Теперь мы получили предписание двинуться на Игдыр…»
Отпустив в Габрово извозчика, поручик добирался на Шипку с военным обозом. Временами он ехал на подводе, но чаще шагал вместе с солдатами.
Казачий сотник предложил ему коня, спешив для этого одного из казаков, однако Стоян отказался.
На перевале уже лежал снег. Ночью мороз хотя и не лютовал, но ветер был ледяной, пронзительный. В чистом небе холодно блестели звёзды. Узунов подумал о том, что слишком рано явилась на Шипку зима и она причинит немало бед защитникам перевала.
Стояна согревала надетая под шинель мягкая овчинная безрукавка, подаренная тётушкой Параскевой, а ноги грели шерстяные носки, связанные Светозарой.
«…Светозара, милая Светозара, знала бы ты, какое место заняла в моём сердце, – размышлял Стоян. – Какая счастливая судьба свела нас? Пусть она всегда будет благосклонна к нам…»
Сладко вспомнился вечер накануне отъезда. Когда тётушка Параскева отправилась хлопотать по хозяйству, Стоян робко обнял Светозару. То был их первый поцелуй, целомудренный, много значивший для обоих.
Только теперь до поручика дошёл смысл слов, как-то оброненных бабушкой, графиней Росицей: «Ваш дед Пётр был настоящим мужчиной и презирал похотливо скотское обращение с женщиной любого звания, уважал её достоинство…»
Дорога на перевал оказалась небезопасной даже ночью. Пристрелянная днём, она и в потёмках таила опасность.
Старший над обозом капитан интендантской службы заранее велел обозу рассредоточиться. Фуры взяли большой интервал, казаки и солдаты растянулись длинной цепью.
Ещё в Габрово ездовые смазали дёгтем ступицы колёс, чтобы не скрипели, однако на турецких позициях услышали конское ржание, стук колёсного обода. Лысая гора огрызнулась огнём. Снаряды ложились на дорогу. Один накрыл фуру, разметал мешки с сухарями. Забилась, заржала раненая лошадь, её пристрелили и, разрубив на большие куски, погрузили на телегу.
– Съедят, – буркнул интендант и дал команду двигаться.
Обстрел вскоре прекратился.
– На сей раз Бог миловал, легко отделались, – сказал капитан Узунову. – Прошлый обоз весь разметали. А на Шипке ждут, голодают…
Дождливый, с холодными, пронизывающими ветрами сентябрь сменился первыми октябрьскими морозами. В горах уже порошил снег и даже днём не наступала оттепель.
До штурма Горного Дубняка оставались сутки. Шли последние приготовления. В штабе Тотлебена в Порадиме собрались почти все, кто непосредственно отвечал за операцию: Ганецкий, Гурко, Каталей, Нагловский, Маныкин-Невструев, Зотов, Имеретинский, начальник артиллерии генерал Мюллер, начальник инженерных войск генерал Рейтлингер, румынский князь Карл и его генерал Черкат, чьи дивизии занимали позиции против северного и восточного фасов плевненских укреплений.
– Господа, – Тотлебен говорил, стоя у стола и чуть раскачиваясь, – рекогносцировка убедила меня в бесполезности штурма. Мы не замкнули Плевну кольцом, а охватили дугой, и Осман-паша не попал в окружение. Я отдаю должное солдатам и вам, генералы российские, а также вам, ваше высочество, – Тотлебен поклонился князю Карлу. – Румынские дивизии, коими вы, генерал, имеете честь командовать, наши достойные союзники. – Тотлебен перевёл взгляд на Черката: – Вы сделали всё, от вас зависящее, при подготовке к штурму: лестницы и туры, фашины и всё прочее, а также позаботились о мостах, дорогах, боеприпасах и местах для лазаретов. Срыв штурма не ваша вина, господа, противник весьма и весьма серьёзный. Отныне мы переходим к блокаде Плевны. Да-да, не к осаде, а именно к блокаде по всем правилам инженерной науки. Осман-паша вступил в Плевну с армией, не имеющей в должном количестве продовольствия. Не располагают большими запасами и цейхгаузы Плевны. Месяц, от силы полтора – и мы заставим Осман-пашу сложить оружие. Нам нужна Плевна с пленённой армией, сложившей оружие.
