– Значит, дело плохо?
– Да так себе. Когда вы достигнете Марса?
– Через два дня. Столько вы продержитесь?
– Продержусь.
Сорок часов спустя Марс вырос в ярко-оранжевый шар, заполнивший все иллюминаторы, и ледяной корабль вышел на последнюю спираль перед посадкой. "Спокойно, - твердил про себя Лонг, - спокойно!" Даже разреженная атмосфера Марса могла стать для них крайне опасной, если бы они вошли в нее на слишком большой скорости.
Сначала под ними пронеслась одна белая полярная шапка, затем другая, поменьше, летнего полушария, снова большая, опять меньшая - промежутки все увеличивались.
Планета приближалась. Вскоре уже стали отчетливо видны отдельные черты ландшафта.
– Приготовиться к посадке! - скомандовал Лонг.
11
Сэнков старался сохранить невозмутимый вид, что было нелегко: все-таки экспедиция едва не опоздала. Впрочем, теперь все устроилось наилучшим образом.
Всего несколько дней назад он не был даже уверен, что они живы. Казалось вероятным, даже почти неизбежным, что где-то в непроторенных пространствах между Марсом и Сатурном носятся их замерзшие трупы - новые небесные тела, которые когда-то были живыми существами.
Последние месяцы он всячески торговался с комиссией по мелочам. Им нужна была его подпись для соблюдения законности. Однако Сэнков понимал, что, откажи он им наотрез, и они будут действовать односторонне, махнув рукой на формальности. Победа Хильдера на выборах казалась несомненной, и его сторонники могли даже пойти на риск вызвать сочувствие к Марсу. Поэтому Сэнков всячески затягивал переговоры, давая комиссии основание полагать, что он вот-вот капитулирует.
Но после разговора с Лонгом Сэнков тут же согласился на все условия.
В тот же день, несколько часов спустя, перед ним уже лежали документы, и он, поглядывая на журналистов, обратился к комиссии с последним заявлением. Он говорил:
– Общий импорт воды с Земли составляет двадцать миллионов тонн в год. Он сокращается, по мере того как мы совершенствуем собственную водопроводную систему. Если я подпишу, дав тем самым согласие на эмбарго, наша промышленность будет парализована, исчезнет всякая возможность дальнейшего ее развития. Не может быть, чтобы это входило в намерения Земли. Не так ли?
Он посмотрел на членов комиссии, но их взгляд не смягчился. Дигби давно вывели из комиссии, а все остальные не симпатизировали Марсу.
Председатель комиссии раздраженно заметил:
– Вы все это уже говорили.
– Знаю, но раз я готов подписать, то хочу, чтобы все было ясно. Так, значит, Земля твердо решила покончить с нами?
– Конечно, нет. Земля заинтересована лишь в сохранении своих невозобновимых водных ресурсов, только и всего.
– На Земле полтора квинтильона тонн воды.
– Мы не можем поделиться своей водой, - отрезал председатель комиссии.
И Сэнков подписал.
Именно такие заключительные слова и были ему нужны. Земля имеет полтора квинтильона тонн воды и не может ею поделиться.
И вот сейчас, полтора года спустя, члены комиссии и журналисты ждали в куполе космопорта. За толстыми выгнутыми стенками виднелась голая, пустынная территория марсианского космодрома.
Председатель комиссии спросил с досадой:
– Долго ли еще ждать? И позвольте наконец узнать, чего мы ждем?
– Кое-кто из наших ребят побывал в космосе, - ответил Сэнков, - за астероидами.
Председатель комиссии снял очки и протер их белоснежным платком.
– И они возвращаются?
– Да.
Председатель пожал плечами и, повернувшись к репортерам, выразительно поднял брови.
У другого окна в соседнем помещении тесной кучкой стояли женщины и дети. Сэнков повернулся и взглянул на них. Он предпочел бы быть вместе с ними, разделять их волнение и ожидание. Как и они, он ждал больше года. Как и они, он снова и снова думал, что те, кого они ждали, погибли.
– Видите? - сказал Сэнков, указывая в окно.
– Эге! - воскликнул какой-то журналист. - Да это корабль.
Из соседней комнаты донеслись возбужденные крики.
Это был еще не корабль, а яркая точка, светившаяся сквозь зыбкое белое облачко. Облачко росло. Оно простерлось по небу двойной полосой, нижние концы которой расходились в стороны и загибались вверх. Облачко приблизилось, и яркая точка на его верхнем конце превратилась в подобие цилиндра. Поверхность цилиндра была неровной и скалистой, а там, где на нее падал солнечный свет, она отбрасывала ослепительные блики.
