался в Москве — обманно маячил заказ на либретто, — решив, что приеду в Киев утром в день контакта. Собственно, в этом не было ничего необычного. Беспечность я проявил в другом — не купил билет заранее, решив, что легко сделаю это, как всегда, прямо перед отходом поезда.
Не тут–то было! На литерные поезда я попасть не сумел. Не увенчались успехом и попытки подкупа даже наиболее продажных на вид проводников. В итоге мне пришлось ехать каким–то экзотическим поездом то ли на Жмеринку, то ли на Ковель, а может быть, на Унгены — неважно. Важно, что он приходил в Киев около одиннадцати дня, тогда как первая встреча в метро была назначена на десять. Ну, подумаешь, говорил я себе, следующая встреча в два часа. Не факт, что они пришли на первую, а если и пришли, ну и что? Подождали немного, согласно инструкции, и тут же уехали — придут на следующую.
Другим проявлением легкомыслия было то, что я ничего не знал о местонахождении Алекса (он мог быть все еще в Киеве) и З.К., и вместо того, чтобы искать их, пошел гулять по городу. Правда, найти их было бы делом довольно замысловатым, и я не уверен, что уложился бы в оставшиеся три часа. Мои друзья могли попасть в «Пролесок», а могли и не попасть. Советский сервис никогда не заходил так далеко, чтобы можно было позвонить в мотель и узнать, остановился ли у них имярек.
В Киеве жила Раиса, моя однокурсница по географаку Ташкентского университета, и я дал Алексу ее адрес и письмо к ней, но у нее не было телефона. Стоит ли надрываться, сказал я себе, увидимся в два часа на станции метро «Гидропарк».
У входа в метро меня караулил суровый З.К. (забыл сказать, что он приехал в Киев на моем Мурзике, давно восстановленном). «Борисыч, — сказал он, — подводишь!»
Оказалось, клиенты приехали, приходили в десять на встречу и вместо того, чтобы, пропустив три поезда, уехать, дожидались чуть не полчаса. Хорошо же их инструктируют! Были отец с дочерью–старшеклассницей, причем ждали не у часов, а в тупиковой части зала, вдобавок девушка уселась на бордюр находящегося в тупиковой части зала и дорогого каждому истинно советскому сердцу памятника, что было для тех лет поведением необычным (как все быстро забывается!), и этим привлекла массу ненужного внимания.
«Так что же ты сам к ним не подошел? — спросил я З.К.. — Ведь пакет у тебя был?» — «В том–то и беда, что не было», — ответил он. Ржа разгильдяйства подточила сами устои нашего предприятия.
Оказалось, Алекс с Аней спешно укатили в Старый Крым еще вчера вечером, поскольку автомобилисты в «Пролеске» рассказали, что из–за маневров Киевского военного округа все главные дороги на юг закрыты до понедельника. Чтобы не опоздать на встречу, Алексу придется чуть ли не сутки напролет, без сна, продираться до Мелитополя (оттуда путь свободен) какими–то глухими проселками.
На станции «Гидропарк» гости в назначенное время не появились, новое свидание по установленному порядку должно было состояться завтра в одиннадцать часов на станции «Политехническая». Делать было нечего, и мы отправились в общежитие местного геофизического треста, куда нас устроила, спасибо ей, Раиса.
З.К. сообщил, что половина улиц в городе перерыта и перекрыта, что все время приходится делать какие–то идиотские объезды и что он вообще терпеть не может Киев. Он славный парень, и остроумный, но список вещей, которые он не может терпеть, излишне велик. Меня тревожил мой утренний прокол, я вдруг сообразил, что встречи срывались много раз, но всегда по вине приезжих, и никогда по нашей, это был первый такой случай.
13
Впрочем, на следующий день отец с толстушкой–дочерью были на месте вовремя. Мы обменялись рутинными фразами и вроде бы уже могли спокойно ехать к Крещатику, откуда началась бы наша обычная долгая прогулка. Подкатил поезд, и я стал жестом приглашать своих гостей войти в вагон, но тут девушка уронила свой молодежный рюкзачок, что–то выпало, из–за чего мы в последний момент воздержались от посадки. Передумал ехать и какой–то дядя вполне незамысловатого вида, уже вошедший было в третий вагон (мы стояли у первого).
Заметив, что я уставился на него, он повел себя как абитуриент театрального вуза, которому дали задание изобразить влюбленного, ждущего зазнобу в центре ГУМа у фонтана: стал преувеличенно сверять свои часы со станционными, сценически вытягивать шею, вглядываясь в конец платформы, — короче, вести себя как законченный осел. Мне это резко не понравилось, я переменил план и вместе со своими новыми знакомцами поднялся наверх.
