Рузвельт умолк и тяжело откинулся на спинку кресла.
Все молчали.
Да и что они могли сказать? Разве не видели они, как изменился президент? Сколько новых морщин появилось на его лице. Как дрожала его рука, когда сжимала перо. Как терял былую звонкость голос.
Каждый, кто видел президента сразу после ночного сна, будь то Приттиман, Макинтайр или кто-нибудь другой, боялся устремленных на него по возвращении взглядов, в которых можно было прочесть только один вопрос: «Как он сегодня?!»
Нельзя же было всякий раз хитрить, притворяться, отвечать, что сегодня президент улыбался совсем как всегда и особенно весело задал свой обычный утренний вопрос: «Ну, что у нас на завтрак?» (хотя меню завтрака всегда оставалось одним и тем же).
И те, кто только что видел президента, и те, кто слушал их притворно бодрые ответы, знали: это была неправда.
Что же люди могли сказать Рузвельту сейчас? Лгать президенту они не хотели. Но откровенно ответить на его вопрос значило бы нанести ему, может быть, смертельный удар.
И вдруг в тишине прозвучал негромкий мужской голос. Неожиданно для всех заговорил Морис Латта. В его добросовестности и преданности Рузвельту никто не сомневался, но по роду занятий этого человека, напоминающего президенту об очередном нерешенном деле, его в шутку прозвали «главным мучителем президента». Что же он намерен сказать сейчас?
— Господин президент, — невозмутимо произнес Латта, — я позволю себе напомнить об одном не выполненном вами обещании...
После всего только что сказанного президентом слова Лапы прозвучали почти как издевательство.
— Видите ли, сэр, — продолжал Латта, — некоторое время назад вы дали личное обещание... И до сих пор его не выполнили.
— Какое еще, к дьяволу, обещание?! — возмутился Рузвельт. Бледное лицо его покраснело. — Ты хочешь, чтобы я работал и днем и ночью?..
— Выполнить это обещание ночью невозможно, — хладнокровно возразил Латта. — Это можно сделать только днем. Словом, речь идет о вашем портрете. Вы дали обещание художнице Шуматовой...
— Своих обещаний я не забываю, — сдержанно сказал Рузвельт. — Но я задал прямой вопрос и хочу, чтобы мне на него ответили. Прямо и коротко.
В разговор вступила Грэйс Талли. Пока говорил Рузвельт, она все время что-то писала.
— Я хотела бы ответить вам, господин президент, — сказала Талли.
— Я слушаю тебя. Грэйс, — с готовностью отозвался Рузвельт.
— Да, господин президент, вы выглядите несколько хуже, чем прежде. Но почему это так, можете объяснить лучше всего вы сами.
— Каким образом?
— Пока вы говорили, я кое-что подсчитала. За два месяца вы проделали путь длиною в четырнадцать тысяч миль. Точнее: тринадцать тысяч восемьсот сорок две мили. Передвижения в коляске не в счет, но их тоже не следует забывать. Могло ли это пройти бесследно для вашего здоровья? Я уж не говорю о том сверхчеловеческом напряжении, которого потребовала от вас ялтинская встреча. А до нее — тегеранская. Благодарите бога, что вы не подцепили там чуму или тиф. Но от усталости вас не может уберечь даже сам господь бог. Ваша болезнь, господин президент, называется очень просто: переутомление. Может быть, вам и впрямь следует отвлечься и дать заработать миссис Шуматовой.
Произнося последнюю фразу, Талли с особой пристальностью смотрела на президента. Рузвельт не выдержал этого взгляда и отвернулся. Он понял Грэйс. Все собравшиеся тоже поняли, что, в сущности, она предложила.
— Спасибо, друзья, — глухо сказал президент. — Вы были откровенны со мной. Я имею в виду и тех, кто говорил, и тех, кто молчал. Спасибо. Вы свободны.
...Рузвельт снова остался один. Но теперь он не испытывал такого мучительного состояния, как в минувшие дни. Радостное предчувствие охватило его. Шуматова, конечно, приедет в Уорм-Спрингз по первому его вызову. Он и в самом деле согласился позировать ей. Но вместе с художницей приедет туда еще одна женщина — та, которая познакомила его с Шуматовой, та, которая просила его позировать ей, — Люси! Люси Разерферд! Она наверняка приедет вместе с Шуматовой! Встреча с ней исцелит его, вдохнет в него силы, сделает прежним энергичным, жизнелюбивым Рузвельтом!
Это лекарство не числится в медицинских справочниках, но о нем вспомнили все, кто только что был в Овальном кабинете. Они ничего не сказали об этом. Промолчали из неизменно присущего им чувства такта.
