— Сэр, вы упустили еще кое-что, — напомнил Стокли. — Помните, мы уже обсуждали этот вопрос раньше?
На лице Великого магистра промелькнула невеселая ухмылка.
— Ах да, разумеется, — кивнул он. — Спасибо, что напомнили, сэр Оливер.
Ла Валетт щелкнул пальцами, и к нему, вскочив, подлетели Аполлон с Ахиллесом и с вилянием хвостов стали тыкаться влажными носами в пальцы. Приязненно поглаживая морды своих псов, которые от блаженства заводили глаза, Великий магистр протяжно вздохнул.
— Речь о собаках, что не переставая лают при звуке пушек. Это действует на нервы всем — и в Биргу, и в Сенглеа. Сэр Оливер полагает, что разумнее всего было бы этот лай пресечь.
— Как понять «пресечь»? — недоуменно спросил полковник Мас.
— Собаки, мало того что нарушают сон защитников города, — внес ясность Стокли, — еще и поглощают рацион. Все это неблагоприятно сказывается на обстановке. Да и вообще нам со временем так или иначе придется от них избавляться. А потому лучше сделать это сейчас и сохранить таким образом еду, которая может нам понадобиться позже.
— Это будет не так-то просто, — заметил ла Валетт, любовно почесывая псов за ушами.
— Ваших собак сюда включать, понятно, не обязательно, — не замедлил оговориться Стокли. — Во всяком случае, этих двух, ваших любимцев. Двумя собаками больше, двумя меньше — это уже роли не играет. Пускай себе живут.
— Возможно, — ла Валетт узловатыми пальцами гладил своих гончих по вытянутым головам.
Томас чуть исподтишка смотрел на Великого магистра. Вот она, возможность открыть дорогу к сундуку, где хранится не то пергамент, не то бумага, решающая безопасность, а в конечном счете и судьбу Англии.
— Сир, — прочистив горло, печально покачал он головой. — Имеет значение, пощадим ли мы этих двоих. На сегодня рыцари и горожане пребывают в редкостном единении. Всем известно, что мы делим опасности и тяготы на равных. В этом наша сила. Она нас сплачивает. Так стоит ли ставить это единение под вопрос, исключая себя из собственного магистерского эдикта, обязывающего подчиняться большинству? Казалось бы, мелочь. Но среди населения может подняться ропот: если собак обязаны уничтожить все, то почему от этого уклоняется сам Великий магистр? Ведь кто, как не он, всегда подает своим поведением пример? Даже если речь идет всего о двух его четвероногих любимцах.
— Да, они мои любимцы, — медленно и тихо произнес ла Валетт.
Животные, чуя похвалу, еще сильнее завиляли хвостами, с обожанием глядя снизу на своего хозяина. Ла Валетт с му́кой во взоре отвернулся, сцепив под подбородком руки.
— Увести их, — скомандовал он слуге. — В общий вольер со всеми. Сделать все без проволочек. Только чтобы не мучились.
Слуга, подойдя, крепко ухватил псов за ошейники и повел к выходу. На подходе к двери палевый лобастый Аполлон обернулся напоследок на хозяина, вслед за чем под нажимом слуги послушно затрусил прочь. Когда закрылась дверь, в кабинете повисло дружное молчание.
— Прошу простить, сир, — первым нарушил его Томас. — Но, по-моему, это к лучшему. Хотя, видит Бог, лучше бы все обстояло иначе.
— А? — отвлекся от каких-то своих мыслей ла Валетт и будничным голосом добавил: — Ничего. Это же всего-навсего собаки. Наименьшая из жертв, а их нам предстоит принести еще ох как немало. Всё, мессиры, собрание окончено. Прошу всех разойтись.
Советники, задвигав стульями, один за другим потянулись из кабинета. Последним выходил Томас, который у дверей приостановился, видя, что старик не сводит глаз с того места на полу, где еще недавно лежали его питомцы. Что и говорить, кошки скребли на душе — лишать старика его, может быть, единственной отрады. Но эти псы препятствовали доступу в хранилище, и с ними так или иначе предстояло бы как-то иметь дело.
— Всего-навсего собаки, — пробормотал себе под нос Томас, бесшумно прикрывая за собой дверь.
Глава 29
Второго июня, на рассвете, караулы на башнях Сент-Анджело заприметили на море свежие паруса, держащие путь к острову. У ла Валетта в это время на площадке цитадели проходил утренний совет. При виде тринадцати галер, гордо идущих ко входу в бухту, совет пришлось прервать. Стройные суда тем временем повернули на северо-запад, собираясь встать на якорь близ берега. Головная галера этой флотилии щеголяла богатым изумрудно-зеленым навесом, вышитым звездами и полумесяцами.
