Председательствующий: Значит, Гордов чувствовал, что он нечист и боялся своего ареста?
Кулик: Всего я не знал, что совершил Гордов, поэтому так я тогда и высказался. Дня через два-три нас всех троих вызвали к Булганину и в присутствии Василевского и Конева каждому в отдельности дали прочитать приказ о наших отставках. Когда я прочитал приказ, я заплакал и попросил Булганина, чтобы дали мне возможность уйти в отставку с пенсией. Булганин обещал доложить по этому вопросу Сталину, и через несколько дней я был вызван и мне объявили, что пенсия мне назначена в размере 90 процентов, отчего я воспрянул духом.
Когда я уже находился в отставке, я имел разговоры с Хейло и Рыбальченко, в которых мы допускали всякую антисоветскую болтовню. Я обвинял партию и правительство в том, что внимание правительства и партии обращается только на промышленность, а сельское хозяйство дошло до полного разорения и что у крестьян и колхозов забирается почти все подчистую, а крестьянам ничего не оставляют. Рыбальченко также высказался в очень злобной форме, что Советское правительство существует свыше 20 лет, но ничего хорошего для крестьян не сделало и не хочет идти ему навстречу. Когда Рыбальченко допустил это антисоветское высказывание, я ему заметил — ты, видимо, с ума сошел, ведь за такие высказывания тебя исключат из партии. Рыбальченко на это ответил: "Пусть исключают, что мне дает партия?"
Председательствующий: Подсудимый Кулик, а об этих ваших антисоветских высказываниях вместе с Рыбальченко вы сообщили в Центральный Комитет партии?
Кулик: Нет, я не сообщил, и в этом я виноват. Кроме того, я считал, что у нас внутрипартийная демократия зажата и что карательная политика слишком жестка»[263].
В своем последнем слове Кулик признал, что был «озлоблен против Советского правительства и партии»: «Я допускал антисоветские высказывания, в чем каюсь, но прошу меня понять, что врагом Советской власти я не был и Родину не предавал. Все время честно работал. Я каюсь и прошу суд поверить, что я в душе не враг, я случайно попал в это болото, которое меня затянуло, и я не мог выбраться из него».
Ни один из подсудимых свою вину в совершении этих преступлений не признал, заявив одновременно, что все показания об их групповой антисоветской деятельности, изменнических и террористических высказываниях в буквальном смысле выбиты у них следователями. Что касается персонально Кулика, то судьи услышали от него твердое: «Мои показания, данные на предварительном следствии... являются ложными и полученными от меня незаконными методами следствия, от которых я полностью отказываюсь...»[264]
Тем не менее все трое подсудимых были признаны виновными. Военная коллегия приговорила их к расстрелу, и в тот же день приговор был приведен в исполнение...
Но история на этом не закончилась. В марте 1956 г. под влиянием разоблачений сталинщины, развернутой на XX съезде, ЦК КПСС поручил Генеральному прокурору СССР Р.А. Руденко среди прочих дел проверить и дело по обвинению генералов Гордова, Кулика и Рыбальченко. Тогда-то и были вскрыты грубая фальсификация следственных материалов, «действенные» методы заплечных дел мастеров и необоснованное осуждение военачальников.
По представлению прокуратуры Военная коллегия Верховного суда СССР 11 апреля 1956 г. прекратила дело в отношении Кулика и его товарищей и реабилитировала их за отсутствием состава преступления.
28 сентября следующего, 1957 г. указом Президиума Верховного Совета СССР Кулик был посмертно восстановлен в воинском звании Маршал Советского Союза и в правах на государственные награды, включая звание Героя Советского Союза.
Очерк 4
«Я НЕ МОГУ СЧИТАТЬ СЕБЯ КАКИМ-ТО СЕКРЕТНЫМ ОСВЕДОМИТЕЛЕМ БЕРИИ»
Работая в фондах Российского государственного архива новейшей истории (бывший Архив Общего отдела, сектора учета и анализа руководящих кадров и некоторых других структурных подразделений ЦК КПСС), автор этих строк обнаружил документ, относящийся едва ли не к самому драматическому моменту в жизни известного советского военачальника генерала армии СМ. Штеменко. 29 июня 1953 г. приказом министра обороны СССР Маршала Советского Союза Н.А. Булганина он был освобожден от обязанностей первого заместителя начальника Генерального штаба Вооруженных Сил «с использованием его на меньшей практической работе в одном из военных округов». Одновременно Штеменко понизили в воинском звании на две ступени — до генерал-лейтенанта.