Вошёл адъютант, подал телеграфную депешу. Перебирая ленту пальцами, Тотлебен прочитал, нахмурился:
– Господа, завтра приезжает главнокомандующий. Сегодня, когда мы готовим атаку укреплённых позиций Горного Дубняка и Телиша, у нас нет времени для парадных встреч и мы не можем уделить внимания великому князю. – Тотлебен повернулся к адъютанту: – Дайте телеграмму главнокомандующему, что я прошу его повременить с приездом, дня два-три. – Потёр нос, взглянул на Гурко, сказал, будто к нему обращаясь: – Есть предложение о переезде Главной квартиры в Богот, а Главной ставки императора – в Порадим. Такое соседство нас, думаю, будет сковывать. Придётся нашему штабу срочно подыскивать новое место… – Генерал Тотлебен кивнул Гурко. – Вам необходимо завтра в начале операции овладеть Софийским шоссе и занять всю окрестность реки Вид… Ловчанское шоссе за генералом Зотовым. Вы укрепитесь на Рыжей горе, южнее Брестовца. Остальные полки предпримут отвлекающий манёвр, демонстрацию в сторону Плевны… Взяв Горный Дубняк и Телиш, мы замкнём кольцо вокруг Осман-паши… Однако, господа, даже взятие Горного Дубняка и Телиша – полдела. Необходимо срочно возвести укрепления, особенно в шестом районе, у вас, генерал Ганецкий. Дабы Осман-паша, решившись на прорыв и обрушившись всей армией, не вырвался из окружения…
Получив телеграмму от Тотлебена, главнокомандующий разразился бранью.
– Артур Адамович, – спросил он Непокойчицкого, – кем мнит себя этот Тотлебен? Завтра мы выезжаем к нему…
Великий князь Николай Николаевич и его начальник штаба прикатили в Порадим, когда операция по взятию Горного Дубняка была в самом разгаре. Тотлебен встретил коляску главнокомандующего, доложил обстановку. Генерал Непокойчицкий спросил недовольно:
– Эдуард Иванович, зачем вам понадобилось атаковать Горный Дубняк с Софийским шоссе и Ловчанским?
– Без этого мы, Артур Адамович, не блокируем Плевну.
Великий князь хмыкнул:
– При такой отличной погоде уж не рассчитываете ли вы зимовать здесь? Вон и землянки отрыли, солдат в баньке парите.
– Ваше высочество, – возмутился Тотлебен, – вам ли не знать о потерях под Плевной? А мы не только Плевной овладеем, но и самого Османа не упустим.
– Как развивается атака Гурко?
– Турки понимают; Горный Дубняк и Телиш – их последняя надежда на связь с Сулейман-пашой.
– А наступление Скобелева в сторону Зелёных гор надо понимать как манёвр?
– Да, ваше высочество.
– В штабе стало известно, что вы, генерал, наставление для своей артиллерии разработали? – иронически усмехнулся великий князь.
Тотлебен сделал вид, что не заметил иронии.
– Ваше высочество, мы сосредоточили артиллерию на флангах и тем приблизили её к турецким укреплениям. Огонь батарей в центре был малоэффективен. А наставление, о коем вы, ваше высочество, упомянули, по нашему представлению, объединит управление артиллерией Западного отряда.
– Ну-с, а теперь позвольте понаблюдать за действиями колонн Гурко.
Войска шли квадратами. Лейб-гвардии его императорского величества егеря, гренадеры – все как на подбор. Шли упрямо, несмотря на огонь крупповских пушек и дальнобойных ружей. Визжала шрапнель, рвались гранаты. Взят Малый редут. У Большого остановились, залегли. Гурко бросил резерв измайловцев, наказав:
– Братцы, вперёд!
От Тотлебена к Гурко прискакал князь Имеретинский:
– Иосиф Владимирович, за боем следит главнокомандующий.
– Чёрт с ним! – в сердцах выкрикнул Гурко. – Мы не прохлаждаемся, и каждый солдат дерётся за троих.
– Тотлебен просит держать Софийское шоссе намертво!
– Князь, мёртвых егерей на шоссе предостаточно, доложите об этом Эдуарду Ивановичу.
Имеретинский натянул повод, крикнул, пуская коня в галоп:
– Помогай вам Бог!
Находившийся неотлучно при Гурко его начальник штаба Нагловский развернул на бруствере карту Горного Дубняка.
– Иосиф Владимирович, ещё один рывок гвардии – и Горный Дубняк наш. Ахмет-Хавзи-паша сложит оружие!
– Наш-то наш, да какой ценой! А Телиш мы такими жертвами брать не будем. Заставим Измаил-Хаки-пашу капитулировать под огнём артиллерии.
Государь пригласил к обеду военного министра. Ели за походным столиком. К концу обеда слуга поставили серебряный кувшин с горячими сливками и бисквит. Александр II сказал:
– Вызвав генерала Тотлебена, мы приняли правильное решение. Я весьма доволен действиями гвардии под Горным Дубняком и Телишем.
– Да, ваше величество. Хотя Горный Дубняк и стоил нам более четырёх тысяч гвардейцев.
Слуга разлил сливки по чашечкам. Александр II сделал скорбное лицо.
