У кладезя бездны. Часть 2 - Афанасьев Александр Владимирович

Александр Афанасьев

У кладезя бездны-2

(Бремя империи [СИ] — 5. У кладезя бездны — 2)

Картинки из прошлого

30 апреля 2005 года

Итальянское Сомали

Могадишо

Могадишо готовились к празднику. Дню рождения Генералиссимуса.

Генералиссимусом был, конечно же, Мохаммед Фаррах Айдид. Его Превосходительство, кавалер ордена Честь нации, ордена Римского орла с мечами, креста "За военную доблесть" с двумя подвесками повторного награждения. Все эти медали — остались Айдиду от королевского правительства, когда шел процесс урегулирования. Фактически — его наградили за мужество и героизм, проявленное его бандами в боях с итальянскими поселенцами и колониальными войсками. Медали стоят дешевле, чем деньги, в конце концов — это всего лишь красивая медная подвеска на куске разноцветной плетеной ткани, верно? У Короля много медалей, одной больше, одной меньше — какая разница. Немало офицеров после этого возмутительного награждения подали в отставку, были даже те, кто публично отказался от своих наград, заработанных потом и кровью. Но короля… теперь уже бывшего короля — это не остановило.

Потом, когда в Риме случился государственный переворот, Король отправился в изгнание, и была провозглашена пятая республика — и кто-то надеялся, что награждения отменят… да много тогда кто на что надеялся. Но награждения как то не отменили, может, забыли.

Только новые флаги с SPQR и новые звания в армии, полиции и на гражданской службе говорили о том, что теперь — это совсем другая страна…

Одна из основных дорог, разделяющих Могадишо на северный и южный — называется Дорогой Виктора Эммануила Четвертого, хотя ее так не зовут даже итальянцы. Ее зовут Торговая дорога, потому что с одного ее конца — рынок Бакараха, город в городе, крупнейший рынок страны и один из крупнейших в Африке, а с другой стороны — Доло Одо. Тот самый город, через который несколько лет назад в Эфиопию прошел человек с несколькими козами и тонной тканей на старой повозке…

Этот же самый человек, постаревший, сухой как палка, черный от загара, выглядящий как доходяга — но на деле с мышцами, похожими на витые стальные канаты медленно брел по обочине дороги в числе других таких же. Он был таким дочерна загорелым и таким тощим, что он не был похож даже на европейца. Он был похож на поселенца… на сицилийца, прибывшего в эту страну два поколения назад, на бура — вууртрекера, бредущего по пустыне со своей повозкой, на изгнанного, потерявшего своего вождя мормона, бредущего в караване через соляную пустыню. Короче он был похож на человека, который многое повидал, многое изведал, прошел через десятки житейских штормов и сейчас бредет по африканской земле то ли в поисках работы, то ли в поисках места, где спокойно можно умереть. Такие люди, изгнанные с земель своих предков, никогда не возвращаются назад, они становятся частью Африки, этого жестокого, необузданного и загадочного континента и умирают здесь, становясь удобрением для красной как кровь африканской земли…

Он никуда не спешил — потому что жизнь в Африке вообще неспешна. Внимательно и несуетно он смотрел по сторонам и его взгляд с равным равнодушием скользил и по торговым рядам, и по машинам, отчаянно сигналящим на дороге, и по старому ФИАТу с крупнокалиберным пулеметом, у которого стоят наводящие ужас хабр-гадир, голые по пояс, в черных противосолнечных очках, с автоматами за спиной, палками и шамбоками в руках. Все здесь ему было чужим — и в то же время все здесь было до боли знакомым, потому что его учили действовать в таких местах как это. Вот корова — низкая, жилистая, короткорогая, такие характерны для севера Африки и Аравийского полуостров — склоняется к большому долбленому корыту и хватает из нее смесь тростников, высушенных водорослей, рыбной мелочи и требухи и гашиша — именно это является пищей для местных коров, потому что ничего другого нет. Вот незамужняя женщина… типичная африканка, в ярком европейском одеянии, крикливом и обтягивающем, полная и самодовольная — европейская худоба здесь не в чести, женщины здесь нужны для продолжения рода, а полная женщина — сможет родить и вскормить гораздо больше детей, чем худая. За несколько бумажек по десять лир эта женщина будет принадлежать ему, как и почти любая другая на улице: местные женщины совсем не дикарки, они охотно идут на контакт с белыми, потому что у белых есть деньги, и с белым… как бы не считается, за это не будет мести. Сейчас — она несет домой купленную зелень и лепешки, а ночью — может пойти в клуб на подработку: здесь не гнушаются никаким заработком. Вот только эта женщина — ему не нужна и не интересна.

