В словах генерала Сандалова нет ни малейшего преувеличения: если всмотреться в мехлисовский арестный список, то видно, что он составлен, исходя из самой настоящей разнарядки: в нем представлено по одному человеку от каждого уровня командования — фронт, армия, корпус, дивизия. В список попали даже начальник военторга и начальник окружной ветеринарной лаборатории. Как на поражении войск фронта могла сказаться их деятельность, было ведомо одному Мехлису.
Но Сталин не увидел в этом факте ничего необычного. В тот же день от него последовал ответ, в котором вождь от имени Государственного Комитета Обороны одобрял произведенные аресты и приветствовал «эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта»[4].
Многое в этой истории остается еще под покровом тайны. До сих пор не установлено даже, кто из военачальников, где и когда был арестован.
Относительно обстоятельств ареста генерала армии Павлова мы располагаем двумя, противоречащими друг другу версиями. Одна принадлежит бывшему начальнику Гомельского областного управления госбезопасности полковнику в отставке Д.С. Гусеву. На рассвете 4 июля ему позвонил Мехлис и отдал приказ «перехватить» Павлова, направлявшегося из Могилева в Гомель, когда тот будет проезжать городок Довск. Гусев прибыл в Довск и здесь узнал, что арест генерала армии придется производить не ему, а ранее прибывшей из Москвы группе ответственных работников НКВД. Когда появилась машина Павлова, один из них остановил автомобиль и предложил генералу пройти к телефону, объяснив просьбу срочным вызовом Мехлиса. В помещении почтового отделения бывшему командующему Западным фронтом предъявили ордер на арест.
Сам Павлов показывал на допросе 7 июля: «Я был арестован днем 4 июля с.г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал заместитель председателя Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель»[5].
Однако по другой версии арест производил не сотрудник НКВД, а полковник Разведуправления РККА Х.-У.Д. Мамсуров[6]. Приказ на арест он якобы получил от К.Е. Ворошилова, имевшего соответствующие указания от Сталина. Журналист, опубликовавший эту версию в «НВО», утверждает, что это было 29 июня. И «отвертеться он не мог: машины с охраной для выезда за будущими высокопоставленными арестантами уже ожидали...»
Мамсуров хорошо знал Павлова по Испании, где они находились в одно и то же время, первый под псевдонимом «Ксанти», а второй — «генерал Пабло». По приводимым в той же газете воспоминаниям разведчика, 27 июня он стал свидетелем разговора, состоявшегося между Ворошиловым и еще одним маршалом —Б.М. Шапошниковым, также находившимся в тот момент в штабе Западного фронта. Климент Ефремович сказал своему собеседнику, что имеет указание отстранить Павлова от командования и отправить под охраной в Москву. Борис Михайлович согласился, что тот—командующий никудышный, но его арест в данной ситуации был бы ошибкой, он пользы не принесет, а лишь вызовет тревогу и суматоху в рядах командиров. В составленной затем шифровке на имя Сталина Ворошилов просил вождя не арестовывать Павлова, а назначить командующим танковой группой, сформированной из отходящих частей в районе Гомель — Рогачев. Но Москва подтвердила указание об аресте, и маршал отдал приказ Мамсурову.
В 60-е годы, уже будучи в должности заместителя начальника ГРУ Генерального штаба ВС СССР, генерал-полковник Мамсуров так вспоминал об аресте генералов: «Первым подошел сам Павлов. Снял ремень с пистолетом и, подав их мне, крепко пожал руку, сказал: "Не поминай лихом, Ксанти, наверное, когда-нибудь в Могилеве встретимся". В отличие от вчерашней ночи он был почти спокоен и мужественен в эту минуту. Павлов первым сел в легковую машину. Вторым сдал оружие начальник штаба Климовских. Мы с ним раньше никогда не встречались. Он был также спокоен, ничего не сказал и сел в ту же машину. Третьим подошел ко мне замечательный товарищ, великолепный артиллерист — командующий артиллерией округа Клыч (правильное написание фамилии — Клич. — Ю.Р.). Мы прекрасно знали друг друга по Испании и всегда общались как хорошие товарищи. Он протянул свое оружие, с улыбкой обнял меня. Через несколько минут небольшая колонна двинулась в путь на Москву».
