– Куда я плыву? – не поняла Дороти.
– Там были видны паруса?
– Где?
– В океане были видны паруса. Я снял на этот счет показания охранника и кучера. Были паруса! И, уплывая в океан, ваша горничная спешила сообщить шпионам, что «Глория» и «Дредноут» уже в порту. К счастью, акуле удалось остановить ее продвижение.
– Простите, – вдруг перебила полковника Регина, которой нельзя было отказать в своеобразном чувстве юмора. – Это вы послали акулу навстречу Дороти?
Около минуты полковник переваривал смысл вопроса, а когда понял, то неожиданно густо покраснел и отрезал:
– Здесь не место для шуток!
– Простите, сэр, – не выдержала Дороти. – Но что я могла сообщить, плывя по океану и даже, честно говоря, не видя никаких парусов…
– Я тоже не помню парусов, – согласилась с ней Регина.
– Вы могли сообщить им, что наши корабли стоят в порту.
– Так же, как любой житель Кейптауна, – заметила Регина.
– Но ваша горничная могла сообщить о грузе корабля, о числе матросов, о морской пехоте, о том, что… Шпионы всегда найдут, о чем сообщить.
Наступила тишина. Дороти понимала, что любые ее попытки оправдаться будут ложно истолкованы. Она молчала, и молчание прервала Регина:
– Простите, но мы с Дороти сегодня ездили к западу от города, тогда как упоминаемая вами бухта находится к востоку.
– Значит, есть другая бухта.
– Но этих самых французских шпионов поймали в порту! Когда же они успели совершить такое путешествие?
– А почему вы решили, что речь идет о тех же самых шпионах? Может, их здесь сто.
Регина пожала плечами, сдаваясь.
– Дороти, – спросила она, – ты действительно бросилась в океан и поплыла к какой-то лодке, чтобы сообщить им, сколько пушек у «Глории»?
Тон и подбор слов выказывали сторону, на которой стоит в этом споре госпожа Уиттли.
– Нет, госпожа, – ответила ей в тон Дороти. – К сожалению, я никогда бы не сообразила подсчитать, сколько пушек у «Глории».
– В чем-то мы с тобой похожи, – вздохнула Регина. – Но теперь ты видишь, к чему может привести легкомыслие. Не полезла бы ты в воду, не пришлось бы штурману спасать тебя…
– Кстати, а почему там же оказался штурман Фредро и почему он тоже поплыл по направлению к шпионской лодке? – спросил полковник.
– А я надеялась, что он спасал меня от акулы, – сказала Дороти.
– Знаешь, порой я жалею, что акула тебя не сожрала, – сказала всерьез Регина. – Хоть мне и трудно пришлось бы без хорошей горничной, зато не было бы этих допросов.
– Вы бы нашли здесь другую. Здесь есть очень хорошие горничные, – обиженно ответила Дороти.
– Ну ладно, ладно…
– И единственным приятным воспоминанием, – упрямо продолжала Дороти, – был сам миг спасения. Господин Фредро был настоящим рыцарем.
– Прочь! – закричала Регина. – Ты мне надоела со своими вечными намеками!
Склонив голову, Дороти пошла прочь из комнаты, забыв спросить разрешения выйти в город, и уж решила, что ей это никогда не удастся.
Закрыв за собой дверь, она все же задержалась у нее еще на несколько секунд.
– В последний раз я официально предупреждаю вас, – был слышен голос полковника. – Вы должны оставить свою горничную в Кейптауне. Слишком рискованно брать ее с собой далее.
– Как только она снова бросится в море, я вам сообщу, полковник. Вы что-то еще хотели сказать?
– Я хотел сказать, что доложил обо всем капитану Фицпатрику как старшему офицеру эскадры, а также направляю письмо в Компанию с подробным докладом о случившемся.
– Вернее, о ваших фантазиях, полковник.
– Называйте их как хотите.
– Мне также помнится, – сказала Регина, – что мой отец уже просил вас в Лондоне несколько умерить полицейский пыл.
– Я защищаю интересы Компании.
– Мы все их защищаем.
– Разрешите идти?
– До свидания, полковник. Я была счастлива провести с вами эти полчаса… – Голос Регины стал сладким.
Дороти поспешила прочь.
А через пять минут Регина сама пришла к ней в комнату.
– Я знаю, что он нес чепуху, – сказала она, входя и садясь на единственный стул у кровати. Дороти вскочила и стояла рядом. – Если бы ты хотела шпионить, ты бы нашла в десять раз больше возможностей поговорить с французами в городе, чем прыгать для этого в океан. Тем более что время и место прогулки выбирали без твоего участия. Но я не стала говорить об этом знаменитому сыщику. Пускай резвится – а вдруг найдет что-нибудь полезное? Цепные псы неприятны, но нужны каждому суверену. Кстати, зачем я к тебе пришла?
