Дженкинс отставил шлем и шлифанул свои обгрызенные ногти.
— А сундука здесь больше нет.
— Вот как?
— Какое-то время он стоял у нас в подвале. Но потом, — Дженкинс развел руками, — в соседнем здании стала протекать емкость с водой, и пришлось все отсюда свезти. Если мне не изменяет память, все мало-мальски ценное переместили в Сент-Анджело. Вот тогда я и видел тот сундук в последний раз. Его увезли в форт вместе с другими коробами да корзинами. Я тот сундучок помню хорошо: красивый такой, лакированный, чисто шкатулка. Вот он там сейчас, по-моему, и стоит.
— Понятно, — сказал с улыбкой Ричард. — Лакированный, говоришь? Наверное, черный.
— Как уголь. С медными ободами. А на крышке еще герб.
— Герб? Что, интересно, на нем изображено?
Дженкинс, поглядев вверх, указал на рыцарские щитки под стропилами.
— А вон он. Голова вепря под золотым шевроном на красном поле. Видите?
Ричард накренил голову, отыскал глазами герб и кивнул.
— Ясно. Такой ни с чем не спутаешь. Надо только выбрать время и сходить.
— Не все так просто, мастер Ричард, — хохотнул Дженкинс. — Сундучок стоит под присмотром в темнице, где хранятся орденские архивы и казна. Туда так просто не войдешь. На вход нужно письменное разрешение от самого Великого магистра. Там ведь хранится целое состояние: злато-серебро, драгоценные каменья, шелка да бархаты… Все добытое на вражеских кораблях и в портах.
— Да, — усмехнулся Ричард. — Неудивительно, что оно все под замком. От греха подальше. И видимо, под тщательной охраной.
— Не без того.
— Жаль. А то я хотел отправить пожитки сэра Питера домой к родственникам.
Дженкинс хрустнул суставами и кивнул на поножи и латы:
— Давайте-ка дружнее. А то до конца господского ужина не управимся.
Ричард со вздохом потянулся к ближнему поножу и поместил на него первый шарик мастики. Поглядев искоса на слугу, увлеченно натирающего пластины нагрудника, не смог сдержать довольной улыбки: ведь он теперь знал, что искать и где найти. Впрочем, улыбка сошла при мысли о том, как непросто проникнуть в хранилище — тщательно охраняемое подземелье, расположенное в самом сердце Ордена.
Глава 19
С отходом флотилии дона Гарсии темпы возведения островных укреплений набрали размах. Для защиты самого уязвимого угла форта Святого Эльма Великий магистр, по совету испанца, приказал возвести равелин. Голый камень полуострова давал твердые основания, что к прибытию турок для внешней стороны укреплений будет добыто достаточно материала. За каменным фасадом надо было насыпать и утрамбовать землю и мусор. Снаружи новое укрепление смотрелось весьма внушительно, хотя на его долговечность рассчитывать не приходилось: полчаса обстрела железными ядрами, и он неминуемо будет размолочен.
Пополнились запасы провианта и боеприпасов. Скромный резервуар воды под цитаделью был залит по самую кромку. Хранилища заполнились порохом, ядрами и картечью для небольшого комплекта артиллерии, установленного на орудийных платформах крепости. Вдоль парапета расположились корзины с зарядами для аркебузиров; во внутреннем дворе заняли место дерюжные мешки с землей, готовые заполнить пробоины в стенах.
В бухту ежедневно прибывали корабли с грузом зерна и сыров, вина и солонины. Для строительных работ и борьбы с разрушениями нужны были также инструменты и стройматериалы. Кое-какие суда перехватывал в море и недолго думая реквизировал капитан Ромегас: нужды Ордена превосходили любые понятия противоправности. Владельцам и командам судов обещалась в итоге компенсация, что, впрочем, напрямую зависело от того, устоит Мальта под натиском сарацин или нет.