Несмотря на то, что автор статьи, из которой мы привели эту цитату, ссылается на использование архивных материалов ГРУ и ранее не публиковавшихся записей Мамсурова, картина ареста командования Западным фронтом предстает крайне противоречивой (если не фантастической) и практически ни в чем не совпадает с достоверно установленными фактами. Остаются не до конца проясненными сведения о дате (датах) и месте (местах) ареста генералов, о лицах, организовавших и производивших арест.
Заслуживающие доверия архивные материалы говорят об активной роли в аресте как раз не Ворошилова, а именно Мехлиса. Его обмен телеграммами со Сталиным дает основание говорить о том, что арестовали Павлова и его подчиненных порознь, а не вместе, как об этом вспоминал Мамсуров. Из тех же воспоминаний следует, что арест был произведен в расположении штаба фронта. Однако документально подтверждено, что Павлов был арестован в Довске и арестован не 29 июня, а 4 июля, о чем уже говорилось выше.
Если, как утверждает автор «НВО», маршал Ворошилов отдал приказ Мамсурову арестовать Павлова, Климовских и Клича еще 29 июня, причем сделать это неотложно, то, спрашивается, кто осмелился затянуть с его исполнением на пять дней, до 4 июля, и почему виновный не понес за задержку никакой ответственности, хотя приказ исходил от самого Сталина? Вызывает сомнение также факт одновременного ареста Павлова, Климовских и Клича. До 4 июня они находились порознь, и выходит, что кому-то пришло в голову арестовать их именно в Довске, для чего они должны были передвигаться из разных мест: Павлов — по пути из Москвы, другие два генерала — по логике, по пути из штаба фронта. К чему такая сложность, если органы безопасности могли произвести арест там, где им было удобнее?
Еще вопрос, рождающийся от «нестыковок»: если Климовских был арестован вместе с Павловым еще 4 июля, почему Мехлис сообщает Сталину об этом факте только 6 июля (да еще с формулировкой «Военный совет решил (выделено мной. — Ю.Р.) арестовать...»? Для такого педанта, как Мех-лис, это кажется просто невозможным, тем более что речь шла о личном поручении вождя.
Словом, несмотря на то, что автор публикации в «НВО» ссылается на воспоминания столь авторитетного разведчика, как генерал Мамсуров, многое в них, как видим, не стыкуется с фактами, которые как раз сомнения не вызывают. И пока перед историками не предстанет ясная, непротиворечивая картина того, как прошел последний день на свободе для командования Западным фронтом, точку в этой истории ставить рано. Пока же, на наш взгляд, очень многое говорит за то, что организация и арест генералов были доверены (не исключено, что и с участием Мамсурова) именно Мехлису, прибывшему в штаб Западного фронта, по крайней мере, не позднее 2 июля 1941 г.
Обстановку, в которой готовилась расправа над генералами, хорошо иллюстрирует такой факт: Павлов был арестован 4-го, но лишь 5-го было оформлено постановление 3-го управления НКО СССР на арест бывшего командующего Западным фронтом. Нарком обороны маршал С.К. Тимошенко утвердил постановление, и прокурор Союза ССР В.М. Бочков санкционировал арест еще через день, 6 июля. Как видим, с самого начала высшие должностные лица не торопились связывать себя «какими-то» правовыми нормами — законность обозначалась, а не обеспечивалась.
События показали, что арест руководителей Западного фронта кардинально обстановку не изменил, да и, конечно, изменить не мог. В условиях постоянно нараставших по силе ударов вермахта войска продолжали отход. 10—12 июля противник сломил сопротивление наших обороняющихся частей в районе Витебска, южнее Орши и Могилева и стал быстро продвигаться в сторону Смоленска. Во всей полосе Западного фронта развернулось гигантское Смоленское сражение.