Где бы ни служил Сергей Матвеевич до этого — от командира взвода учебной батареи до начальника Генерального штаба — он имел только положительные аттестации. 15 июля 1940 г., будучи слушателем Военной академии Генерального штаба, майор Штеменко был временно прикомандирован к Оперативному управлению Генштаба. Увидев его в деле, заместитель начальника управления генерал-майор A.M. Василевский дает заключение: «Штеменко может быть использован на работе в крупном штабе». Через две недели молодой выпускник академии получает назначение в Генеральный штаб, а всего восемь лет спустя становится его начальником.
Последнее назначение состоялось по прямому указанию И.В. Сталина, ибо действующий на тот момент начальник Генштаба маршал А.М. Василевский (дело происходило в ноябре 1948 г.) предложил себе на смену кандидатуру генерала армии А.И. Антонова, своего первого заместителя. Но вождь не посчитал нужным считаться с этим мнением и назвал фамилию Штеменко, с мая 1943 г. занимавшего должность начальника Оперативного управления. Не всем было понятно такое решение, означавшее назначение военачальника сразу через несколько ступенек, но, поскольку оно принадлежало вождю, обсуждению, естественно, не подлежало. Но думать о его мотивах думали. «Назначение Штеменко начальником Генерального штаба, очевидно, было подготовлено Берией, который, с одной стороны, оценил его как сильного работника, когда был с ним вместе на Кавказе, а с другой стороны, имел на него, очевидно, свои виды», — рассказывал A.M. Василевский Константину Симонову[265].
Сколь неожиданным был взлет Штеменко к посту начальника Генштаба, столь внезапным оказалось и снятие с этой должности в июне 1952 г. Это падение маршал Василевский также связывал с именем Берии: «Думается мне, что именно это... и послужило причиной его снятия Сталиным. Слишком большого и непосредственного влияния Берии на военные дела Сталин не хотел».
На заседании Политбюро о причинах смены столь высокого руководителя, как это нередко бывало у Сталина, внятно не прозвучало. Обыденно, даже несколько равнодушным голосом вождь произнес: «Надо назначить нового начальника Генерального штаба вместо товарища Штеменко. — И без всякой паузы обратился к военному министру маршалу Василевскому: — Какие у вас будут предложения?»
О поводе к снятию Штеменко Сталин сообщил министру наедине: «Чтоб вы знали, товарищ Василевский, почему мы освободили Штеменко. Потому что он все время пишет и пишет на вас, надоело. Поэтому решили освободить».
«Впоследствии я мог убедиться в правильности его слов, держа в руках документы», — рассказывал маршал[266].
Но был ли «подкоп» начальника Генштаба под Военного министра подлинной причиной его освобождения от должности — большой вопрос. У Сталина, несмотря на, казалось бы, убедительные объяснения, могли быть совершенно иные причины для принятия кадровых решений.
Вполне возможно, что генерал Штеменко стал невольной жертвой другой интриги и куда более крупного калибра — ее затеял Берия против бывшего министра Вооруженных Сил Н.А. Булганина. К тому времени Булганин основательно нарастил свой политический вес, войдя в 1948 г. в состав Политбюро ЦК ВКП(б) и став одним из заместителей Сталина в Совете Министров СССР. Берии, который стремился единолично влиять на стареющего вождя, был совершенно не нужен новый конкурент.
Интригу Берия затеял не напрямую — в Совмине или Политбюро ЦК, а через прежнюю вотчину Булганина — Министерство Вооруженных Сил (с февраля 1950 г. — Военное министерство). Начальник Генерального штаба Штеменко, вероятно, по подсказке Берии, поставил перед подчиненными в общем-то невинную задачу — подготовить справку, какие представления по важным вопросам Вооруженных Сил, направляемые в Совет Министров, не получили своевременного разрешения. Генерал вряд ли и сам подозревал, во что может вылиться такая инициатива. Обобщенная информация была доложена Сталину, а также разослана членам Политбюро. Предлог благовидный — сдвинуть решение многих проблем с мертвой точки, улучшить бумагооборот. Подлинный же замысел заключался в том, чтобы негативной информацией бросить тень на Булганина, курировавшего в правительстве военные вопросы.
