Владыка мрачно оглядел меня с ног до головы.
— Ну, заходи, — сказал он, пропуская меня в номер.
Мы просидели с ним до позднего вечера. Владыка уже никуда не торопился. Он заказал в номер бутылку коньяка и какую-то еду. Мы вспоминали Печоры, Владыка рассказывал, как он открывал храмы в своей далекой епархии. Рассказал он, что два человека, только что столь неучтиво выставленные им из номера, были представителями какой-то альтернативной «церкви», называющие себя «катакомбниками». Узнав, что епископ Гавриил отстранен от должности, они пришли к осужденному и, естественно, обиженному архиерею с предложением стать епископом в их «церкви». На что Владыка Гавриил им ответил:
— Ну уж нет! Я в нашей Церкви крестился, здесь стал монахом, священником, епископом. Может, конечно, и плохим епископом, если Церковь меня запретила. Но в этой Церкви я родился, в этой Церкви я и умру! Поэтому…
Далее последовала та самая, и, конечно же, совершенно не подходящая для архиерея тирада о мерзавцах и о спуске с лестницы, невольным свидетелем которой я оказался.
***
Владыка уехал в Хабаровск. Мы изредка переписывались. В письмах он открылся для меня с совершенно неизвестной стороны. Одно из писем начиналось словами из Псалтири, которыми царь Давид с благодарностью обращался к Богу в момент самого тяжелого испытания в своей жизни: «Благо мне, яко смирил мя еси!» Это было поразительное письмо. Но, кажется, в суете и круговороте дел я так и не ответил на него.
Спустя три года с Владыки Гавриила было снято запрещение, и его направили епископом в город Благовещенск.
Я к тому времени уже служил в Сретенском монастыре. Приезжая в Москву по делам, Владыка стал останавливаться в нашем монастыре, чему я и братия были искренне рады. Один раз Владыка Гавриил съездил и в Печоры. Рассказывают, на его службу собралось множество людей. Как водится, забыты были все старые обиды. Некоторые монахи и прихожане плакали, подходя к нему под благословение. Растроган был и Владыка. Больше он в Печоры не приезжал.
У нас в Сретенском нередко стали останавливаться и священники из Благовещенской епархии. Как-то я не удержался и спросил у них, каков их архиерей. Добрый или грозный?
— Сам-то он очень добрый… Но — такой грозный!
Дальше последовали рассказы, из которых я окончательно заключил, что характер не лечится.
Много лет спустя я сопровождал Святейшего Патриарха Кирилла в поездке на Дальний Восток. В Южно-Сахалинск на службу к Святейшему приехал и Владыка Гавриил. Ему уже исполнилось семьдесят лет. В мою бытность в монастыре, помнится, ему было чуть больше сорока. После патриарших служб и официальных встреч мы собрались небольшим кружком на ужин. Присутствовали несколько священников и один молодой епископ. Был и Владыка Гавриил.
Атмосфера за столом сложилась теплая и братская. Вспоминая о прошлом, я решился спросить у Владыки Гавриила, как он жил, когда был в запрещении. Все, в том числе и молодой епископ, с интересом ждали, что же расскажет Владыка. Ведь каждый понимал, что жизнь непроста и с любым из нас может случиться всякое. От сумы да от тюрьмы, как говорят, не зарекайся. Владыка не стал уходить от ответа и рассказал свою историю просто и совершенно не красуясь.
После решения Синода о запрещении он вернулся в Хабаровск. За несколько месяцев истощились все его средства, и он пытался устроиться в своей бывшей епархии то пономарем, то сторожем. Но новый архиерей не разрешил священникам брать прежнего епископа на работу в храмы и даже не велел пускать его в алтарь. Все эти годы Владыка Гавриил подходил ко святому причащению, как и его прихожане, вставая в очередь к Чаше. Сложив крестообразно руки, он называл священнику свое имя: «Епископ Гавриил» — и причащался Христовых Таин. В эти годы, как рассказывал Владыка, для него очень важны были любовь и поддержка его паствы, а еще письма, которые он получал от тех, кто знал его прежде, и в первую очередь от архимандрита Иоанна (Крестьянкина).