Если бы Сталин был последователен, он, учитывая, что перелома на фронте достичь не удалось, должен был поступить с Мехлисом так, как он обошелся с бывшим командованием фронтом. Но в том-то и дело, что армейский комиссар 1-го ранга был послан туда с иной миссией. Вождь руками своих присных добивался вполне определенной цели — дать населению страны простое и понятное объяснение сокрушительных поражений, припугнуть военные кадры тяжестью и неотвратимостью верховной кары, показать, что и с началом войны устои власти остались прежними. И судя по всему, Сталин уверился, что эта цель на Западном фронте его эмиссаром достигнута.
...Однако — вернемся к крестному пути, который выпало пройти командованию Западным фронтом. И попробуем ответить на второй вопрос из тех, что были поставлены вначале: действительно ли генералы совершили те преступления, в которых обвинялись — струсили, проявили бездействие, допустили развал управления войсками и пр.?
После ареста Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова доставили на Лубянку во внутреннюю тюрьму. Началось следствие, пошли допросы.
С самого начала и политические, и военные власти не стеснялись в средствах, создавалась лишь видимость законности. О том, что арест Павлова был санкционирован лишь спустя два дня после фактического взятия его под стражу, уже говорилось. Само постановление на арест, подписанное заместителем начальника следственной части 3-го управления НКО старшим батальонным комиссаром Б.С. Павловским, не содержало доказательств вины, а свелось к надуманным мотивам, чтобы хоть как-то обосновать сам факт заключения генерала под стражу[7]. Точно так же постфактум Павловским было вынесено, а Тимошенко утверждено постановление о содержании под стражей, как мере пресечения в отношении Павлова. Обвинительное заключение по делу всех четверых генералов (их следственные дела были объединены в одно), утвержденное заместителем наркома внутренних дел СССР комиссаром госбезопасности 3-го ранга B.C. Абакумовым 21 июля 1941 г., также было бездоказательным, не содержало ни отсылок к конкретным материалам, на основании которых перечисленные выше лица были арестованы, ни ссылок на доказательства, которые свидетельствовали бы о виновности привлекаемых к уголовной ответственности лиц.
По ходу дела постоянно велась переквалификация преступлений, в совершении которых обвинялись подследственные, а затем и подсудимые. Тот же Павлов был арестован и заключен под стражу, как подозреваемый в преступлениях, предусмотренных ст. 58—16 и 58—11 УК РСФСР. Эти же статьи фигурируют в обвинительном заключении в отношении Павлова и Климовских. Григорьев и Коробков обвинялись в преступлениях по ст. 193—176 УК РСФСР. А уже на следующий день, 22 июля, дело в судебном заседании Военной коллегии рассматривалось с предъявлением обвинения уже совершенно по иному кодексу — не РСФСР, а Белорусской ССР — и новым статьям: Павлову и Климовских — ст. 63—2 и 76 УК БССР, Григорьеву и Коробкову — ст. 180-6 УК БССР. Судя по протоколу судебного заседания, подсудимые об этой переквалификации поставлены в известность не были, председательствующий Ульрих лишь спросил, получили ли они копию обвинительного заключения и познакомились ли с ним.
Да простит читатель педантизм автора, но нельзя не проследить эту цепь беззаконий до конца. В приговоре Военной коллегии действия всех четверых подсудимых были вновь переквалифицированы, на сей раз на ст. 193—176 и 193—206 УК РСФСР.
В процессе следствия беззаконие заявляло о себе раз за разом. Первый допрос генерала армии Павлова 7 июля продолжался непрерывно 15 часов. Следователи сразу же требуют: «...Приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности». Павлова — как обухом по голове: следствие только началось, а его не просто подозревают в совершении преступления — ему, по сути, уже предъявляют обвинение.
Естественно, допрашиваемый категорически заявляет, что он не предатель. Следователи тут же перебивают его следующим вопросом: «У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом». Генерал вновь настаивает: «Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было». Категорически возражал он и против предположений, что кто-то из его подчиненных совершал изменнические действия[8].
Бывший командующий подробно описал обстановку, сложившуюся после нападения гитлеровских войск, свои действия по управлению войсками. Прорыв немецких войск он объяснял их огромным превосходством в танках и авиации, а также утратой связи с первых часов войны.