С первых дней весны начали прибывать отряды испанских и итальянских наемников, определяясь на постой в Биргу и Мдине. Закаленные профессионалы, они не устояли перед орденскими посулами щедрых выплат, а также перспективой поживы (всем известно, как разодеты хваленые янычары, у которых к тому же в поясах зашито султанское золотишко и серебро: вот на чьих трупах можно будет как следует поживиться). Вперемешку с наемниками прибывали стайки авантюристов всех мастей, а также поборники веры, для которых послужить Ордену значило прославиться или пожертвовать собой во имя Божие. И наконец, отдельными вкраплениями в общем потоке встречались рыцари, что откликнулись на призыв вернуться на Мальту и встать плечом к плечу со своими братьями.
Весь апрель кипела работа по укреплению и наращиванию стен и бастионов, защищающих мысы Сенглеа и Биргу. Перед стеной невольники и артели мальтийских мастеровых вбивали в заматерелый грунт колья, которые рвали камень и таким образом углубляли оборонительный ров, способный воспрепятствовать попыткам взобраться на стены. Так мал был запас времени и так велика нужда укрепить позиции, что от трудовой повинности не мог уклониться никто. Сам Великий магистр, несмотря на почтенный возраст, каждое утро появлялся в простой рубахе и матерчатой повязке вокруг головы, и два часа долбил киркой землю или присоединялся к длинной цепи работяг-несунов, согбенно идущих с тяжелыми кулями и корзинами у стен Биргу. То же самое требовалось от всех рыцарей и солдат, а ворчливое равнодушие среди местных жителей сменилось вначале удивлением, а затем искренней почтительностью, когда рядом с собой они увидели сынов знатнейших семейств Европы, и не в сверкании величия, но в поте лица своего. Через считаные дни утренние появления ла Валетта, берущегося за кирку или корзину, народ уже встречал восторженными возгласами и брался за работу с удвоенной силой. Строения вблизи стены, что могли дать прибежище врагу, сносились, а дерево и строительный мусор уносились в Биргу и складировались там для ремонтных работ. Тех, кто при этом оставался без жилья, расквартировывали в городе, тем более что в его черте места теперь было в достатке: часть зажиточных горожан отправилась с острова во временную (хотелось надеяться) ссылку на Сицилию, а то и в Италию или Испанию, чтобы там дожидаться вестей о конечной участи Мальты.
К исходу апреля все уже знали, что турецкий флот вышел в море и движется на запад. Последовал приказ всем селянам острова бросить свои наделы и искать убежища в Мдине — укрепленном городке на холмах, некогда столице острова, — или в стенах Биргу. Плоды с угодий, скот и зерно — все это надлежало забрать с собой или уничтожить, чтобы ничего не досталось врагу. Все колодцы, источники и резервуары полагалось забить гниющими трупами животных или жидкой глиной, чтобы басурман по приходе ждала бесплодная пустыня: пускай кормятся со своих кораблей или изнывают от голода у оборонительных рубежей христиан.
Томасу, Ричарду и сэру Мартину было на первых порах поручено обучать азам военного дела мальтийских ополченцев. Вообще на острове было издавна заведено, что местные не имеют к оружию никакого отношения (еще, чего доброго, возьмут и восстанут против рыцарского ордена, навязанного им фактически силой). В результате большинство островитян совершенно не умели обращаться ни с мечом, ни с копьем, ни тем более с аркебузой. Как надевать защитное снаряжение, почти все они понятия не имели. Тем не менее некоторые вполне охотно вызвались служить солдатами Ордена; они теперь помогали в подготовке и переводе иноязычных команд на здешний язык, на слух больше похожий на арабский, чем на какой-либо из европейских. Смуглые темноволосые островитяне внешне походили скорее на мавров и турок, чем на христиан. Тем не менее в своей пылкой преданности римско-католической церкви, а также в ненависти к врагу, веками досаждающему Мальте, они были поистине фанатичны. Военному делу мальтийцы обучались с пристрастием и оружием вскоре владели не хуже заправских солдат. Томас настоял, чтобы их научили и стрельбе из аркебуз, но ввиду нехватки пороха пробные стрельбы у ополченцев, обученных заряжать и целиться, прошли всего три раза.