Мы отправились на те самые задворки Политехнического, которые, оказывается, способны навеять воспоминания о Кембридже. Пока мы медленно брели в гору, нас обогнал З.К в моем коричневом Мурзике. К заднему стеклу была прислонена сшитая из ярких лоскутов подушка — знак крайней опасности.
Мы долго прогуливались по чудной тенистой территории. Похоже, человеческая рука меняла здесь что–либо в последний раз в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Я с облегчением узнал, что груз еще не извлечен из тайников, и крепко–накрепко приказал своему собеседнику (он был голландец, специалист по садово–парковой архитектуре) и не распаковываться до моего прямого распоряжения. Голландца звали Дирк, а его дочь — Майке. К счастью, их тур предусматривал четырехдневное пребывание в Киеве. У нас было еще два с половиной дня.
Как ни странно, они плохо говорили по–английски, хотя все прекрасно понимали. Поскольку Майке училась во французской гимназии в Амстердаме, мы наладили общение так: я говорил по–английски, Дирк сразу отвечал по–немецки, а Майке переводила его слова на французский, который я понимаю на слух без труда при почти полной неспособности на нем говорить. Время от времени они выражали сожаление, что я не знаю немецкий, словно надеясь, что я перестану притворяться и заговорю наконец на этом превосходном языке.
Я объяснил Дирку следующее: «Я не уверен, что все безопасно. Ничего конкретного, но как будто что–то такое разлито в воздухе». «Эр, эр», — несколько раз повторил я, показывая руками. Воздух, дескать. Полон чего–то такого.
А про себя добавил: слишком много людей с газетками возле входа в метро. Кстати, накануне я их тоже встречал — в центре, чуть ли не на каждом шагу. Филеры самого последнего разбора, как известно, часто ходят со свернутой газеткой в правой руке: где–то кто–то когда–то решил, что человек с совсем пустыми руками подозрителен. Носить в руках какой–то предмет уличному соглядатаю не очень удобно, а газетку, когда она начнет мешать, можно в любой миг бросить.
Я истолковал скопление бойцов невидимого фронта так: наверняка в этот день проводилось какое–то очередное успешное мероприятие киевского КГБ по окончательному искоренению буржуазных националистов, самостийников и мазепинцев. В самом метро я граждан с газеткой не видел.
Я сказал Дирку, что завтра в час дня жду его одного, без дочери, на «Политехнической», с большим пакетом, пусть набьет его чем не жалко (или даже жалко), годится любой новый предмет — майка, носки, кроссовки, — я указал на ноги Майке. «Сникерс», — поняла она. «Йа, йа, сникерс», — закивал ее отец. «Кепка, шорты, рубашка и так далее, — продолжал я, — только с бирками. Размеры — любые. Годятся витамины, чай, печенье, кофе, какао. В общем, большой пластиковый пакет должен быть полным». А про себя добавил: «Таким, ради которого в нашей стране пустых прилавков человек был бы способен сделать остановку в Киеве по пути в Крым». Боюсь, моя просьба показалась Дирку странной, но все доставщики были строго–настрого проинструктированы исполнять наши распоряжения.
Я видел, что Майке уже надоело наше бесцельное гуляние, но продолжал тянуть время, не переставая думать о том, что же побудило моего друга забить тревогу, и вдруг получил ответ на свой вопрос. Мы шли вдоль кирпичного забора, утратившего свою первоначальную функцию, и в его пустом проеме, где полагалось быть калитке, я увидел идущего параллельным курсом человека, которого приметил в метро. Такой, знаете, характерный пожилой дурень в кепке, но еще способный быстро бегать. Я хорошо помнил, как он шагнул в вагон за миг до закрывания дверей и уехал. Что–то заставило его вернуться, не иначе как любовь к уединенным прогулкам. Невозможно было придумать какую–то правдоподобную цель его появления здесь.
Мы с голландцами вернулись в метро, доехали до «Арсенальной» и там расстались. Какое–то время я тешил себя мыслью, что сумел уйти от слежки, но не тут–то было. За меня взялись всерьез. Даже когда я в последнюю секунду сумел выскочить из закрывающихся дверей вагона, оказалось, что на перроне стоит уже дважды замеченный мною блондин, я присвоил ему имя Комсомолец. Он был в защитной куртке номера на два меньше, чем следовало.
Мы с голландцами вернулись в метро, доехали до «Арсенальной» и там расстались. Какое–то время я тешил себя мыслью, что сумел уйти от слежки, но не тут–то было. За меня взялись всерьез. Даже когда я в последнюю секунду сумел выскочить из закрывающихся дверей вагона, оказалось, что на перроне стоит уже дважды замеченный мною блондин, я присвоил ему имя Комсомолец. Он был в защитной куртке номера на два меньше, чем следовало.