– Вы пришли спросить, почему я подслушивала у вашей двери.
– Но ведь такого раньше за тобой не замечалось?
– Я шла к вам спросить, нельзя ли мне выйти в город. Мне надо купить сукно и немного ситца – я хочу сшить…
– Великолепная идея! Я составлю тебе компанию. Мы с тобой славно пробежимся по магазинам, может быть, в последний раз за много-много месяцев. Беги, вели заложить экипаж, а я пока оденусь.
– Как хорошо! – Дороти не могла сдержать радости – и не только потому, что сбылось ее желание, но и потому, что хозяйка более не сердилась на нее.
Улыбаясь, Регина направилась к двери, но в дверях остановилась и направила на Дороти похолодевший взгляд.
– Тебе понравилось, что он обнимал тебя в воде? Совершенно голую?
– Он не обнимал, госпожа, он только спасал меня, тянул к берегу.
– Он прижал тебя… Впрочем, это меня не касается. Но, если ты позволишь штурману что-нибудь подобное на корабле или на суше, я тебя сдам в руки полковнику с личной запиской, что видела, как ты продаешь секреты нашей «Глории» французским шпионам. Тебе все ясно, моя милая?
– Мне ясно, – согласилась Дороти. Гнев Регины был столь велик, что грудь ее судорожно поднялась и шнуровка корсета с треском разлетелась. – Мне ясно, – покорно повторила Дороти, стараясь не улыбнуться.
– И не смейся! – приказала миссис Уиттли. – У меня самая красивая грудь в Лондоне! Ты об этом, может, и не слышала…
– В нашем квартале об этом не рассказывали, мэм, – робко ответила Дороти.
– Да я тебе… – Тут чувство юмора возобладало над спесью миссис Уиттли, и она расхохоталась. – Представляю… представляю, как у вас в квартале обсуждают мой бюст!
И, продолжая смеяться, она покинула комнату Дороти.
* * *Небольшие французские порты Дюнкерк и Сен-Мало были родиной многих французских пиратов, но самым знаменитым из них стал Робер Сюркуф, который пиратом не был, а считался благородным корсаром. Для читателя, который незнаком с пиратской вольницей, надо объяснить, что пиратом назывался вольный хищник морей – все, что он хватал, отнимал или крал, принадлежало только ему и его команде. И относились к пирату как к обыкновенному разбойнику. Если попадался, чаще всего его отправляли на виселицу. Корсары появились позже, это были государственные служащие, поскольку они служили государству. Правда, служба эта была довольно условной – корсар сам снаряжал корабль, затем подписывал договор с властями о том, что он будет преследовать, грабить, топить и захватывать торговые корабли, принадлежащие враждебным государствам, а за это будет получать долю в награбленном, а также пользоваться всеми правами гражданина своей страны, ее портами, а если нужно, и военной помощью фрегатов. Больше всего корсаров развелось в Атлантическом океане, где они подстерегали испанские и португальские корабли, что везли из колоний серебро, золото и всяческое добро в Европу. Порой из корсаров получались знаменитые путешественники и открыватели новых земель. Таким был, например, английский национальный герой Фрэнсис Дрейк, обошедший на «Золотой лани» вокруг света, но по пути потопивший и ограбивший немалое число испанских кораблей.
После революции 1789 года Франция принялась воевать со всей остальной Европой. Можно точнее сказать, что вся Европа набросилась на революционную Францию. Шла эта война и в колониях, шла она в Индии, где были английские и французские порты и фактории. К тому же в войну вмешалась и Голландия, оккупированная французами, а голландцы владели крепостями в нынешней Индонезии и на островах Пряностей. Все воевали со всеми, и Индийский океан стал опаснейшим местом для мореплавания. Даже невероятные размеры этой чаши, наполненной водой, не спасали мореходов, ведь пути по океану, как дороги через лес, были сравнительно узкими – их диктовали ветры и течения, а также время. В любом случае надо было на пути из Европы обогнуть южную оконечность Африки – мыс Доброй Надежды, затем взять курс к северо-востоку, миновать остров Мадагаскар и держать путь к Калькутте или Мадрасу, если ты англичанин, к острову Реюньон или Пондишери, если ты француз, к Батавии, если ты голландец. А по пути тебя подстерегали хищники, будь ты беспомощным жирным барашком или даже могучим, снабженным рогами и копытами, но травоядным животным…
Родители Сюркуфа были состоятельными буржуа, но богатство было нажито не в лавке, а в военных походах, плаваниях и путешествиях – это была морская семья. А дедушка его даже корсарил у берегов Перу.