Работу Владыка тоже нашел у своих прихожан: с весны до поздней осени он полол и охранял их огороды, располагавшиеся на каком-то острове на Амуре, неподалеку от Хабаровска. А зимой жил на заработанные летом деньги.
Потом я спросил:
— Владыка, вы прожили удивительную, интересную жизнь. Были молодым послушником в одесском монастыре, когда там подвизался великий старец схиигумен Кукша. Жили в Святой Земле, трудились секретарем Русской миссии в Иерусалиме. Долгие годы возглавляли Псково‑Печерский монастырь, ежедневно общались со старцами, имена которых долго и перечислять. Потом создавали Дальневосточную епархию. Теперь вы епископ в Благовещенске. Какое время для вас было самым счастливым?
Владыка задумался и наконец ответил:
— Самыми счастливыми были годы, которые я жил в запрещении. Никогда в моей жизни Господь не был так близко! Вы, может быть, удивитесь, но поверьте, что это именно так. Конечно, когда меня вернули к священнослужению и направили в Благовещенск, мне было очень радостно и приятно. Но та молитва, а главное, та близость Христа, которые я пережил на моих огородах, несравнимы ни с чем. Это и было лучшее время моей жизни.
Потом он снова помолчал и сказал:
— Братия! Не бойтесь наказания Господня! Ведь Он наказывает нас не как преступников, а как Своих детей.
Больше он ничего не добавил. Но, наверное, не только я, но и все мы, молодые и не очень молодые священники, сидевшие тогда с Владыкой за одним столом, запомнили эти слова на всю жизнь.
Великий Наместник
Говоря о себе, Великий Наместник Псково‑Печерского монастыря отец Алипий во всеуслышание провозглашал: «Я — советский архимандрит». И охотно подтверждал это высказывание и словом и делом.
В начале шестидесятых годов в монастырь — с заданием отыскать повод для закрытия обители — прибыли члены областной комиссии. Расхаживая по монастырю, они увидели паломников, обрабатывающих грядки и цветники, и тут же приступили к отцу Алипию:
— А на каком основании эти люди здесь работают?
Советский архимандрит отвечал им:
— Это народ-хозяин трудится на своей земле!
Вопросов больше не последовало.
В другой раз из Пскова с теми же целями была прислана еще одна — теперь уже финансовая — комиссия народного контроля. Наместник осведомился, кем уполномочены прибывшие лица.
— Мы представляем финансовый орган, который…
Отец Алипий перебил их.
— У меня только один начальник — епископ Псковский Иоанн. Поезжайте к нему за разрешением. Без этого я вас к финансовым документам не допущу.
Проверяющие удалились, а через несколько часов Псковский архиерей позвонил отцу Алипию и смущенно попросил допустить контролеров для проверки.
— Звонок к делу не пришьешь, Владыко. Пришлите мне телеграмму, — ответил отец Алипий.
Вскоре поступила и телеграмма. Когда народные контролеры вновь предстали перед отцом наместником, тот, держа телеграмму в руках, спросил:
— Скажите, а вы коммунисты?
— Да, в основном коммунисты…
— И получили благословение у епископа? У псковского Владыки? Н‑да… Пошлю-ка я сейчас эту телеграмму в обком партии…
На этом финансовая проверка монастыря была завершена.
Иван Михайлович Воронов — так звали архимандрита Алипия до пострига — четыре года воевал на фронтах Великой Отечественной и прошел путь от Москвы до Берлина. А потом еще тринадцать лет держал оборону Псково‑Печерского монастыря, защищая его от государства, за которое когда-то проливал кровь.
И на той, и на другой войне отцу Алипию пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть. Тогдашнему Первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву во что бы то ни стало нужна была великая победа. Не меньшая, чем Победа его предшественника, чьей славе он мучительно завидовал. Для своего триумфа в грядущих битвах Хрущев остановил выбор на тысячелетней Русской Церкви и, объявляя ей войну, торжественно пообещал перед всем миром, что скоро покажет по телевидению последнего русского попа.