Но достаточно было и того, что слова «Уорм-Спрингз» здесь подразумевались. Рузвельт понял это. Макинтайр был прав, советуя ему ехать на отдых именно в Уорм-Спрингз! Он поедет, поедет туда! Пусть упаковывают все те документы, с которыми он не мог справиться здесь. Пусть готовят поезд! Пусть грузят в него любимый президентский синий «форд» с ручным управлением, который создает у президента ощущение того, что он способен передвигаться без посторонней помощи. Пусть готовятся к отъезду постоянные сотрудники президента. В Уорм-Спрингз он обретет новые силы и как президент и как человек.
В Уорм-Спрингз!
Глава четвертая
ПРИТЧА О ЦАРЕ СОЛОМОНЕ
В Уорм-Спрингз президент приехал 30 марта 1945 года. Президентский поезд проследовал с востока на юг, от Вашингтона до штата Джорджия, к Атланте, а оттуда в Уорм-Спрингз. Поезд состоял из пяти вагонов. В одном из них ехали Рузвельт, а также люди, без помощи которых он не мог бы подняться с постели. В другом — врач, секретари и трое корреспондентов. В остальных вагонах расположилась охрана президента, а на замыкавших поезд грузовых платформах — автомобили и мотоциклы.
У президента были странные, серьезные и вместе с тем иронически-шутливые отношения с охраной.
Разумеется, он хотел быть уверен в том, что его надежно охраняют. Здравый смысл подсказывал Рузвельту, что и в дни кризиса и особенно в военное время, когда в США было немало немецких и японских агентов, попытки покушения на президента США более чем вероятны. Вместе с тем он любил скрываться от своей охраны, водить ее за нос, не допускать, чтобы за ним постоянно следили.
Рузвельт знал, что в Уорм-Спрингз, в отдалении и от Белого дома и от Хайд-Парка, он сумеет увидеться с Люси...
На какие только уловки не пускался он все эти годы, чтобы хоть на час, хоть на несколько минут встретиться с женщиной, которую любил и которая любила его. Когда Рузвельт совершал очередную поездку по стране, Люси ждала его специального поезда на каком-нибудь тихом разъезде или возле опушки леса. Как только поезд останавливался, машина, за рулем которой сидела Люси, тотчас устремлялась к президентскому вагону. Иногда бывало наоборот: президентскую коляску подкатывали к машине Люси.
Да, обо всем этом знали, не могли не знать секретари Рузвельта, люди, которые его непосредственно окружали. Более широкий круг людей жадно ловил слухи. Никто из тех, кто знал правду, никогда не открыл бы ее постороннему человеку. Не потому, что за это можно было лишиться должности или подвергнуться наказанию. Люди из ближайшего окружения Рузвельта преклонялись перед страстной любовью могучего инвалида к этой привлекательной женщине с живыми, веселыми глазами, которые как бы зажигались изнутри, когда она смотрела на президента...
…Рузвельт распорядился, чтобы его отъезд в Уорм-Спрингз содержался в тайне. По политическим соображениям. Накануне отъезда день в Белом доме прошел как обычно. Рузвельт приказал камердинеру разбудить его утром точно в восемь часов тридцать минут. Исполнив приказание, камердинер принес президенту утренние газеты. Президент просмотрел их, потом позавтракал в постели. Затем, все еще в постели, он подумал о том, как не хватает ему Гарри Гопкинса самого близкого его советника по политическим вопросам. Рузвельт знал, что многие не любят Гопкинса. После того, как Гарри в самом начале войны побывал в Кремле, антисоветски настроенные представители большого бизнеса называли его «серым кардиналом», оказывающим магическое влияние на главу государства. Когда наиболее реакционные круги Соединенных Штатов травили Рузвельта, они не забывали вылить ушат помоев и на Гопкинса.
Рузвельт не знал, что ему уже никогда не придется увидеть своего ближайшего друга — Гопкинс лежал в больнице и пережил президента меньше чем на год.
Потом президенту помогли встать, надеть пижаму, перенесли в коляску. Парикмахер побрил его. Рузвельт принял ванну. Затем его уложили на длинный узкий стол. Массажист Фокс сделал президенту массаж, потом включил висевшую над столом лампу. Рузвельт три минуты пролежал под ультрафиолетовыми лучами, покуривая и при этом иронически поглядывая на своего личного врача. Росс Макинтайр уже давно настаивал, чтобы президент отказался от курения или по крайней мере резко сократил его. Рузвельт был не в состоянии сделать ни то, ни другое, но зато он решил последовать советам Макинтайра и наконец отдохнуть.