— Тургут! Тургут! — доносился восторженный рокот столпившихся на берегу турок.
— Тургут? — вопросительно поднял бровь Ричард, присутствовавший на площадке кое с кем из оруженосцев.
— Так они именуют корсара, который у нас зовется Драгутом.
— Вот он, поистине прискорбный день, — произнес ла Валетт. — Из всех людей, кого мог послать против нас Сулейман, этого я страшусь более всего. Он настолько же легенда для врага, насколько демон для христианского мира. Сарацины его боготворят, а ценность его на поле боя не поддается описанию. А с ним еще и тринадцать галер, забитых корсарами.
— Это известие на острове будет встречено не самым радужным образом, — забеспокоился Стокли. — Вскоре каждый мужчина, женщина и ребенок в Биргу будут знать, что к туркам примкнул Драгут. Надо что-то делать, сир; вселить в наших людей какую-то уверенность.
— А еще, — мрачно кивнул ла Валетт, — нам как никогда понадобится вера в Господа нашего и молитва о милости Его и спасении.
Драгут на золоченой шаланде был доставлен к берегу, и едва он на него ступил, как сарацинская рать зашлась криками восторга. Его шествие по северной оконечности бухты проходило на фоне угрюмых очертаний Сент-Эльмо и равнодушно дремлющего Шиберраса; тем не менее победный крик османов явственно доносился и до укреплений Сент-Анджело. Радостную шумиху перемежал грохот осадных орудий, продолжающих непрерывно обстреливать форт.
Некогда четкие линии стен просели и проломились под тяжелыми чугунными ядрами, а обломки и мусор частично засыпали ров. Лишь нетронутая тыльная башня с прежней надменностью возвышалась в задней части форта. От постоянного вгрызания в кладку ядер и картечи в воздухе саваном висела бурая завеса пыли, особенно когда в наиболее жаркие послеполуденные часы стихал бриз. Помечающие протяженность неприятельских сап флаги отстояли теперь от стен на какой-нибудь десяток шагов (получается, ла Серда все предугадал верно).
По приказу Великого магистра защитники Сент-Эльмо снабжались всем, чем только можно. Что ни ночь, через бухту скользили лодки, доставляя в одну сторону припасы, а в другую отвозя раненых. Турки — то ли по небрежности, то ли из обыкновенной спеси — в курсирование лодок пока еще не вмешивались. Что же касается защитников, то они, несмотря на постоянные обстрелы, вполне были готовы встретить неприятеля, который непременно ринется на приступ, стоит лишь в стенах появиться первой достаточно большой бреши.
На должность нового коменданта форта ла Валетт решил назначить капитана Миранду, бывалого испанского солдата. На представлении испанец впечатлил совет своими планами по обороне крепости. Его рекомендовал полковник Мас как воина хладнокровного и решительного, четко излагающего свои мысли, но что важнее всего — как вожака, за которым пойдут.
В ожидании первого неприятельского приступа защитники укрылись под остатками парапета. Сидели тройками: два аркебузира на одного копейщика. На равных промежутках вдоль стен были заготовлены горшки с зажигательными смесями. Сзади на тыловой башне ждали своего часа метатели нафты — ужасного оружия — жидкого пламени, могущего в секунду поглотить человека с ног до головы. Вдобавок защитникам доставили еще и готовые к использованию огненные обручи, которые тоже загодя разместили на стенах.
Последнее было новинкой, задуманной ла Валеттом и продемонстрированной совету буквально накануне. Устройство само по себе нехитрое: обручи от бочек оборачиваются в несколько слоев тканью (чем больше, тем лучше), пропитанной смолой и жиром, а затем еще выдерживаются в кипятке. Офицеры — в их числе и Томас — смотрели, как два солдата подхватили один из таких обручей клещами, а третий на расстоянии вытянутой руки его поджег. Обруч сияющим венцом был запущен со стены Сент-Анджело в узкий рукотворный канал между фортом и Биргу. Расстояние, которое он одолел по дуге, оказалось впечатляюще большим — можно было представить эффект, который такое оружие произведет во время приступа на турок, наивно полагающих, что одолеть изрядно порушенные стены Сент-Эльмо им ничего не стоит.
В то время как Драгут в обход бухты направлялся к главному сарацинскому лагерю, растянувшемуся вдоль побережья Шиберраса, ла Валетт распустил своих советников и послал за архиепископом Мальтийским.
— Крестный ход? — Выслушав Дженкинса, прибывшего с посланием от орденских слуг, сэр Мартин размеренно поскреб щетину на подбородке. Англичане с итальянцами после тяжелого трудового дня (внутренние стены городских укреплений требовали доработки) только что сели за вечернюю трапезу. — Нынче вечером?