Вот автобус — тоже типично-африканский, разрисованный наивно-ярким сюжетом охоты, с громадным багажником поверху, на котором навьючено вещей высотой с сам автобус и еще люди сидят. Некоторые стекла выбиты, на кузове следы от пуль, движок чахоточно кашляет, выбрасывая черный дым… наверное, этот автобус прошел не меньше миллиона километров, из них половину — по местным немилосердным дорогам. Но водитель будет эксплуатировать его до тех пор, пока он не развалится окончательно, и даже так — его кузов, наверное, послужит кому-то отличной основой для жилища.

Это была не его страна, не его родина — но он научился любить ее. Его Родина — предала его, сбросила, как отыгранную карту в "бито" в безжалостной геополитической игре, разменяла на сиюминутное преимущество. Его сокамерники в колонии для жуликов и воров — после того, как убедились что он сильный и он мужчина в традиционном, местном понимании — приняли его как своего, приняли в свой круг. Он научился говорить на их языках, петь их песни и есть их еду. Он узнал их историю — с разборками племенных вождей, с предательством, с острым пламенем машингеверов в буше и воем пикирующих Юнкерсов. Германия была здесь — но в то же время ее здесь и не было, теперь он понимал, сколь тонка корочка высохшей земли, и какая бездна кипящей лавы скрывается под ней. У германцев, этих имперских варваров — есть часы, отличные часы — но у местных есть время. И рано или поздно — германцы не выдержат, дрогнут — и корка проломится под их ногами, а лава поглотит их, словно их и не было. И вернется та, старая дикая Африка. Известная нынче лишь по книгам исследователей и племена будут жечь костры на последних этажах опустевших бетонных коробок. Он с уверенностью мог сказать: так — будет.

Но пока этого нет — он будет, как в тюрьме. Свой среди чужих. Чужой среди своих…

Первым делом — он навестил то место, откуда отправляли его на задание — центр военно-морской разведки Италии. От него остались лишь руины — он не осмелился спрашивать местных жителей, как это произошло. Догадаться было несложно — заминированная машина, брошенная у дороги, у нужного здания — как не раз бывало. И скорбеть тут не о чем — в душе его была пустота. Сухая, звенящая пустота — как снег в Альпах.

Соглядатай, смотревший за рынком — работал в одной из лавок, торговал дешевой одеждой. О том, что это соглядатай — Паломник понял, потому что у него никто ничего не покупал, его лавку обходили стороной — но он все равно торговал. Паломник понимал — зачем этот человек здесь. В Африке — вся буза начинается на базаре, все слухи тоже можно узнать здесь — вот этот торговец здесь и торчит. С сотовым телефоном, чтобы чуть что позвонить в полицию. Жизнь его стоит недорого, его убьют одним из первых, как только начнется — но он сознательно идет на это. Например — за то, что всех его сыновей возьмут в армию или в полицию — в голодном, полуразрушенном Могадишо, где невозможно жить землей это верный способ разбогатеть. Айдид плохо и нерегулярно платит, командиры требуют поборов — но если у тебя в руках автомат и право безнаказанно грабить и рекетировать — это значит много. Полицейский — голодным не будет…

Паломник присмотрелся. Скорее всего — этот соглядатай поставлен нарочно на виду, есть еще один, более замаскированный — но про него так просто не узнать. Он пока никак не проявил себя, если не считать стрельбы в том поселке рыбаков, никто не знает про его намерения, значит — вероятность того, что соглядатай не задержит на нем взгляд больше девяноста процентов.

Надо рисковать…

Под аккомпанемент назойливых клаксонов и ругательств, вместе с несколькими другими африканцами, он перебежал дорогу, нырнув в мутные воды рынка Бакараха…

В это же время, на вилле Сомалия в самом центре города, бывшей резиденции генерал-губернатора — проснулся сам предстоящий виновник торжества. Сам Мохаммед Фаррах Айдид.

Он был совой, к тому же вчера сильно напился — потому то проснулся, когда солнце на небе миновало свой апогей. Проснулся он от жары и бурления в животе, которое сделало бы честь и падающей в котел воде водопада Виктории.