Рузвельт не знал, что ему уже никогда не придется увидеть своего ближайшего друга — Гопкинс лежал в больнице и пережил президента меньше чем на год.
Потом президенту помогли встать, надеть пижаму, перенесли в коляску. Парикмахер побрил его. Рузвельт принял ванну. Затем его уложили на длинный узкий стол. Массажист Фокс сделал президенту массаж, потом включил висевшую над столом лампу. Рузвельт три минуты пролежал под ультрафиолетовыми лучами, покуривая и при этом иронически поглядывая на своего личного врача. Росс Макинтайр уже давно настаивал, чтобы президент отказался от курения или по крайней мере резко сократил его. Рузвельт был не в состоянии сделать ни то, ни другое, но зато он решил последовать советам Макинтайра и наконец отдохнуть.
— Вы меня убедили, док, — с наигранным сожалением сказал он врачу. — Мне действительно необходим отдых. Для этого надо уехать из Вашингтона. Короче говоря, я отправляюсь в Уорм-Спрингз.
...Когда Рузвельт ехал по железной дороге, блокировались все разъезды. Когда выступал в каком-нибудь клубе — все ведущие к нему уличные или шоссейные дороги. Это не вязалось с тем представлением о характере Рузвельта, которое выработали простые американцы, считавшие президента открытым, лишенным подозрительности, жизнерадостным человеком.
Постороннему наблюдателю, если бы он мог постоянно видеть Рузвельта, показались бы странными заботы президента о секретности — не той, которая естественна для человека, занимающего высший пост великой державы, а какой-то нарочитой, напоминавшей голливудские приключенческие фильмы или детективные романы; Рузвельт любил читать их перед сном. Секретность стала своего рода хобби президента. Он относился к ней с таким же детским интересом, как к коллекционированию марок.
Кстати, альбомы с марками также были погружены в специальный, особо охраняемый вагон в президентском поезде вместе с важными документами и еще не прочитанной почтой. В Уорм-Спрингз президент предполагал не только отдыхать, купаться в горячих источниках, совершать автомобильные прогулки по живописным окрестностям, не только рассматривать свои любимые марки, но и работать. Президент верил, что в Уорм-Спрингз он сразу обретет былую работоспособность. Правда, его несколько раздражала необходимость позировать Шуматовой. Решив ехать в Уорм-Спрингз, он, однако, дал знать Люси, что ждет художницу в «Маленьком Белом доме».
При мысли о Люси раздражение тотчас сменялось радостью. Приезд Шуматовой был прекрасным поводом для того, чтобы Люси появилась в Уорм-Спрингз. Находясь в Белом доме, он редко виделся с ней — только в тех случаях, когда Элеонора уезжала. О свидании в Хайд-Парке нечего было и думать. Имя Люси не упоминалось в доме Рузвельта после того, как Элеонора случайно обнаружила в спальне мужа пачку писем от Люси — как давно это было! — и после ссоры, которая едва не закончилась разводом.
Можно ли назвать отношения Рузвельта и Люси Мерсер, служившей когда-то личным секретарем жены президента, просто «романом». Может быть, это было бы уместно тридцать лет назад, когда молодой, здоровый помощник военно-морского министра Рузвельт стал ухаживать за Люси. Они виделись тайно. Иногда катались на яхте по Потомаку. В этих случаях близкий друг будущего президента, английский дипломат Найджел Лоу играл роль кавалера Люси, а Рузвельт делал вид, что организует речные путешествия специально для них. Но когда Элеонора нашла письма Люси, уход мисс Мерсер из Хайд-Парка стал неизбежным.
А потом?.. Потом одинокая молодая женщина поступила гувернанткой в дом богатого старика Уинтропа Разерферда. А затем... Затем долго болевшая жена Разерферда умерла, и Люси стала миссис Разерферд.
Прочтя в газетах об этом браке, Элеонора с удовлетворением написала своей свекрови: «Вы читали, что Люси Мерсер вышла замуж за старого Уинти?»
Казалось, этот брак покончил со всеми подозрениями Элеоноры, тем более что вскоре после него страшная и, как оказалось, неизлечимая болезнь лишила Рузвельта способности самостоятельно передвигаться. И все же Рузвельту и Люси время от времени удавалось встречаться. Иногда президент наносил, так сказать, светский визит в поместье Разерфердов (по иронии судьбы оно называлось «Транкуилити» — «Спокойствие»...). Не сводя глаз с Люси, Рузвельт разговаривал о разных пустяках с ее мужем...
Знала ли об этих визитах Элеонора? Трудно сказать. Может быть, после того, как муж заболел, ее беспокойство улеглось.