С окончанием спешной подготовки ополченцев английских рыцарей вместе с эсквайрами снарядили в подмогу рабочей артели под командованием полковника Маса — наемника, рекрутированного Великим магистром. Англичанам было поручено возводить равелин, и теперь они с рассветом, наспех позавтракав, отправлялись узкими улочками к причалу, где вместе с другими солдатами и горожанами дожидались переправы через бухту к месту высадки под фортом. У стены им выдавали кирки, которыми они кайлили наряду с уже работающими здесь подневольными, выдалбливая ров перед равелином.
Большую часть утра работали в тени, что было более-менее сносно. Но затем, когда лучи солнца дотягивались до рва, к немолчному тюканью кирок прибавлялся тяжелый зной, колючие взвихрения пыли и нытье натруженных конечностей. От слепящего солнца приходилось зажмуриваться. Безжалостные его лучи жгли обнаженную кожу; неприятно скребли спину и плечи задубелые от пота рубахи. Люди махали кирками не переставая. В полдень все вылезали из рва и устало усаживались в затенении навесов. Полуденную трапезу приносили из форта мальчики: разбавленное вино в кувшинах, корзины хлеба и жесткие головки козьего сыра местного приготовления. Еда раздавалась воинам и мальтийцам; невольники в это время сидели под открытым небом, готовясь получить из чана по половнику жидкой кашицы. Порции, зачерпнув, шлепали в щербатые плошки, предварительно раскиданные по жадно протянутым немытым рукам, и скованные меж собой парами невольники, сидя на корточках, лакали варево, позволяющее худо-бедно шевелиться, но не более того. Невольники были босы, а одеты в тряпье, заскорузлое от их собственной грязи и пота. Волосы этих бородатых, с заостренными чертами лица людей сбились в колтуны. В первый день работ Ричард поглядел на этих бессловесных существ с пронзительной жалостью, а когда сели трапезничать, он какое-то время молча жевал хлеб, а затем сказал Томасу:
— Эти невольники, они как рабы древности. Напоминают больше скот, чем людей.
Сэр Мартин, грызущий по соседству ломоть солонины, проглотил и насмешливо бросил:
— Да они хуже скотов, юный мой Ричи.
Произнес он это громко, так что его заслышали ближние из этих несчастных. Один из них, более светлокожий, чем остальные, видимо, понял сказанное и гневно сверкнул глазами, но промолчал, завесившись пыльно-серой ботвой свалявшихся волос.
— Все равно они люди, — произнес Ричард.
— Кем бы они ни были, — пожал плечами сэр Мартин, — они наши враги. Более того, враги истинной веры. Дай им волю, они уничтожили бы нас без всякой жалости. А ты, Ричи, оруженосец и должен вести себя по отношению ко мне с должным почтением.
— Я оруженосец сэра Томаса, — сделал оговорку Ричард.
— Так-то оно так, но при обращении ты все равно именуешь меня «сэром». — Сэр Мартин обернулся к Томасу. — А вам надо бы поучить своего эсквайра уму-разуму: слишком уж он своенравный.
Под взглядом Ричарда Томас вздохнул:
— Он прав, Ричард. Знай свое место и веди себя как подобает.
Эсквайр неохотно кивнул.
— А вообще рыцарь должен являть снисхождение, даже к своим врагам. — Томас, крякнув, поднялся и приблизился к ближней паре невольников. — Я вижу, ты понимаешь наш язык? — стоя сверху, спросил он магометанина, выказавшего недовольство насмешкой сэра Мартина. Тот, подняв глаза, мрачновато кивнул.
Томас протянул ему остаток недоеденной краюхи:
— На, возьми.