Хитрый замысел реализовать, однако, не удалось. Сталин разгадал его загодя, а в его планы не входило низвержение бывшего министра Вооруженных Сил и усиление, тем самым, Берии. С другой стороны, и сам Булганин сумел на заседании Политбюро ЦК и Совета Министров сделать толковый доклад, из которого следовало, что, если задержки в решении тех или иных вопросов имелись, происходили они не по его вине. Как вспоминал много лет прослуживший в Генштабе и потому хорошо информированный генерал-полковник И.С. Глебов, докладывал он около полутора часов, время от времени обращаясь к маршалу A.M. Василевскому за подтверждением: «Так это?» Доклад прозвучал убедительно, обсуждать его даже не стали. Претензии Генштаба выглядели мелкими придирками.
Сталин, взяв слово, внес предложение освободить Штеменко, инициировавшего разбирательство, от должности начальника Генерального штаба и дать ему возможность поработать в войсках: «Видимо, Штеменко еще молод и не совсем освоил все направления работы Генштаба»[267].
Интрига против Булганина, таким образом, провалилась, но по Штеменко ударила. В июне 1952 г. он был отправлен в Германию начальником штаба — первым заместителем главнокомандующего Группой советских оккупационных войск. Одновременно был снят с должности начальник Главного оперативного управления — заместитель начальника Генерального штаба генерал-полковник Н.А. Ломов, непосредственно готовивший злосчастную справку, его перевели начальником штаба — первым заместителем командующего войсками Дальнего Востока.
Как вспоминал генерал В.Ф. Мерное, служивший в штабе ГСВГ начальником оперативного управления, Берия почти каждый вечер звонил Штеменко, успокаивал его и твердо обещал, что он возвратится в Генеральный штаб. И действительно, сразу после смерти Сталина генерал Штеменко вновь оказался там в должности первого заместителя начальника ГШ генерала армии В.Д. Соколовского. Было ли здесь вмешательство могущественного куратора советских спецслужб, сказать трудно. Но как только Берия пал — а это произошло всего через три месяца после возвращения Штеменко в Москву, «посыпались» ближайшие сподвижники Берии—Меркулов, Деканозов, Кобулов, Мешик, Гоглидзе... К их числу был причислен и Штеменко.
Нет сомнений, что новый кульбит его служебной карьеры был прямо связан с бериевским делом. В Главном управлении кадров Минобороны в личном деле Штеменко сохранилась автобиография, написанная им 30 марта 1948 г. Указывая, на каких фронтах он находился в годы Великой Отечественной войны, генерал отмечал: «Август — сентябрь 1942 года — Закавказский фронт, выполнял задания т. Берии, который на месте руководил обороной Закавказья; март 1943 года — Северная и Черноморская группа войск, выполнял задания т. Берии, который был в этот период в этих группах войск...»
Примечательная деталь: из всего текста автобиографии только эти слова подчеркнуты карандашом. Неважно, чья рука сделала отметку, главное, что внимание читающего привлекла именно эта информация. Вовсе не исключено, что на генерала армии собирался компромат в предвидении суда над «лубянским маршалом» и его подельниками. Штеменко уже готовы были объявить — ни больше, ни меньше — «инициатором плана организации побега Берии на Запад».
Откуда растут «ноги» у этого обвинения, известно из книги высокопоставленного сотрудника МТБ и МВД СССР генерал-лейтенанта П.А. Судоплатова. Будучи начальником 9-го (разведывательно-диверсионного) отдела МВД СССР, он предложил в деле опробовать возможность использования появившейся в натовской авиации системы опознавания «свой — чужой», добытой агентом — голландским офицером. С этой целью в конце мая 1953 г. был организован полет стратегического бомбардировщика с установленным на нем прибором вдоль северной оконечности Норвегии, а затем к Британским островам. Самолет-разведчик приблизился к натовским стратегическим объектам на расстояние, достаточное для нанесения бомбового удара, но так и не был опознан системой ПВО.
В Генштабе решение на производство этого полета согласовывалось как раз с генералом Штеменко, а санкционировал полет Берия, как первый заместитель главы правительства. Эту разведывательную акцию разоблачители зловещего Лаврентия и пытались выдать за попытку организации побега Берии на Запад.
Но, как писал П.А. Судоплатов, «Хрущев и Маленков пощадили Штеменко — не хотели, чтобы перед судом по делу Берии предстали высшие военные чины»[268].
Сергей Матвеевич выступил в роли свидетеля обвинения и, надо сказать, что, описывая командировку на Кавказ, на подчеркивание негатива не поскупился: «...В действиях Берии было много такого, что не только не способствовало обороне Кавказа, но, наоборот, дезорганизовывало оборону. Прежде всего, Берия создал параллельно штабу фронта особую оперативную группу, возглавлявшуюся генералом из НКВД, которой была поручена оборона перевалов... В эту группу входили люди, мало компетентные в военном деле... При пребывании Берии на Кавказе военное командование было фактически отстранено им от руководства. Берия в своей деятельности стремился опираться на сотрудников НКВД, большинство из которых было совершенно некомпетентными в военном деле.