Но следователей это, судя по всему, мало интересует. Они завершают допрос тем же, с чего и начали, добиваясь от Павлова признательных показаний о том, что тот намеренно открыл фронт противнику: «Напрасно вы (Павлов. — Ю.Р.) пытаетесь свести поражение к не зависящим от вас причинам. Следствием установлено (когда? — Ю.Р.) что вы являлись участником заговора еще в 1935 г. и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить родине. Настоящее положение у вас на фронте подтверждает эти следственные данные».
Следственные данные, надо понимать, это — материалы допросов тех военачальников, которые были в свое время привлечены к делу о военном заговоре в РККА (дело Тухачевского и др.), ожидавшие своего часа в архивах НКВД. И это время пришло.
К слову, а кому было поручено вести допросы? Когда вместе, а когда сменяя друг друга, это делали уже упомянутый заместитель начальника следственной части 3-го управления НКО старший батальонный комиссар Павловский и следователь младший лейтенант госбезопасности В.И. Комаров.
Комаров позднее выдвинется по службе, в 1948 г. станет полковником госбезопасности, заместителем начальника следственной части по особо важным делам Министерства госбезопасности СССР. Закончит он так, как закончили многие его жертвы. В конце 1952 г. вместе с рядом сослуживцев он будет арестован, а 1954 г. осужден и расстрелян, в том числе за использование незаконных методов ведения следствия.
Мог ли младший лейтенант госбезопасности (соответствует армейскому старшему лейтенанту) компетентно судить о действиях командования фронтом? Ответ представляется очевидным. Уже сам по себе этот факт лишний раз доказывает, что следствие явно не интересовали реальные причины произошедшего в полосе Западного фронта. Отрабатывалась заговорщицкая, изменническая версия.
А поскольку Комаров отличался большой физической силой, то и применял соответствующие методы следствия.
Недаром он обладал «говорящим» прозвищем «Костолом». Павлова вынудили признать, что он являлся участником антисоветского военного заговора еще с середины 30-х годов, что был выдвиженцем «врага народа» командарма 1-го ранга И.П. Уборевича, командующего войсками Белорусского военного округа, расстрелянного в 1937 г. вместе с М.Н. Тухачевским. Заставили его признать и участие в «военно-фашистском заговоре», и преднамеренное открытие фронта врагу.
Генерал-майор Климовских участия в заговоре не признал, но был «изобличен», как соучастник, двумя «заговорщиками», расстрелянными еще до войны. Григорьеву и Коробкову «политику» вменять не стали, ограничившись обвинениями в преступном бездействии.
Явно переусердствовали младшие лейтенанты госбезопасности. Как и члены Военной коллегии, в ходе судебного заседания также активно добивавшиеся признания подсудимых в антисоветской деятельности. Даже кремлевский заказчик не оценил их служебного рвения. Когда Сталину принесли проект приговора, он текст в целом одобрил, но через своего секретаря А.Н. Поскребышева передал указание весь «хлам» о заговоре убрать[9].
Этим как раз и объясняется исчезновение из приговора 58-й, «политической» статьи.
Суд под председательством армвоенюриста В.В. Ульриха, председателя Военной коллегии Верховного суда СССР, состоялся 22 июля. Он длился ровно три часа. В сталинском праве, как и судопроизводстве времен инквизиции, доказательства желательны, но не обязательны. Павлов нашел в себе мужество отказаться от своих показаний о предательской, заговорщической деятельности, данных им на предварительном следствии, хотя Ульрих все время пытался вернуть генерала к этому, столь любимому судом сюжету. На «укоризненное» замечание председательствующего: «Несколько часов тому назад вы говорили совершенно другие, и в частности о своей вражеской деятельности», Дмитрий Григорьевич заявил: «Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания о своем участии в антисоветском военном заговоре я дал, будучи в невменяемом состоянии». Настаивал на этом и в последнем слове: «Я прошу доложить нашему правительству, что в Западном особом фронте (так в документе. — Ю.Р.) измены и предательства не было. Все работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступления в период военных действий, а потому, что недостаточно готовились в мирное время к этой войне»[10].
Климовских еще раз заявил, что участником антисоветской заговорщической организации не был, и признал себя виновным только в ошибках по службе, допущенных, как подчеркнул Владимир Ефимович, «без всякого злого умысла».