Родители Сюркуфа были состоятельными буржуа, но богатство было нажито не в лавке, а в военных походах, плаваниях и путешествиях – это была морская семья. А дедушка его даже корсарил у берегов Перу.
Мальчику хотели дать солидное образование, чтобы он стал адвокатом или судьей, но он был непоседлив и в пятнадцать лет упросил отца отпустить его юнгой на «Авроре», торговом корабле, который занимался, как оказалось, самым грязным из торговых дел – перевозил из Африки на остров Бурбон в Индийском океане черных рабов.
Погрузив на борт шестьсот рабов, купленных у одного из нигерийских царьков, «Аврора» обогнула Африку и попала в шторм неподалеку от острова Мадагаскар. После двух дней борьбы со штормом корабль сел на камни. Шлюпки были только для команды. Чтобы рабы не суетились и не прыгали с тонущего корабля в воду, их заперли понадежнее в трюме и отплыли к берегу. Когда шторм кончился, капитан и несколько матросов вернулись к кораблю, который, оказывается, так и не затонул. Взобравшись на борт, они открыли люки, и в лицо ударило страшным смрадом – все рабы задохнулись. Так началась морская школа Робера Сюркуфа.
Еще два года он проплавал на невольничьих судах, постиг все тонкости перевозки негров и понял, что ему пришла пора выходить в самостоятельное плавание. В семнадцать лет Сюркуф вернулся домой и уговорил родственников помочь ему купить небольшой бриг «Креол», снабдить его командой и провиантом и отправить к берегу Африки. И семнадцатилетний капитан тут же закупил столько рабов, сколько могли вместить трюмы «Креола».
Все было бы хорошо, но шел уже 1792 год, и конвент Франции в борьбе за свободу и равенство запретил рабство и работорговлю на французских территориях. Запретить-то запретил, но не рассказал французским плантаторам на Бурбоне, который вскоре станет Реюньоном, ибо первое название отдавало монархизмом, как им обойтись без рабов. В результате работорговля продолжала процветать, только цены на рабов поднялись. Но тут в дело вмешались англичане. Не потому, что они были сторонниками равенства и братства больше, чем французские революционеры, а потому, что они воевали с Францией и показаться борцами за свободу было весьма выгодно. Так что английские фрегаты начали охоту на французских работорговцев возле Африки и в Индийском океане. Несколько французских кораблей было остановлено, и рабы были отвезены к берегам Африки и отпущены там на волю. Правда, никто не стал спрашивать у рабов, в какой части Африки они жили раньше. И складывалась дикая ситуация, как если бы невольника, захваченного в Крыму, высаживали в Италии. А дальше что? А дальше незнакомые жители незнакомой страны в лучшем случае получали новых рабов и начинали ими торговать, а в худшем, может, и съедали.
Положение на Реюньоне изменилось в 1794 году. Новый губернатор, вернее, комиссар, присланный туда из Парижа, был идеалистом и противником работорговли. Он вызвал к себе капитанов всех стоявших в порту судов и приказал им менять профессию. Некоторые подчинились и занялись перевозкой пряностей. Другие решили уйти в корсары или сменить место своих похождений, а Сюркуф спокойно приказал своим головорезам поднимать паруса и совершил еще один рейд к тропической Африке.
Правда, он не был дураком и, когда возвращался к Реюньону, лег в дрейф в условленном месте, не доходя до порта, и по договоренности с благодарными плантаторами, у которых на плантациях негры мерли как мухи, ссадил живой товар в шлюпки. Потом спокойно направился в порт.
Было раннее утро, капитан лег спать, но тут на корабль нагрянул сам губернатор с преданными ему соратниками. Они тут же полезли в трюмы, и не надо было быть о двух головах, чтобы догадаться, что корабль только что освободился от рабов – на нарах остались кандалы, которыми крепился товар, а в проходе стояли котлы для риса – единственной пищи рабов. Комиссар революционной Франции торжествовал – наконец-то он поймал самого упорного из работорговцев.
Сюркуф предложил комиссару и его спутникам позавтракать вместе, но комиссар был непреклонен. Он был намерен составить акт о конфискации корабля.
Сюркуф пожал плечами.
Он провел их к себе в каюту, туда принесли бумагу и чернила, и началась долгая процедура, в которой капитан отстаивал каждый пункт так, словно ему важнее было протянуть время, чем добиться победы в споре. Наконец через час акт был готов, и Сюркуф покорно подписал его.
– Теперь вы сядете в мою шлюпку, – сообщил комиссар, – и проследуете в тюрьму.
Без единого слова Сюркуф поднялся на палубу.