По существу все эти действия Берии, связанные с обороной перевалов Главного Кавказского хребта, как главной задачей в тот период, наносили вред этой обороне и создавали благоприятные условия для противника и тем самым усиливали угрозу проникновения немцев в Закавказье».
Как видим, красок генерал не жалел. Диктовала острота момента, надо было любой ценой поднырнуть под волну, доказать собственную непричастность.
В спокойной же обстановке, в мемуарах Штеменко, куда более объективно оценивал результаты пребывания Берии на Кавказе. Другое дело, что ни единого упоминания о члене Политбюро там мы не встретим, в книге по воле мемуариста организация обороны возложена на генерала П.И. Бодина, который в тот момент возглавлял Оперативное управление Генштаба и сопровождал Берию. Генерал-лейтенант Бодин действительно много сделал, чтобы не дать врагу захватить Грозный и Туапсе, перейти Главный Кавказский хребет, прорваться к бакинской нефти. Но полным абсурдом было бы предположить, что Бодин работал, а имевший широчайшие полномочия член ГКО Берия — лишь вредил, при этом результат оказался, тем не менее, положительным.
Однако, чтобы избежать водоворота, в который по воле высшего государственного руководства затягивало все новых «участников заговора Берии», об истине беспокоились в последнюю очередь.
Возможно, свою роль в том, что Штеменко занял место не на скамье подсудимых, а выступил лишь свидетелем обвинения, сыграло письмо генерала, направленное 21 июля 1953 г. Н.С. Хрущеву, который после кончины вождя стал формальным руководителем КПСС. В нем автор письма решительно отметал наветы, как он убежденно считал, на свое имя.
«В ЦК КПСС
товарищу ХРУЩЕВУ К С
от члена КПСС генерал-лейтенанта
Штеменко СМ.
Как Вам известно, я снят с занимаемой должности и снижен в воинском звании на две ступени — с генерала армии до генерал-лейтенанта.
Это тяжелый удар для меня. Я честно и добросовестно прослужил в армии 27 лет. Поступил я в армию добровольно, когда мне было 19 лет. Партия и армия меня воспитали и вырастили.
Но все же не это меня беспокоит сейчас. Я перенесу, как подобает коммунисту, отстранение от должности и снижение в звании. Воля партии и нашего правительства для меня закон, и данное решение не подлежит обсуждению.
Меня волнует и беспокоит сейчас другое, а именно, что на мое честное имя коммуниста и генерала в результате подлой, преступной деятельности врага народа Берии наброшена тень, и меня тревожит мысль, смогу ли я доказать партии свою честность и преданность ее делу, но уверен и знаю, что есть справедливость в нашей партии, которая позволит разобраться и установить, что я абсолютно не причастен к антипартийным и антигосударственным действиям подлейшего преступника Берии.
Я вместе со всеми честными людьми нашей Родины с чувством возмущения и негодования проклинаю этого презренного врага народа и вместе со всеми членами нашей партии целиком и полностью одобряю решения ЦК КПСС и Президиума Верховного Совета СССР по делу Берии. Я присоединяю свой голос к многомиллионному голосу нашего народа, выражающего горячую благодарность Президиуму ЦК КПСС, своевременно и решительно разоблачившему и обезвредившему подлого провокатора, предателя и авантюриста Берию.
Позвольте, Никита Сергеевич, кратко рассказать Вам о моих отношениях с Берией.
Впервые я встретился с этим Берией, будь трижды проклято его имя, в 1942 году во время его поездки в Закавказье. Для работы к нему была прикомандирована группа из Генерального] штаба, возглавляемая генерал-лейтенантом Бодиным[269]. В составе этой группы был и я. В Закавказье были около двух месяцев. За этот период все задания по работе я получал от своего непосредственного начальника генерала Бодина (вспоминая Бодина, Штеменко, возможно, полагался на личное знакомство с ним Хрущева, бывшего с июля 1942 г. членом военного совета Сталинградского фронта. — Ю.Р.). С Берией никаких непосредственных дел не имел. Видел его несколько раз на совещаниях и один раз при выезде для осмотра оборонительных рубежей в район Махачкалы, Грозного.