Невольник, поедая корку взглядом, пожевал запекшимися губами. Затем нерешительно протянул руку, бережно выудил краюху у Томаса из пальцев и тут же впился в нее зубами, не сводя с рыцаря настороженных глаз, словно тот мог сейчас, передумав, взять и выхватить хлеб обратно. Второй прихваченный цепью раб — темнокожий доходяга-мавр — воспринял это нежданное подношение мучительно и стал жалобно поскуливать. Светлокожий, приостановившись, отломил от оставшейся корки примерно половину и отдал своему напарнику. Такой поступок удивил Томаса: ему частенько доводилось видеть, на какие ухищрения эгоизма идут иной раз невольники из элементарного желания выжить.
Как известно, сострадание — слабость, способная убить человека.
— Я отдал хлеб тебе, а не ему. Зачем ты им поделился?
Раб не отвел взгляда.
— Потому что я сам так решил… хозяин. Это единственная свобода, что у меня пока осталась.
Акцент показался знакомым, и Томаса разобрало любопытство: захотелось узнать побольше о невольнике, который на английском говорит как на своем родном, но вместе с тем является рабом-мусульманином.
— Откуда ты?
— Из Триполи, хозяин. Был телохранителем одного купца, пока его судно не захватила одна из ваших галер.
— Как так: невольник из Триполи, и свободно говоришь по-английски?
— Родился-то я не там, хозяин. А в Девоне. На побережье.
— В Девоне? — Томас удивленно поднял брови. — Тогда какого черта ты здесь делаешь?
Невольник опустил взгляд.
— Мне было девять, когда на нашу деревушку напали пираты. Убили отца, еще нескольких мужчин, а женщин и детей угнали в рабство. Продали потом на невольничьем рынке в Алжире. Мать свою я больше так и не видел. А меня к себе взял капитан корсаров. Он меня вырастил, обучил сражаться и потом продал купцу.
— И, понятно, обратил тебя в магометанство?
— Да, хозяин, — кивнул невольник. — Ислам — моя вера.
— Поганец ты, больше никто! — презрительно сплюнул сэр Мартин. — Изменник своей вере и своим братьям!
Под таким напором раб невольно поежился.
Томас присел перед ним на колени.
— Как тебя зовут?
— Абдул.
— Я имею в виду твое настоящее имя. Христианское.
— Звать меня Абдул, — упрямо повторил невольник. — Абдул Гафур. Я не христианин. Мухаммед — мой пророк.
Томас встретился с ним взглядом. В глазах невольника мелькнули гордыня и дерзость, после чего он вновь ушел в себя.
— Но хоть какой-то своей частью ты принадлежишь прежней жизни? Вон, и на родном языке, гляжу, по-прежнему говоришь.
Раб пожал костистыми плечами.
— Память осталась, но то была иная жизнь. Ложная. Потому что с той поры я познал истинность учения пророка Мухаммеда, да будет трижды благословенно его имя.
— Посмотри, чем тебя вознаградила твоя вера. — Томас жестом обвел жалкие согбенные фигуры невольников. — Ты стал рабом. Отрекись от ислама, и станешь свободным. Возвратишься к себе домой, в Девоншир.
— Нет мне там дома, госпитальер. Как нет больше тогдашнего мальчишки. Звать меня Абдул, и это мое истинное имя. А придет время, и тогда уже я буду хозяином, а ты — рабом. Тогда, быть может, я воздам за твою доброту и протяну тебе корку хлеба.
Томас сдержанно улыбнулся.
— Ты полагаешь, султану удастся взять этот остров?
— А как же иначе? Ведь на его стороне Аллах. Вера его воинов крепче, чем ваших и тех, кто с вами заодно. Исход предрешен, и усомнится в этом разве что глупец. Меня и остальных мусульман освободят. А неверных — тех, кто останется в живых, — возьмут в оковы и будут продавать на рынках султаната. Главу вашего Ордена казнят, а голову его возденут на копье, такое длинное, чтобы ее видел весь Стамбул и чтобы все неверные увидели и убоялись величия всемогущего Аллаха!