Полностью голый, он добрался до санузла, совмещенного со спальней — и с облегчением избавился от плохо переваренных остатков вчерашнего обеда. Наверное, он позволил себе лишнего вчера… только не мог это вспомнить…

Он долго шарил по стене в поисках цепочки для смыва — но в конце концов все же нашел и дернул ее. Зажурчала вода…

Включив свет, он посмотрел на себя в обрамленное золотом зеркало. Лицо было распухшим как после укусов шершней — он как то еще в детстве нашел с друзьями гнездо в маленькой пещере на холме и полез туда…

И чувствовал он себя так же плохо.

Время сильно изменило генералиссимуса. Он растолстел, обрюзг и теперь гораздо больше напоминал традиционного племенного африканского вождя, чем раньше: говорят, знаменитого Лобенгулу могли нести только десять сильных воинов одновременно. Его лицо было нездорового цвета, серое, а глаза красные от излишеств, которые он себе позволял. Пока он сидел в Аддис-Абебе в отеле или мотался по приграничью, рискуя получить снайперскую пулю или оказаться в бомбовом прицеле итальянского истребителя-бомбардировщика, случайно нарушившего границу — он держал себя в форме. Не в последнюю очередь потому, что бы несчастен и сильно нервничал. Сейчас — он заполучил в свои руки власть, фактически стал генерал-губернатором и одновременно военным руководителем страны, в основном восстановил свои прежние связи относительно контрабанды — и денежки снова потекли в карманы. Как и всякий счастливый африканец — он отреагировал на свое счастье безумным удовлетворением двух своих основных инстинктов — жрать и трахаться. И то и другое он делал совсем уже в неумеренных количествах.

Как обычно это и бывает у африканцев — с возрастом вкусы генералиссимуса стали склоняться к педофилии: в его гареме было около ста пятидесяти маленьких девочек, с одной из которых он сегодня провел ночь… а может быть и не провел — не вспомнишь. В основном — эти девочки были куплены на базаре — здесь ценились мальчики, воины и добытчики, а девочек могли просто продавать на базаре, если они кому-то были нужны. Забеременевших от него девочек варварски убивали — для этого во дворе была яма, в которую их вкапывали, а потом забрасывали камнями. Все было по законам шариата (генералиссимус не верил в шариат, но демонстративно придерживался основных его принципов). За изнасилование в этой стране — убивали женщину, как допустившую внебрачную связь. Семья часто была не против: изнасилованная была никому не нужна, а кормить ее тоже никто не хотел.

Страной генералиссимус почти не правил: за него это делал его старший сын Абу. На четверть белый, он был капитаном морской пехоты Итальянского королевства[1], добросовестно отслужил в армии — и сейчас возглавлял одновременно и боевые отряды хабр-гадир и службы безопасности Колонии. Генералиссимусу подчинялась только набранная им гвардия, охранявшая его сейчас. Проблему возможного государственного переворота — генералиссимус решил просто: в Швейцарии у него лежало завещание, открывавшее сыну доступ к тайным номерным счетам после его смерти — но только после ненасильственной смерти. Сын знал об этом — он не знал. Сколько там лежит денег — но подозревал, что у наркоконтрабандиста и атомного контрабандиста денег должно быть более чем достаточно. Так что — сын был больше всего заинтересован в том, чтобы отец был жив и здоров. По этой причине — генералиссимус редко появлялся на людях. В сущности, ему не так много было теперь надо. Вкусно и сытно пожрать — а потом новую маленькую девочку. Вот и все.

Когда прорыгавшийся генералиссимус вышел из ванной — девочки уже не было. На шелковых простынях — он видел такие в одном фильме про любовь, растрогавшем его до слез и сразу заказал себе — остались только пятна, доказывающие, что что-то все-таки было…

И хорошо. Генералиссимус все-таки был вождем своего народа и должен был доказывать это. Появился его помощник, тощий, сутулый, похожий на богомола. Не говоря ни слова — он преподнес генералу накидку, в которой он предпочитал разгуливать по своей вилле как римский сенатор. Или как женщина…

— Что на сегодня, хитрая ты скотина… — промолвил генералиссимус.