Цилиндр снижался с тяжеловесной медлительностью космолета. Он повис на мгновение, покоясь на многотонной отдаче отбрасываемых струй пара, как усталый человек в кресле.
В куполе воцарилась тишина. Женщины и дети в одной комнате, члены комиссии и журналисты в другой, окаменев, не веря своим глазам, смотрели вверх. Посадочные ноги цилиндра под нижними соплами коснулись поверхности, погрузились в зыбучую гальку, и корабль застыл неподвижно. Рев двигателей смолк.
В куполе по-прежнему стояла тишина.
С огромного корабля спускались люди - им предстояло карабкаться вниз мили две в ботинках с шипами и с ледорубами в руках. На фоне слепящей поверхности они казались муравьями.
– Что это? - сорвавшимся голосом спросил один из журналистов.
– Это, - спокойно ответил Сэнков, - глыба вещества, которая вращалась вокруг Сатурна в составе его колец. Наши ребята снабдили ее капсулой и двигателями и доставили на Марс. Видите ли, кольца Сатурна состоят из огромных глыб чистого льда.
И в мертвой тишине он продолжал:
– Эта глыба, похожая на корабль, - всего лишь гора твердой воды. Если бы она стояла вот так на Земле, она растаяла бы, а может быть, распалась бы под действием собственной тяжести. На Марсе холоднее, а сила тяжести меньше, поэтому тут ей это не грозит. Разумеется, когда мы как следует наладим дело, мы заведем водные станции и на лунах Сатурна и Юпитера, и на астероидах. Мы будем собирать такие кусочки в кольцах Сатурна и отправлять на эти станции. Наши мусорщики это хорошо умеют. У нас будет столько воды, сколько понадобится. Объем глыбы, которую вы видите, чуть меньше кубической мили - примерно столько же Земля послала бы нам за двести лет. Ребята истратили довольно много воды, возвращаясь с Сатурна. По их словам, на весь путь понадобилось пять недель и они израсходовали около ста миллионов тонн воды. Но в этой горе даже щербинки не видно. Вы записываете?
Он повернулся к репортерам. О да, они записывали!
– И вот еще что. Земля опасается, что ее водные запасы истощаются. Она располагает всего-навсего какими-нибудь полутора квинтильонами тонн воды. Она не может уделить нам из них ни одной тонны. Так запишите, что мы, жители Марса, опасаемся за судьбу Земли и не хотим, чтобы с ее обитателями случилась беда. Запишите, что мы будем продавать воду Земле по миллиону тонн за умеренную плату. Запишите, что через десять лет мы рассчитываем продавать воду кубическими милями. Запишите, что Земля может не волноваться: Марс продаст Земле столько воды, сколько ей понадобится.
Председатель комиссии уже ничего не слышал. Он чувствовал, как на него обрушивается будущее. Как в тумане, он видел, что репортеры усмехаются, продолжая бешено строчить.
Усмехаются!
Он знал, что на Земле эта усмешка превратится в громовой хохот, едва там узнают, как Марс побил антирасточителей их же собственным оружием. Он слышал, как разражаются хохотом целые континенты, когда до них доходит известие об этом позорном фиаско. И еще он видел пропасть - глубокую и черную, как космос, пропасть, куда навсегда проваливаются все политические надежды Джона Хильдера и любого из оставшихся на Земле противников космических полетов, включая, конечно, и его самого.
В соседней комнате плакала от радости Дора, а Питер, успевший подрасти дюйма на два, прыгал и кричал:
– Папа! Папа!
Ричард Свенсон только что ступил на землю и зашагал к куполу. Его лицо было хорошо видно сквозь прозрачный силикон гермошлема.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы человек выглядел таким счастливым? спросил Тед Лонг. - Может, в этой семейной жизни и на самом деле что-то есть?
– Брось! Просто ты слишком долго был в космосе, - ответил Риос.
Молодость
Youth (1952)
Перевод: Н. Щербиновская
1
В окошко бросили горсть камней – и мальчишка завозился во сне.
Бросили еще раз – он проснулся.
Сел в кровати, весь напрягшись. Тянулись секунды, а он все осваивался со своим странным окружением. Конечно, это не его родной дом. Он за городом. Здесь холоднее, чем в его краях, за окошком видна зелень.
– Тощий!
Его окликнули хриплым, встревоженным шепотом, и мальчишка дернулся к окну.
На самом деле у него было совсем другое имя, но его новый друг, с которым он познакомился накануне, едва взглянул на худощавую фигурку, сказал: «Ты – Тощий». И добавил: «А я – Рыжий».
На самом деле его тоже звали совсем иначе, но это имечко явно шло к нему.