Вскоре были взорваны, закрыты, переоборудованы под склады и машинно-тракторные станции тысячи соборов и храмов. Упразднена большая часть высших духовных учебных заведений. Разогнаны почти все монастыри. Множество священников оказались в тюрьмах. На территории России действующими оставались лишь две обители — Троице-Сергиева лавра, вынужденно сохраняемая властями как церковная резервация для показа иностранцам, и провинциальный Псково‑Печерский монастырь. Здесь против могущественной силы атеистического государства выступил Великий Наместник. И, что самое прекрасное — он победил!
В те годы вся гонимая Русская Церковь следила за исходом этого неравного поединка. Вести из Печор передавались из уст в уста, а позже участники и очевидцы тех событий записали свои свидетельства.
Вот лишь некоторые хроники этих, давних уже, сражений.
Зимним вечером в кабинет отца Алипия вошли несколько человек в штатском и вручили официальное постановление: Псково‑Печерский монастырь объявлялся закрытым. Наместнику предписывалось уведомить об этом братию. Ознакомившись с документом, отец Алипий на глазах у чиновников бросил бумаги в жарко пылающий камин, а остолбеневшим посетителям спокойно пояснил:
— Лучше я приму мученическую смерть, но монастырь не закрою.
К слову сказать, сожженный документ являлся постановлением Правительства СССР и под ним стояла подпись Н. С. Хрущева.
Историю эту описал очевидец — преданный ученик Великого Наместника архимандрит Нафанаил.
Сам я отца Алипия в живых не застал. Но вести речь о Псково‑Печерском монастыре, не упомянув о нем, попросту невозможно.
***
Мне повезло — я застал многих монахов, живших при Великом Наместнике. А еще — известных художников, писателей, ученых, реставраторов из Москвы, Ленинграда, Риги, собиравшихся в те годы в его гостеприимном доме. Для них он навсегда остался примером бесстрашного духовного монаха-воина, идеалом взыскательного и любящего отца.
Несмотря на всю прагматичность и даже подчеркнутую приземленность отца Алипия, его крепкую практическую сметку, блестящее, часто весьма резкое остроумие, поразительную находчивость, многие современники (в том числе и монахи высокой подвижнической жизни) почитали его как святого. Архимандрит Серафим, обладавший в монастыре безусловным авторитетом, уже после смерти отца Алипия искренне удивлялся монахам, мечтавшим о далеких паломничествах к местам подвигов великих святых: «Что далеко ездить? — недоумевал он. — Идите в пещеры, там мощи отца Алипия».
Господь не любит боязливых. Этот духовный закон как-то открыл мне отец Рафаил. А ему, в свою очередь, поведал о нем отец Алипий. В одной из проповедей он говорил: «Мне приходилось быть очевидцем, как на войне некоторые, боясь голодной смерти, брали с собой на спину мешки с сухарями, чтобы продлить свою жизнь, а не сражаться с врагом; и эти люди погибали со своими сухарями и не видели многих дней. А те, которые снимали гимнастерки и сражались с врагом, оставались живы».
Когда пришли отбирать ключи от монастырских пещер, отец Алипий скомандовал своему келейнику:
— Отец Корнилий, давай сюда топор, головы рубить будем!
Должностные лица обратились в бегство: кто знает, что на уме у этих фанатиков и мракобесов?!
Сам же наместник знал, что отдает подобные приказы не на воздух. Однажды, когда в очередной раз пришли требовать закрытия монастыря, он без обиняков объявил:
— У меня половина братии — фронтовики. Мы вооружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите на монастырь — какая здесь дислокация. Танки не пройдут. Вы сможете нас взять только с неба, авиацией. Но едва лишь первый самолет появится над монастырем, через несколько минут об этом будет рассказано всему миру по «Голосу Америки». Так что думайте сами!
Не могу сказать, какие арсеналы хранились в монастыре. Скорее всего, это была военная хитрость Великого Наместника, его очередная грозная шутка. Но, как говорится: «в каждой шутке есть доля шутки». В те годы братия обители, несомненно, представляла собой особое зрелище — больше половины монахов были орденоносцами и ветеранами Великой Отечественной войны. Другая часть — и тоже немалая — прошла сталинские лагеря. Третьи испытали и то и другое.