— Калвертон Альберт ждет вас с утра Ваше сиятельство…

Калвертон Альберт был портным — одним из лучших портных, и не в Африке, а в мире. Генералиссимус был одним из его лучших клиентов: толстел так быстро, что то и дело приходилось заказывать обновки. А обновок надо было много — помимо гражданских костюмов нужны были несколько мундиров, каждый на свой случай и даже церемониальная племенная одежда. Каждый раз — Алберт прилетал замерять необъятную талию генералиссимуса и требовал денег и за это — но генералиссимус безропотно платил. Как то раз он услышал от человека с волосами цвета легкого металла и глазами цвета стали, что правильно пошитый костюм может скрыть полноту — и уверовал в это как в святое писание. Рейхскриминальдиректор, доктор Манфред Ирлмайер вообще то шутил — но генералиссимус принял его слова за чистую монету. Впрочем, Альберт и в самом деле был гением — хоть при этом и геем.

— Что на обед?

— Теленок в соусе, ваша светлость.

Генералиссимус любил, как ни странно, простые блюда.

— И еще приехал человек от Клода Даля, обсудить переделку интерьеров, ваша светлость.

Клод Даль, парижский декоратор (точнее, уже его наследники) — немало обогатились от Генералиссимуса. Отдельным требованием была интеграция в любой предмет мебели — будь это и гарнитур а-ля Ришелье — мощной стальной конструкции, чтобы все это не развалилось под телом генералисимуса…

— Скажешь, приму завтра…

— Слушаюсь…

Тяжело и неотвратимо, как тысячефунтовый бегемот, генералиссимус пошел в столовую, где его ждал обед.

30 апреля 2005 года

Итальянское Сомали, Могадишо

Примерно в это же самое время сын Пожизненного Президента — Абу Мохаммед Айдид, еще не потерявший стройность человек средних лет с европейскими чертами лица и кожей цвета какао — ехал в бронированном Пульман-Лимузине, который не могли доканать даже местные дороги, сколь тщательно и прочно он был сделан германскими инженерами. Впереди — шел бронетранспортер, а сзади — два бронированных внедорожника и грузовик с солдатами. С меньшей охраной — Абу Мохаммед Айдид по городу не передвигался.

Он был неглуп, как неглуп был и его отец. Он понимал, что он давно уже не вождь племени, ни реальный, ни потенциальный — а всего лишь винтик в огромной и безжалостной машине, которую создал не он, и которую, он, конечно, не сможет остановить при всем желании. Шестерни провернутся — и машина пойдет крутиться дальше, с вязким чавканьем перемалывая людей. Те, кто управляют этой машиной — лицемерны и ханжески благочестивы — но при этом готовы убивать и убивать. Он попытался наладить контакты с теми, кто, как он думал против всего этого — и с ужасом убедился, что они тоже в системе, хорошо, что успел дать задний ход. Казалось, что выхода не было, хотя… и против них было противоядие…

Ему казалось, что он нашел его. Пусть белые убивают белых. А он — постоит в стороне..

Тяжело попирая колесами разбитый асфальт улицы Короля Виктора Иммануила Четвертого — конвой машин выехал на набережную Могадишо. Дальше — был грузовой порт, некогда самый загруженный на восточном побережье Африки и теперь только начинающий оживать. Порт, далеко выдающиеся в море бетонные улицы, образующие естественные гавани для судов — строили британские инженеры.

Британские…

Конвой въехал в порт. Поехал мимо поставленных в несколько рядов друг на друга стандартных сорокафутовых контейнеров. Абу Мохаммед Айдид нервно проиграл в голов весь рисунок предстоящего разговора…

Машины свернули к последнему, четвертому пирсу. Там — грузилось в обратный путь судно типа general cargo, водоизмещением в двенадцать тысяч тонн. Сюда оно доставило груз риса — в обратный путь оно должно было уйти с совсем другим грузом. Официально — с металлоломом: Африка была крупным поставщиком металлолома на металлургические заводы Южной Европы.

По борту судна стояли вооруженные автоматическими винтовками люди — но это никого не удивляло, то же самое было и на других судах. Неприятности грозили везде: в порту, на рейде, в открытом море. В стране было огромное количество бандитов, рекетиров, разбойников всех мастей, родов и видов, ворваться на корабль могли и ночью в порту, и на рейде, и уже в открытом море — где часть рыбаков переквалифицировалась в пиратов. Судно было уже разгружено, металлический лом представлял для пиратов малую ценность и, возможно, владелец переборщил с вооруженной охраной. Но, хотя… ему виднее, ведь охрана стоит денег и каждый человек вправе тратить свои деньги так, как ему заблагорассудится, верно?