Тощий крикнул:
– Эй, Рыжий! – и радостно замахал ему, стряхивая с себя остатки сна.
Рыжий продолжал все тем же хриплым шепотом:
– Тихо, ты! Хочешь всех перебудить?
Тощий вдруг заметил, что солнце едва поднялось над низкими восточными холмами, что тени еще длинные и размытые, а на траве роса.
Он сказал уже тише:
– Чего тебе?
Рыжий махнул рукой – выходи на улицу.
Тощий быстро оделся и умылся – то есть быстренько брызнул на себя чуть тепловатой водичкой; она высохла, пока он бежал к выходу, а потом кожа опять стала влажной, на этот раз уже из-за росы.
Рыжий сказал:
– Давай потише. Если проснется ма, или па, или твой па, или еще кто, уж тут начнется: «Сейчас же марш домой, а то будешь бегать по росе – простудишься и умрешь».
Он так точно передал интонацию, что Тощий расхохотался и подумал, что, пожалуй, во всем свете нет такого занятного парня, как Рыжий.
– Ты что, каждый день сюда приходишь, вот как сейчас, а, Рыжий? – спросил он с интересом. – В такую рань, да? Когда весь мир будто принадлежит только тебе, ведь верно, Рыжий? И никого вокруг, и все так здорово. – Он ощутил прилив гордости оттого, что его допустили в этот таинственный мир.
Рыжий искоса взглянул на него и небрежно бросил:
– Я уже давно не сплю. Ты ничего не слышал ночью?
– А что?
– Да гром.
– А разве была гроза? – Тощий очень удивился. Он обычно не мог спать во время грозы.
– Да нет. Но гром был. Я сам слышал, подошел к окну, гляжу, а дождя– то нет. Только звезды и небо такое бледное. Понимаешь?
Тощий никогда не видел такого неба, но кивнул.
Они шли по траве вдоль бетонки, которая сбегала вниз, деля надвое окрестные просторы, и исчезала вдали между холмами. Дорога была такая древняя, что даже отец Рыжего не мог сказать сыну, когда ее построили.
И все же на ней не было ни трещинки, ни выбоины.
– Ты умеешь хранить тайну? – спросил Рыжий.
– Конечно. А что за тайна?
– Ну просто тайна. Может, я скажу, а может, и нет. Я еще и сам не знаю. – Рыжий на ходу сломал длинный гибкий стебель папоротника, аккуратно очистил его от листочков и взмахнул им, как хлыстом. Вмиг он словно очутился на лихом скакуне, который встает на дыбы и грызет удила, сдерживаемый железной волей наездника. Но вот усталость взяла свое, он отбросил хлыст и загнал своего коня в самый дальний закоулок воображаемого мира – авось еще пригодится.
– Сюда приедет цирк, – сказал он.
– Ну какая же это тайна? Я уже давно знаю. Мне об этом папа сказал еще до того, как мы приехали.
– Да нет, тайна – это другое. Уж эта тайна что надо. Ты хоть раз бывал в цирке?
– Ясное дело.
– Ну и как, понравилось?
– Больше всего на свете.
Рыжий краешком глаза наблюдал за ним.
– Ну а тебе никогда не приходило в голову там остаться? То есть, я хочу сказать, навсегда.
Тощий пораскинул умом.
– Пожалуй, нет. Я хочу быть астрономом, как папа. По-моему, и он этого хочет.
– Хи! Астроном! – фыркнул Рыжий.
Тощий почувствовал, как перед его носом захлопнулись двери в новый, таинственный мир, и астрономия стала тоской зеленой.
Он сказал примирительно:
– Цирк – это, должно быть, занятнее.
– Ну а если тебе можно было бы поступить в парк прямо сейчас? Что бы ты сделал?
– Я… Я…
– Ну вот. – Рыжий презрительно усмехнулся.
Тощий обиделся.
– Ну и поступлю.
– Давай!
– Испытай меня!
Рыжий быстро повернулся к нему, взволнованный, весь как натянутая струна.
– Ты правда так думаешь? Хочешь со мной, да?
– Как это?
– Понимаешь, я все устроил, нас возьмут. А то, глядишь, когда– нибудь мы и сами откроем цирк. Мы будем самыми потрясными циркачами на свете. Это если ты пойдешь со мной. А не то… А не то я и сам справлюсь.
Новый мир был необыкновенным и волшебным, и Тощий ответил:
– Заметано, Рыжий! Я с тобой! Что ты затеял? Скажи мне все как есть.
– Догадайся, Кто в цирке всех главней?
Тощий отчаянно соображал. Он хотел попасть в точку. Наконец он сказал:
– Акробаты?
– О господи! Да я бы палец о палец не ударил, чтобы увидеть акробатов!