Комсомолец не сел в поезд именно в предвидении моей, достаточно обычной, хитрости. Значит, кто–то другой уехал в покинутом мной поезде. Он мог себе позволить не выпрыгивать в последний момент. Я пересек платформу и покатил куда–то наугад. Потом я долго бродил по улицам, причем топографическое любопытство не оставляло меня даже теперь. Я больше не заботился о том, что они обо мне подумают, и не пытался изображать из себя ничего не подозревающего обывателя: менял курс, разворачивался на сто восемьдесят градусов, и поэтому без труда засек трех филеров, которые меня пасли.
Мужчин я мысленно назвал Отличник и Дебил, а женщину — Мормышка, а если по правде, то другим словом, отчасти близким по звучанию. Комсомольца и пожилого больше не было. К.С. Станиславский рыдал бы от восторга, глядя на поведение Отличника: когда я, порывшись в книгах букинистического магазина и даже что–то купив, вышел наружу, тот, вы не поверите, стоял спиной ко мне и переписывал в записную книжку время работы соседней «Спортивной книги», сверяясь с табличкой на ее дверях после каждой буквы. И были причины: стеклянная дверь здесь хорошо отражала все происходившее позади. А когда я зашел на какую–то стройплощадку справить малую нужду, на ней тут же возник еще один встревоженный филер, типичный строитель коммунизма с плаката. Он был в футболке невозможного сиреневого цвета, где они такие берут?
Я слышал звук машины, в которой его подвезли к другому входу на стройплощадку. Не глядя на меня — характерная деталь, нормальный человек взглянул бы, — он обогнул котлован и вышел в прореху забора с противоположной стороны. Так и есть — туда тут же подкатил микроавтобус.
Кстати, часто приходится слышать, что на подобные роли берут людей с незапоминающейся внешностью. По–моему, это литературный домысел, посмотрите вокруг, какую внешность можно назвать незапоминающейся? Но даже если таковые и есть, поди их напасись. Думаю, что гебуха работала с тем материалом, который имела, даже одеты они были, боюсь, в свое.
Я вышел со стройплощадки на улицу и увидел через дорогу наискосок, как Строитель коммунизма беседует с Дебилом. Оба трогательно изменили внешность: Строитель коммунизма упрятал свою сиреневую безрукавку под куртку–хаки, в которой еще недавно щеголял Комсомолец, причем ему она была, слава Богу, впору. К несчастью, сиреневый воротничок все равно выглядывал. Дебил, наоборот, куда–то дел свою белую ветровку и стоял теперь в трикотажной рубашонке в широкую черную горизонтальную полосу. На голову он, вдобавок, натянул бейсбольный картуз, получилось красиво.
Мимо меня медленно прокатил микроавтобус с глухими окнами и с большой антенной, видимо, тот самый. Я решил, что у меня все же есть шанс: стройплощадка имела выход на третью сторону, в переулок, куда ни одна машина въехать не могла, поскольку его пересекала свежевыкопанная траншея. Пока они попрыгают в свой микроавтобус, пока он будет объезжать квартал... Я кинулся через стройплощадку, как юная серна. Мне повезло: я выскочил на угол переулка и большой улицы почти под колеса серой «Волги», явно готовой везти меня куда угодно.
«Почтовая площадь», — сказал я улыбчивому пожилому водителю. «Яволь, зер гут, хоть в Русановку, хоть в Лиски», — с готовностью отозвался он. Мы катили очень лихо. Хорошо помню, что дважды мы пересекали перекресток последними, уже на красный свет. Когда мы въехали на Подол, я уверовал, что оторвался, но на всякий случай вышел за полверсты до Почтовой площади и пошел к метро пешком.
Самое главное, не привести этих дармоедов за собой в общежитие Геофизтреста. Ночевать мне больше негде, а там кроме меня остановился еще и З.К. Поскольку к устроившей нас туда Раисе три дня назад обращался Алекс, вся наша шайка становится вычисляемой. Жена Алекса тоже еще была в Киеве — с помощью взятки она купила себе право жить в «Пролеске» еще несколько дней, несмотря на утрату статуса автомобилистки.
Нам предъявить формально покамест нечего, но ведь есть еще и голландец с его двойным дном, вдруг его ведут от самой границы? Сам он, правда, не заметил ничего подозрительного, пограничный и таможенный контроль длился всего несколько минут и показался ему совершенно формальным, но хрен их знает, этих славных дзержинцев.