Все это раб произносил с чистой, слегка сумасшедшей верой в глазах, пылким голосом прорицателя. Затем лицо его смягчилось, и он с истовой жалостью воззвал к Томасу:
— Спасайся, несчастный. Еще есть время. Оставь это место. Что проку англичанину в том, чтобы быть убитым за тридевять земель от дома? Уходи, пока железная длань султана не сомкнулась вокруг этого камешка и не сокрушила его в пыль.
— То же самое ты мог бы сказать себе. А ну-ка…
Томас подхватил с земли камушек размером со сливу и выставил перед рабом на обозрение. Затем поместил на него другую ладонь и сжал их со всей силой, скалясь от напряжения. Шершавые грани больно впивались в кожу. Продержавшись так какое-то время, Томас с натугой выдохнул и развел ладони. Камешек лежал как ни в чем не бывало, а на коже виднелись глубокие красноватые отпечатки.
— Ну вот, видишь? Камешек цел. И султану со всем его флотом стереть этот камень в порошок удастся не лучше, чем мне. Задумайся о том.
Томас, встав, возвратился к своим. Сэр Мартин встретил его звучным смехом и хлопаньем в ладоши.
— Как вы утерли ему нос, сэр Томас! Поставили этого зарвавшегося раба на место. Ай, молодец! — Подобрав с земли камушек, он запустил его в невольника и попал в плечо, отчего тот болезненно поежился. — Эй, ублюдок! Ты еще пожалеешь о том дне, когда предал Англию! Mal si le das la fe falsa del Islam, [43]как говорят в Испании.
Нарекшийся Абдулом Гафуром стрельнул взглядом, полным хладной ненависти, и что-то вполголоса пробормотал, прежде чем снова уставиться себе под ноги. Сэр Мартин, довольно осклабившись, откусил хлеба с сыром и запил пищу щедрым глотком разбавленного вина. С минуту он краем глаза поглядывал на Томаса, а затем, откашлявшись, спросил:
— Сэр Томас, я давно хотел вас кое о чем спросить. Чуть ли не со дня вашего приезда.
— О чем же?
— Как насчет… э-э… обстоятельств, побудивших вас покинуть Орден в то приснопамятное время… видимо, еще за несколько лет до моего сюда прибытия?
— Вон оно что, — протянул Томас. — Что же я, интересно, могу сообщить такого, чего вы обо мне уже не знаете? Вы, верно, уже и у других рыцарей этим интересовались?
Сэр Мартин, надув щеки, чуть накренил голову.
— С некоторыми — да. Хотя, понятно, не столь уж многие находились здесь во времена вашей службы.
— Ничего. Чтобы сообщить вам подробности, хватает и их.
— Представьте себе, нет. Из них слова не вытянешь. Мне лишь сказали, что ко всему этому была причастна некая женщина, а еще что история вышла довольно скандальная, отчего на репутацию Ордена пала тень.
— В таком случае ваши сведения исчерпывающи. Больше рассказывать и не о чем. Мне кажется, сэр Мартин, у нас сейчас есть вопросы поважнее. — Томас махнул рукой в сторону моря. — Османы могут появиться в любую минуту. Вот на чем нам нужно сосредоточиться. А не на делах давно минувших дней.
Рыцарь хотел что-то ответить и приоткрыл было рот, но вместо этого, досадливо крякнув, поднялся на ноги.
— Надо оправиться. Сейчас вернусь.
Через каменистую площадку он пошагал к отхожему месту — мелкой канаве, прорытой в сотне шагов за оборонительным рвом равелина. Томас тем временем взялся догрызать жесткую голову сыра. Сидящий напротив Ричард смахнул со своей рубахи хлебные крошки и, исподтишка оглядевшись, вполголоса произнес:
— Думаю, настало время выслушать весь ваш рассказ.
— Зачем?
— Для осведомленности. При выполнении задачи мне надо быть в курсе любой возможной угрозы или же выгоды, способной повлиять на исход дела.