Корабль был в открытом море…
За время, пока составлялся акт, матросы успели поставить паруса и вывести корабль за пределы действия береговых батарей.
Когда комиссар потребовал объяснений, двадцатилетний работорговец ответил, что «Креол» держит курс к Африке, где он намерен высадить комиссара, чтобы он пожил среди черномазых, которых столь рьяно защищает. Но если комиссар не хочет такой судьбы для себя, то он должен взять обратно все обвинения против Сюркуфа да еще собственноручно разорвать акт, обвиняющий Сюркуфа в работорговле.
Комиссар сопротивлялся несколько часов, надеясь, что его хватятся и Сюркуфа догонит военный фрегат. Но надежды были пустыми и таяли с каждой секундой – отыщи корабль в просторе океана, если неизвестно, куда на самом деле держит путь «Креол». Наконец комиссар капитулировал, Сюркуф возвратил его на Реюньон, и дело было закрыто.
Но Сюркуф понимал, что его выгодная карьера работорговца завершается. Ему может еще раз повезти, и он привезет еще триста рабов. Но комиссар уже будет ждать его на фрегате и сделает все, чтоб Сюркуф не вышел живым из тюрьмы.
Но что делать?
Становиться корсаром. Пиратом на службе республики.
Сюркуф понимал, что если он обратится к комиссару за патентом, разрешающим от имени республики охоту за английскими торговцами, тот никогда ему такого патента не даст. Как лицу, доверия не достойному.
Сюркуф сделал иначе.
Он продал вместительный тихоходный «Креол» и вместо него купил небольшую стремительную «Скромницу», вооруженную четырьмя шестифунтовыми пушками. Команда «Скромницы» едва насчитывала тридцать человек, но молодцов Сюркуф отобрал из проверенных и преданных ему матросов. Сюркуф объявил, что идет на Сейшельские острова за грузом черепашьих панцирей, а сам пошел к северо-востоку, надеясь перехватить какого-нибудь богатого англичанина.
Только через месяц удалось настичь и захватить небольшое английское судно «Пингвин», которое везло груз ценного тикового дерева из Бирмы в Индию. Сюркуф захватил «Пингвина», загнал команду в трюм, а на борт перевел призовую команду, чтобы она доставила трофей на Реюньон. После этого ему попался голландец, груженный рисом, а у Калькутты Сюркуф захватил лоцманский бриг, крепкое быстроходное судно, на который он и перешел со своей командой, переименовав его в «Картье» – в честь французского мореплавателя.
В порт Реюньона Сюркуф пришел следом за высланными вперед трофеями, сопровождая еще два захваченных корабля. Но в тот же день ему был объявлен приказ комиссара – так как он действовал без патента, все его призы конфискуются, включая и корабль, на котором он прибыл. В случае выражения недовольства гражданином Сюркуфом он будет арестован и казнен как простой пират.
Сюркуф не жаловался. Он тихо дождался первого же попутного корабля, на котором отплыл во Францию, пока комиссар и чиновники делили выручку от продажи добычи Сюркуфа.
К счастью для Сюркуфа, правившая Францией Директория нуждалась в отважных корсарах, сведения о подвигах Сюркуфа обогнали его, а комиссара было пора менять – время революционеров и идеалистов кончилось. Так что Сюркуф получил во Франции колоссальную сумму – 27 тысяч ливров как его долю за стоимость товара на захваченных им кораблях. А пока шло разбирательство, Сюркуф жил дома, влюбился в местную красавицу Мари Блэз, обручился с ней и, рассчитавшись полностью с казной, снарядил замечательную «Клариссу». «Кларисса» была специально построена для Сюркуфа, она была невелика, но могла обогнать любой иной корабль в Индийском океане, вооружена четырнадцатью двенадцатифунтовыми пушками, то есть могла сразиться и с военным фрегатом, а в кубриках – в тесноте, да не в обиде – разместились сто сорок опытных моряков из Сен-Мало.
В 1799 году, когда «Кларисса» взяла курс в Индийский океан, Сюркуф уже не был самым юным работорговцем морей, ему исполнилось двадцать пять лет, из которых десять он провел в море. Он казался старше своего возраста. Это был плотный, ниже среднего роста человек, говорят, немного похожий на генерала Бонапарта, волосы подстрижены короткой челкой, лицо тяжелое, круглое, нос короток, а веки глаз всегда чуть опущены, отчего казалось, что Робер – человек, равнодушный ко всему и даже сонный. Но это была лишь маска. С одинаковым выражением лица он мог отправить на рею непокорного раба или прийти на свидание к Мари. Говорят, что он никогда не улыбался, хотя любил танцевать на вечеринках и был неплохим наездником, для чего держал в Сен-Мало лошадей.