– Согласен и печалюсь. Но гвардия доказала, чего она заслужила. Пленение Измаил-Хаки-паши и ста его офицеров – серьёзное предупреждение Осману и плевненскому гарнизону.
– Великий князь, ваше величество, питает к генералу Тотлебену неприязнь незаслуженную. Эдуард Иванович как-то оговорился: главнокомандующий в его обход отдаёт распоряжения по войскам Западного отряда.
– Но великий князь в свою очередь выражал недовольство своенравием Тотлебена, стремлением игнорировать главнокомандующего.
– Ваше величество, насколько генерал Гурко самолюбив – и тот весьма лестного мнения о генерале Тотлебене, как о человеке весьма и весьма тактичном.
– Я поговорю с великим князем. Вы что-то плохо выглядите сегодня, Дмитрий Алексеевич. Не злоупотребляете ли крепким кофе? Я решил от него отказаться.
– Тронут вашим вниманием, ваше величество.
– Вы знаете, Дмитрий Алексеевич, даже временный отъезд в Санкт-Петербург нашего канцлера я остро чувствую. Для меня князь Александр Михайлович во внешних вопросах – как морской компас.
– Влияние Горчакова в делах международной дипломатии трудно переоценить. Его любят наши друзья и ненавидят наши враги. Равнодушных нет.
– Вы следите за иностранной прессой?
– Приезд под Плевну генерала Тотлебена и тактика блокады поумерили пыл наших недругов. Статьи военных журналистов стали серьёзней, исчезла насмешливость в адрес русской армии.
– Я обратил на это внимание. Они считали кампанию нами проигранной. Теперь чем быстрей сложит оружие Осман-паша, тем скорее щёлкнет замками своего портфеля князь Александр Михайлович Горчаков.
Райчо Николов и Асен обрадовались возвращению Стояна.
– Значит, не суждено ещё вам, господин поручик, испить водицы из Леты[65], – заключил Асен.
Добыв несколько поленьев и ведро, Асен развёл в нём костёр. Землянка наполнилась дымом, глаза слезились. Николов, ругаясь, приоткрыл дверь. Солдаты беззлобно посмеивались:
– У господ офицеров изба по-чёрному топится.
Стоян, кашляя, писал письмо Васильку. Он рассказал брату, как недавно воротился из госпиталя, как залечивал рану; о студёном «сидении» на Шипке, где жестокие атаки турок сменились морозами и ветрами. Солдаты обмораживаются, и бывает, когда стоящие на карауле коченеют насмерть.
«…Вчерашнего дня, – писал Стоян, – довелось мне услышать, как Николай Григорьевич Столетов делал внушение начальнику прибывшей на Шипку 24 –й дивизии генералу Гершельману:
– Прошу вас не требовать от солдат парадной формы и щегольского вида. Пусть утепляются, поелику смогут. Сегодня мороз – союзник османов.
На что генерал Гершельман ответил:
– Солдат на то и солдат, чтобы погибать за веру, царя и отечество».
Оторвавшись от письма, Стоян посмотрел на Асена. Дрова в ведёрке, потрескивая, разгорелись, перестали дымить. Нанизав на шомпол куски сала, Асен зажаривал их на огне. Сало истекало, шкварилось.
– Если турки услышат запах свинины, они лопнут от злобы, – заметил Николов.
– Всевышний, – Асен поднял глаза, – я готов зажарить целого кабана.
Поручик Узунов уловил на себе взгляд Асена, кивнул. Вспомнилось, как после выпуска из кадетского корпуса они, молодые офицеры, собрались на лесной опушке. Лакеи жарили шашлыки, а вновь произведённые поручики клялись в верности и вечной дружбе…
Почистив перо, Стоян снова принялся за письмо. Райчо, будто для поручика специально, напевал:
Ох, сохну по тебе,
Ох, сохну по тебе,
По твоему лицу белому,
Белому лицу, лебединому.
Слушая Николова, поручик писал:
«…Все мы здесь ощущаем необычайное сердечное внимание и любовь. Десять дней, проведённые в Систово, были вознаграждением за мою рану. В доме тётушки Параскевы меня окружили трогательной заботой. Здесь живёт моя судьба… Решение моё жениться на Светозаре окончательное.
Её дядя, а мой товарищ – капитан Райчо Николов сказал: ты, поручик, – граф, а Светозара простого рода. На что я возразил: лучше мне потерять графское звание, нежели лишиться Светозары…
Ты, Василько, поймёшь мои чувства, когда увидишь и узнаешь её…»
Когда Осман-паше доложили о появлении в Западном отряде генерала Тотлебена, он воздел руки:
– О аллах, ты отвернул от меня свой лик!