14
Входя в вестибюль метро «Почтовая площадь», я вздрогнул от отвращения: меня обогнал давешний Комсомолец, уже без куртки. Не поглядев в мою сторону, он устремился к эскалатору и исчез. Все было до боли ясно: прежде чем я окажусь внизу, на платформе, он должен успеть оставить там кому–то свои инструкции и укатить на первом же поезде. Спустившись вниз, я уже не встречу знакомых лиц, всех филеров придется вычислять заново. Повернуть назад, на улицу? Там люди, ясное дело, тоже расставлены. Скорее всего, правда, все те же, знакомые. И как они успели опередить меня? Неужели балагура на «Волге» они мне сумели подставить? Невероятно.
Я стоял, размышляя, а в это время ко мне уже направлялся станционный милиционер: «Ваши документы, пожалуйста». Вот оно что, им надо установить мою личность и киевлянин ли я. Паспорт у меня был с собой. Милиционер пригласил меня в свою сторожку. Всем своим видом намекая, что любая просьба КГБ ему тошнотворна, он переписал в маленькую записную книжку данные моего паспорта, одновременно рассказывая сказку о какой–то выборочной проверке в киевском метрополитене.
Теперь вся моя ситуация стала другой. Распрощавшись с добрым милиционером, я не стал спускаться вниз, а вышел на улицу. Может, теперь, добившись своего, установив, кто я такой, они отвяжутся? Но нет, на скамейке на краю площади я увидел Мормышку, правда, с каким–то новым персонажем, интеллигентного вида мускулистым лысым господином в ковбойке. В качестве пары они смотрелись на редкость нелепо, и Лысый заметно по такому поводу страдал, не мог этого скрыть. Я плюнул в их направлении и пошел бродить по любимым местам Киева, ни разу больше не оглянувшись. Пусть эти шуты разыгрывают свои мизансцены, я не собирался облегчать им жизнь.
По пустынному и неудобному для слежки парку я отправился к памятнику Владимиру Красное Солнышко. Ночью прошел сильный дождь, аллея была скользкой и зеленой от постоянно натекающей со склонов глины. Я гулял, помню, в Липках, на Татарке, где–то еще. Совсем поздно вечером пришел на вокзал и, о чудо, как–то удивительно легко купил билет в плацкартный вагон до Симферополя на завтрашний вечер. Вопрос о приеме груза отпал, и если нас завтра не повяжут, я могу отправляться на море, а машину оставлю З.К. Пусть пользуется, безлошадный.
У соседней кассы успешно изображали отъезжающих Дебил и Лысый. У следящих за мной, как видно, наступил кризис кадров: когда я почти в полночь подходил к общежитию Геофизтреста, все тот же Лысый оказался на моем пути в телефонной будке. Он кричал в трубку: «Да, да! И обязательно ее подругу рыженькую с собой прихвати! Ну ту, тонкомясую! Да, да!»
За этой фразой чудился хоть какой–то, но класс работы, однако выдержать его больше пяти минут «державна безпека» оказалась не в силах. Когда я получал у дежурной тетки ключ от своей комнаты (З.К. вернулся получасом позже), в дверях общежития появился Дебил в горизонтальную полоску и как–то особенно тупо прошлепал внутрь, а тетка не остановила его и ни о чем не спросила. Как это прикажете понимать?
Мы с З.К. долго шепотом обсуждали создавшееся положение, запивая обсуждение пивом. Вспоминаю это с удивлением, ибо вообще–то к данному напитку равнодушен. Мы согласились, что ни о какой разгрузке завтра не может быть и речи, а коль скоро мы не приняли груз, ухватить нас не за что. В обоих смыслах. Неприятно было другое: теперь не требовалось больших усилий, чтобы вычислить всех нас в качестве группы и заняться ее изучением.
З.К. рассказал, почему он подал мне сигнал разноцветной подушкой: подстраховывая меня, он сразу увидел на станции филеров, причем, по его убеждению, их притащил за собой голландец. Это подвигло меня на такую гипотезу: голландца не вели от границы, кто–то из людей с газеткой заметил необычное поведение Майке на станции метро вчера, сбегал в комнату дежурного по станции, позвонил начальству, а оно приказало проследить и выяснить, что за иностранцы и кто придет к ним на встречу.
Видимо, их вчера довели до «Пролеска», видимо, наблюдали и в «Пролеске», но Алекса там уже не было, а если бы и был, никаких контактов с Дирком он, понятное дело, иметь не мог по причине незнакомства. Какое счастье, что Дирк не занялся вчера разгрузкой машины. Сегодня утром слежку продолжили и не были разочарованы: на встречу с иностранцами пришел какой–то русский, то есть я. Тем важнее было убедить наших соглядатаев, что встреча была затеяна ради передачи посылки с самым тривиальным содержимым. Да только поверят ли они в это? Ведь я заметил слежку и мог о чем–то предупредить Дирка.