В то время как Драгут в обход бухты направлялся к главному сарацинскому лагерю, растянувшемуся вдоль побережья Шиберраса, ла Валетт распустил своих советников и послал за архиепископом Мальтийским.
— Крестный ход? — Выслушав Дженкинса, прибывшего с посланием от орденских слуг, сэр Мартин размеренно поскреб щетину на подбородке. Англичане с итальянцами после тяжелого трудового дня (внутренние стены городских укреплений требовали доработки) только что сели за вечернюю трапезу. — Нынче вечером?
— Да, сэр. В восемь, от ступеней собора вокруг города, а оттуда на рыночную площадь к проповеди. Собраться должен весь Биргу. Все горожане и каждый солдат, свободный от службы. — Глаза старика в ожидании ответа сияли истовостью. — Говорить будет сам Роберт Эболийский.
Томас почувствовал на себе взгляд Ричарда.
— А я, случайно, не мог слышать о том самом Роберте из Эболи? — поинтересовался рыцарь.
— А как же, сэр! Разумеется. Он простой монах, но как говорит! С какой страстью излагает! Пыл такой, будто сам Господь подул ему на язык. Я слышал две его проповеди в соборе: все, буквально все прихожане словно ощутили божественное присутствие. Истинно говорю вам, сэр. — Дженкинс, приподняв кувшин с вином, неодобрительно покосился на итальянцев. — А у этих-то гостей, жажда, надо сказать, отменная. Мерок с вином не напасешься. Если так хлебать, то у нас запаса в подвале хватит ненадолго.
— Хорошо, если б нас самих хватило на чуть подольше, — усмехнулся сэр Мартин. — Как там сказано — carpe calix et non postulo credo? [52]Так что если просят, наливай.
— Будем надеяться, что крестный ход и проповедь помогут нам стойко держаться во имя Божье, — сказал Томас. — Когда помощь дона Гарсии задерживается на целые месяцы, а в двери стучится Драгут, да еще готов со дня на день пасть Сент-Эльмо, не приходится удивляться, что Великий магистр взывает о помощи к Господу. Вера, может статься, единственное спасение, что у нас на сегодня осталось.
— Вера и острый меч, — расширил перечень сэр Мартин и стал с ухмылкой вымакивать остатки подливы хлебной коркой. — Надо же, кто бы мог подумать, что собачатина окажется такой нежной на вкус… Дженкинс просто волшебник. — Закинув хлеб в рот, рыцарь со смаком его прожевал, проглотил, после чего отодвинул тарелку и потянулся. — Что-то ваш эсквайр нынче не в духе.
Томас оглянулся: Ричард, уставясь в одну точку, меланхолично отправлял в рот ложку за ложкой. Заслышав свое имя, он поднял глаза:
— Что-то я устал.
— А то мы все нет, юноша. — Сэр Мартин перекинул ноги через скамью и рывком поднялся. — Ну что, пойду прилягу перед крестным ходом. Скажи Дженкинсу, чтобы в половине восьмого меня разбудил.
— Слушаю, сэр.
Сэр Мартин на негнущихся ногах побрел к своей келье.
Ричард, дождавшись, когда стихнут его шаги, порывисто обернулся к Томасу:
— Это наш шанс попасть в подземелье Сент-Анджело. Собак там теперь нет, а часовых — раз, два и обчелся. Когда еще представится такая возможность?
Томас поглядел на него с сомнением.
— Вначале надо пересечь подъемный мост, внутренний двор, затем попасть в лестничный колодец и, наконец, миновать часовых у самого хранилища. Как ты думаешь все это проделать, оставшись незамеченным? Кроме того, нас ждут к крестному ходу.
— Да, ждут. Но мы могли бы легко ускользнуть потом, перед службой. Улицы будут пусты, а с часовыми можно как-нибудь сладить. Надо использовать шансы, пока они есть. Нас сюда посылали именно затем, чтобы проникнуть в хранилище.
— Гляди-ка, — остудил пыл эсквайра Томас. — Он мне еще об этом напоминает… Ладно, сегодня так сегодня. Вечером так вечером.
* * *По главным улицам Биргу плыли яркие огни свечей и факелов, которые на отлете несли участники процессии. Во главе всей паствы шествовал архиепископ с высоко воздетым золоченым крестом. За ним шел Великий магистр со старшими рыцарями Ордена, все как один с непокрытыми головами, в простых черных рясах с веревочной поддевкой; никаких украшений. Вместо сапог и башмаков на ногах у них были сандалии. Каждый шел сцепив перед собой руки и, понурив голову, нараспев читал покаянные литании, заученные назубок еще при вступлении в Орден, много лет назад. Следом шли остальные рыцари, солдаты и горожане — поток покаянного люда, возносящего молитвы о милости Божьей и избавлении от врага. Томас с Ричардом в таких же смиренных позах тянулись в хвосте рыцарей, петляя по улицам Биргу. Вдалеке по-прежнему погромыхивали орудия, ржавыми отсветами освещая темное небо над полуостровом Шиберрас. Пока в Биргу молились, братья-христиане в Сент-Эльмо все так же страдали и гибли под огнем сарацин, мучительно выжидая роковую минуту неминуемого штурма.