Пока русскими войсками командовали под Плевной генералы Криденер, Зотов и румынский князь Карл, Осман-паша чувствовал себя уверенно. Это были генералы, строившие свою стратегию на атаках, штурмах. Но Тотлебен! О нём англичане и французы ещё там, в Крыму, отзывались как о способном инженере-строителе фортификационных сооружений, а турецкие военачальники называли Тотлебена генералом-кротом.
Первые дни Осман-паша терялся в догадках, что предпримет этот генерал-крот против плевненских укреплений. А когда стало известно, что русские солдаты роют землянки, Осман-паша догадался: Тотлебен принял решение блокировать Плевну.
На военном совете Осман-паша заявил бригадным генералам:
– Если генералу-кроту удастся блокировать Плевну, нам останется уповать на милость аллаха. Абдул-Керим доложил: на наших складах продовольствия и боеприпасов на месяц…
Но чуда не случилось. Гвардейский корпус генерала Гурко, сломив ожесточённое сопротивление турецких таборов, взял Горный Дубняк и Телиш, перерезав Софийское шоссе, а Западный отряд Дунайской армии замкнул кольцо вокруг Плевны. Тщательная разведка и, наконец, демонстрация значительными силами развеяли у Осман-паши всякую надежду на прорыв.
Совершая утренний намаз, Осман-паша опустился на коврик и, пригладив бороду, произнёс:
– Аллах милосердный, помоги Сулейман-паше пробиться через перевал или вразуми Мехмет-Али начать наступление.
Закрыв глаза, зашептал слова молитвы из Корана…
Завтрак у Осман-паши лёгкий: лепёшка, жаренная на курдючном сале, и чашка чёрного кофе.
Слуга принёс тёплый халат, помог облачиться. Осман-паше подвели коня. Утренний объезд укреплений он начал с Зелёных гор. Дорогой смотрел, как идут восстановительные работы, воздвигаются новые укрепления.
В прошлый штурм Зелёные горы доставили Осман-паше немало беспокойства. Молодой, отчаянный генерал Скобелев едва не овладел Зелёными горами. Слава аллаху, у генерала Зотова не хватило ума выделить Скобелеву в поддержку хотя бы одну бригаду, тогда бы уж он, Осман-паша, Плевну не удержал…
Левое крыло турецких войск прижали румынские дивизии. Осман-паша не слишком высокого мнения о боевых качествах армии Румынии. Румынский князь Карл привёл под Плевну более тридцати тысяч солдат…
Осман-паша выехал к дороге на Ловчу. Её перекрыл генерал Зотов. У Софийского шоссе задержался, долго думал о чём-то. Наконец подозвал следовавшего в свите главного интенданта:
– Абдул-Керим, какая собака злее: жирная или тощая?
– Тощая, мудрый паша.
– Так-так, – Осман оскалился в улыбке, – вели своим интендантам уменьшить дневную норму довольствия аскеров вполовину.
Абдул почтительно склонил голову, а Осман-паша продолжал:
– Посмевших роптать казнить во имя аллаха милостивого.
Во гневе султан Абдул-Хамид, и члены тайного военного совета в страхе ждут, против кого он обернётся. Кто повинен в срыве столь удачно развернувшегося наступления Сулейман-паши?
Имея значительное превосходство в живой силе, он относительно легко выбил Передовой отряд генерала Гурко из Забалканья, остановился вдруг у Шипкинского перевала, хотя по плану тайного совета ещё в августе должен был перейти Балканы и соединиться с Осман-пашой.
По последним сведениям, полученным военным министром, русские блокировали Плевну.
Тайный военный совет пребывал в растерянности: султан требовал указать виновного. Обвинить Сулейман-пашу никто не осмелился. Как покривить душой, когда Абдул-Хамид помнит: Сулейман-паша предлагал иной план.
На запрос военного министра Сулейман-паша ответил: не ему принадлежит стратегическая разработка лобовой атаки Шипки, а превосходство в силах сводится к нулю характером местности…
– Мой дорогой Вессель-паша, – сказал Сулейман своему любимцу, – военным советникам мудрого султана Абдул-Хамида, кроме седых бород, не мешало бы иметь ум стратегов. Тогда наши таборы не топтались бы здесь, а стояли в Бухаресте и Кишинёве.
– Досточтимый сердер-экрем, ваши уста утверждают истину. Но что можно сделать сейчас?
Из-под нависших бровей Сулейман-паша испытующе посмотрел на Весселя. Ответил неторопливо:
– Если Осман-паша не сдаст армию Тотлебен-паше и Западный отряд окажется прикованным к Плевне, мы пройдём перевал по трупам замёрзших русских солдат и болгарских войников.
– Но, досточтимый сердер-экрем, может случиться, Осман-паша сложит оружие?
– Тогда, дорогой Вессель-паша, мы окажемся в таком трудном положении, исход которого я не желаю предвидеть.