Продолжала ли жена инвалида по-прежнему любить его? Очевидно, да. Но в соответствии со своим характером. Элеонора Рузвельт была энергичной и властной женщиной. Любовь ее к мужу определялась прежде всего уверенностью, что она нужна Рузвельту не только как человеку, но и как президенту. Она действительно делала все, что было в ее силах, чтобы помочь мужу выполнять его нелегкие обязанности.
Не надеясь на секретарей, она регулярно читала газеты и журналы, чтобы обратить внимание президента на ту или иную статью. Перед официальными обедами в Белом доме Элеонора всегда участвовала в составлении списка приглашенных, собирала подробную информацию о каждом из них и заблаговременно сообщала ее мужу. Под салфеткой у прибора Рузвельта всегда лежал написанный рукой Элеоноры перечень гостей с короткой, иногда состоявшей из двух-трех слов характеристикой каждого. Президенту ничего не стоило, незаметно взглянув на эту «шпаргалку», обратиться к человеку, которого он видел первый раз в жизни, с любезным вопросом: «Как дела на ваших заводах, мой дорогой мистер Хэммонд?», «Как успехи вашего сына в Гарварде, мой дорогой Чарльз?»...
И все же он продолжал видеться с Люси. Обычно ему помогала в этом Маргарет Лихэнд. В течение многих лет она была преданным секретарем президента. Дети Рузвельта, когда были маленькими, называли ее «Мисси», а люди, окружавшие президента, прозвали «Мисси» за ее ум, энергию, властность «Гопкинсом в юбке».
Сразившая Рузвельта болезнь была и ее горем. Помогая ему видеться с Люси, она сознавала, что участвует не в мелкой любовной интрижке, а предоставляет своему любимому боссу одну из немногих земных радостей, оставленных ему судьбой. Рузвельт доверял ей беспредельно. Только при ней он говорил по телефону с Люси по-английски. Но в прошлом году «Мисси» умерла. Инсульт.
Президент доверял и другим своим секретарям. Грэйс Талли, Дороти Брэйди тоже были хорошо осведомлены об отношениях Рузвельта и Люси, но все же при них президент предпочитал вести телефонные разговоры с Люси по-французски.
Из членов семьи президент доверял свою тайну — впрочем, уже давно раскрытую, — лишь дочери Анне. Она, может быть, больше, чем другие, понимала душевную драму отца. Когда тот робко спрашивал дочь: «Ничего, если я приглашу к обеду старого друга?» — Анна, прекрасно понимая, о ком идет речь, сразу соглашалась и брала на себя роль хозяйки.
...30 марта президентский поезд прибыл в Уорм-Спрингз.
Этот курортный городок по численности населения и по размерам даже отдаленно не напоминал не только Вашингтон ила Нью-Йорк, но даже столицу штата Джорджия Атланту. Тем не менее Майк Ралли всегда предпринимал весьма строгие охранные меры.
Конечно, это не было похоже на поездку, скажем, по Нью-Йорку. Там впереди «кадиллака» с президентом всегда мчалась другая машина с охранниками и местными полицейскими. Кроме того, за «кадиллаком» следовала еще одна машина, тоже с сотрудниками охраны.
Здесь кортеж, как правило, двигался медленно. Сотрудники охраны просто бежали рядом или вскакивали на подножки машин, если автомобиль президента увеличивал скорость. Рядом с Рузвельтом обычно сидел Рилли.
Еще в самом начале пути, едва поезд выехал из Вашингтона, президент вызвал Рилли в сказал:
— Вот что, Майк, будь другом, на все время нашей поездки отмени свои гала-представления. Я хочу почувствовать себя обычным, простым американцем, а не римским папой.
— Не могу обещать, сэр, — коротко ответил начальник охраны.
— То есть как это не можешь? — раздраженно воскликнул Рузвельт. — В конце концов кто из нас президент, главнокомандующий и все такое прочее? Кто распоряжается в стране?
— Вы, мистер президент, — без улыбки ответил Рилли, — Конечно, вы. Но я распоряжаюсь тем, за что отвечаю я, и только я. Перед Америкой и самим господом богом. Я, а не вы. Я отвечаю за вашу жизнь, мистер президент.
— Кто может сейчас на нее покуситься? — с нарочитым пренебрежением сказал Рузвельт. — Гитлер? Но он при последнем издыхании и думает сейчас не о том, чтобы покушаться на мою жизнь, а о том, как спасти свою. Послушай, парень, я уверен, что, глядя на твои полицейские парады, даже самый благонамеренный американец, наверное, испытает желание перехитрить тебя.
— Мистер президент, — обиженно возразил Риллн. — Могу ли я рассказать вам об эпизоде, о котором до сих пор не считал нужным сообщать?