Вечер выдался теплым, и в плащах с капюшонами, под которыми скрывали лица Томас с Ричардом, было душно. Пойдя на поводу у своего компаньона — дескать, лучше ночи для поиска документа не выдастся, — Томас, тем не менее, имел обоснованные сомнения насчет успешности мероприятия. Плану Ричарда не хватало продуманности, и слишком уж велико было упование на случай. А затем еще и жить с риском разоблачения… В самом деле, когда еще получится покинуть Мальту и возвратиться в Англию! Гораздо вернее шанс погибнуть среди огня и лязга мечей вместе с остальными защитниками, оттесненными за последний рубеж обороны Мальты.
Обойдя пределы небольшого городка, архиепископ вывел паству на открытую площадь в самом сердце Биргу. У границы между полутьмой проулка и озаренной огнями соборной площади Ричард легонько потянул Томаса за рукав, избрав ориентиром сводчатый вход пекарни на углу одной из улиц. Здесь они остановились, полускрытые тенью арки, в то время как мимо струился народ, наводняя площадь многолюдством. Архиепископ взошел на ступени соборной лестницы и повернулся, готовясь начать службу. Ла Валетт со старшими рыцарями встали по бокам, а ниже на ступенях расположилась городская знать.
— Идем, — повлек Баррета Ричард.
— Еще рано. Дождемся, пока мимо пройдут остальные. Не стоит привлекать к себе внимание, направляясь в противоположную сторону.
Оруженосец кивнул и отступил в тень арки. С улицы не втянулось еще несколько сотен человек; площадь, казалось, была уже полна, но народ все шел и шел. Дети и молодежь взбирались на постаменты статуй, жались к колоннам зданий, выходящих фронтонами на площадь. Архиепископ у входа в собор потеснился, давая место высокому худощавому монаху с тонзурой, угловатое лицо которого обрамляла седая борода. Окинув твердым взглядом площадь, он поднял руку, осекая глухой гомон и молитвы.
— Братья! Внемлите! — обратился он к толпе на французском языке, общепринятом среди тех, кто сражался и жил на Мальте со дня обоснования там Ордена. Высокий голос монаха вольно плыл через площадь. — Братья мои возлюбленные, благословенны мы, пребывающие здесь ныне! Есть среди нас такие, кто скорбит в унынии, осажденный врагами, чья ложная вера и жестокое естество суть не что иное, как порождение сатаны. Да, таковы враги наши, и правильно мы делаем, что страшимся их. Ибо вместо веры и добродетели сердца их преисполнены коварства и похоти, алчности и бездумного низкопоклонства перед деспотом Сулейманом и лжепророком! — Роберт Эболийский приумолк, давая своим словам осесть. — Такова она, низменная сущность нашего врага. И потому он недостоин победы, и не восторжествовать ему никогда! Бог милостив к добрым и благочестивым; тем, кто сознает свои грехи и кается в них свободно и открыто пред любящим ликом Господа. И позна́ют они любовь Его и защиту Его через тяготы и радости жизни… Мы, немногие праведные, немногие избранные, удостоились великой чести. Именно нам, и никому иному, выпало сражаться в величайшей битве между светом христианства и мраком магометанского безбожия. На нас сошлось клином великое испытание века сего, и лишь полная преданность своему делу может обеспечить нам победу. Настанет день, и весь христианский мир будет взирать на наш великий подвиг в изумлении, и каждый из вас прижмет к сердцу неоценимое сокровище осознания, что вы были здесь, подле Великого магистра, участвуя в битве всех битв, сражении всех сражений. Есть короли и королевы в Европе, кто будет гореть стыдом и клясть себя, что не мог быть там, где стоите нынче вы. Так кто из вас, — простер руки брат Роберт, — запятнает себя хотя бы мыслью, что хотел бы в данную минуту поменяться местами с тем недостойным, богоотступным королем или королевой? Кто?!
Слова эхом разносились по площади; ни единая рука, ни даже голос не смел возвыситься против риторики такой силы или же просто из страха осрамиться в глазах своих собратьев. Озирая людей на ступенях возле проповедника, Томас внезапно остановил взгляд на фигуре, стоящей в ореоле факела. Женщина. Несмотря на скрывающую волосы вуаль, лицо ее было ясно различимо. У Томаса обмерло сердце. Он ступил на полшага вперед.