– Тогда не знаю.
– Звери, вот кто! Какие номера самые интересные? Где больше всего народу? Даже в самых лучших цирках самые лучшие номера – это которые со зверями.
– Ты так думаешь?
– Все до единого так думают. Спроси кого хочешь. Так вот, сегодня утром я нашел зверьков. Двух зверьков.
– Ты их поймал?
– Еще бы. Это и есть моя тайна. Ты не протрепешься?
– Что за вопрос!
– Ладно. Я запер их в амбаре. Хочешь посмотреть?
Они были почти рядом с амбаром, невдалеке чернела его большая, настежь распахнутая дверь. Черным-черно. Они все время шли к этому амбару. Тощий остановился. Он старался не выдать волнения.
– А они большие?
– Да разве бы я их обдурил, если б они были большие? Они тебе ничего не сделают. Я посадил их в клетку.
Они уже вошли в амбар, и Тощий увидел большую клетку, висевшую на крюке под крышей и накрытую грубым брезентом.
Рыжий сказал:
– У нас здесь обычно живет птичка или еще кто-нибудь. Главное, им отсюда не выбраться. Полезли на чердак.
Они вскарабкались по деревянной лестнице, и Рыжий подтянул клетку к себе.
Тощий ткнул пальцем в брезент:
– А здесь, кажется, дырка.
Рыжий нахмурился:
– Откуда она взялась?
Он приподнял брезент, заглянул внутрь и с облегчением произнес:
– Они там!
– Брезент вроде бы обгорел, – с беспокойством заметил Тощий.
– Ну, ты как – хочешь смотреть или нет?
Тощий неуверенно кивнул. В конце концов он не был убежден, что хочет. А вдруг они…
Но Рыжий сбросил брезент. Вот они. Двое, как он и говорил.
Маленькие и противные на вид. Как только брезент убрали, зверьки кинулись к ребятам. Рыжий осторожно ткнул их пальцем.
– Берегись! – крикнул Тощий.
– Они не тронут, – бросил Рыжий. – Ты когда-нибудь видел таких?
– Нет.
– Представляешь, как в цирке все за них ухватятся?
– А если они слишком маленькие для цирка, что тогда?
Рыжий разозлился. Он отпустил клетку, и та начала раскачиваться словно маятник.
– Идешь на попятную?
– Вовсе нет. Я только…
– Не беспокойся, не такие уж они маленькие. Меня-то сейчас беспокоит только одно.
– Что?
– Ведь я должен продержать их в клетке, пока не приедет цирк, верно? Так вот, мне нужно узнать, что они едят.
А клетка все раскачивалась, и маленькие пойманные зверьки цеплялись за прутья, делая ребятам какие-то знаки, странные и быстрые, будто эти существа были разумными.
2
Астроном вошел в столовую при полном параде. Он ощущал себя гостем.
– А где молодежь? – спросил он. – Моего сына нет дома.
Промышленник улыбнулся:
– Они уже давно гуляют. Но женщины заставили их позавтракать, так что не беспокойтесь. Известное дело – молодость!
«Молодость»! Казалось, это слово заставило Астронома задуматься.
Завтракали в молчании. Только один раз Промышленник бросил:
– Вы и вправду считаете, что они придут?
– Придут, – отвечал Астроном.
И все.
После завтрака Промышленник сказал:
– Вы уж меня извините. Хоть убей, не пойму, зачем вам выкидывать такие трюки? Вы действительно с ними говорили?
– Так же, как сейчас с вами. Только телепатически. Они умеют передавать мысли на расстояние.
– Я понял это из вашего письма. Но как они передают мысли, интересно выяснить.
– Ну, этого я не знаю. Конечно, я их спросил, но не добился четкого ответа. Впрочем, возможно, я чего-то не разобрал. Для этого нужно какое– то устройство, проецирующее мысли, и, что особенно важно, необыкновенная сосредоточенность как индуктора, гак и перципиента. До меня не сразу дошло, что они пытаются передать мне мысль. Может быть, телепатия – одно из научных достижений, которым они с нами поделятся.
– Может быть, – ответил Промышленник. – Но подумайте о том, как это открытие может изменить нашу общественную жизнь. Передатчик мыслей!
– А почему бы и нет? Перемены для нас полезны.
– Не думаю.
– Перемены нежелательны только для старости, – сказал Астроном. – А ведь расы могут стариться так же, как и люди.
Промышленник указал на окно.
– Видите эту дорогу? Ее построили давным-давно. Сумели бы мы теперь построить такую? Сомневаюсь. Когда прокладывали эту дорогу, раса была молодой.
– Тогда? Да! По крайней мере, новое не внушало им страха.