«Побеждает тот, кто переходит в наступление» , — говорил отец Алипий, и сам в точности следовал этой стратегии. Именно в те годы, каждый день сражаясь за монастырь, наместник восстановил из руин могучие крепостные стены, отреставрировал находившиеся в запустении храмы, с безупречным профессионализмом раскрыл древние фрески, привел в должный вид настоятельский и братские корпуса. Будучи сам художником, он спас от продажи за границу произведения русских и зарубежных живописцев. В его огромной коллекции были Левитан, Поленов. Перед смертью отец Алипий безвозмездно передал эти шедевры в Русский музей. Наконец, он насадил по всей обители такие дивные сады, цветники и вертограды, что монастырь превратился в одно из самых прекрасных мест в России. Для человека, первый раз оказавшегося в Печорах, — независимо от того, паломником он был или экскурсантом, — обитель представала как дивный, восхитительный мир, что-то совершенно нереальное в окружении неказистой советской действительности.
Но главным подвигом отца Алипия было устроение старчества в Псково‑Печерском монастыре.
Старчество — удивительное явление еще и потому, что не пребывает на одном месте, скажем, в каком-то конкретном монастыре. Оно странствует по земле, неожиданно расцветая то в заволжских скитах Северной Фиваиды, то в Белобережской пустыни в брянских лесах, то в Сарове, то в Оптиной. А в середине ХХ века оно нашло для себя приют в Псково‑Печерской обители. И отец Алипий чутко уловил этот загадочный путь. Как самое драгоценное сокровище, он берег и умножал старчество в своем монастыре. Наместник сумел добиться разрешения на переезд в Печоры из Финляндии великих валаамских старцев. Принял после тюрем и ссылок опального иеромонаха Иоанна (Крестьянкина) — его тогда тайно привез в монастырь епископ Питирим (Нечаев). Приютил отца Адриана, вынужденного покинуть Троице-Сергиеву лавру. При отце Алипии возросло целое поколение старцев‑духовников, про некоторых рассказывается в этой книге. В то время создать и сохранить такое было настоящим подвигом.
***
В те годы остервенелой антирелигиозной пропаганды представления о монастырях у большинства наших сограждан были совершенно дикими. Поэтому отец Алипий не удивлялся, когда ему задавали самые вздорные вопросы. С добродушным юмором, неотразимо доходчиво он приоткрывал перед людьми их простодушие и неразумное доверие грязной лжи и нелепым измышлениям.
Как-то группа экскурсантов, искренних советских людей, остановила отца Алипия на пороге храма. В порыве праведного гнева они потребовали рассказать правду об эксплуатации высшим духовенством простых монахов, о притеснениях и вообще — об ужасах монастырской жизни, вычитанных ими из газет. Вместо ответа отец Алипий загадочно спросил:
— Слышите?
— Что — слышите? — удивились экскурсанты.
— Что-нибудь слышите?
— Слышим, как монахи поют.
— Ну вот! Если б худо жили, то не запели бы.
Коммунист, гость из Финляндии, в присутствии своих советских друзей задал отцу Алипию фирменный вопрос атеистов того времени:
— А не объясните ли вы, почему космонавты в космос летали, а Бога не видели?
Отец архимандрит участливо заметил ему:
— Такая беда может и с вами случиться: в Хельсинки бывали, а президента не видели.
Те, кому довелось в те годы побывать в Печорах, особо вспоминают знаменитые появления Великого Наместника на балконе его настоятельского корпуса. Появления эти могли быть самыми разными. Порой, особенно по весне, галки и вороны так досаждали отцу Алипию своими истошными криками, что он выходил на балкон с пистолетом и палил по птицам, пока те в панике не разлетались. Пистолет был, конечно, не боевой, просто мастерски сделанный пугач. Но вся картина — солнечное утро в монастыре, отец наместник на балконе, хорошо поставленной рукой целящийся из внушительных размеров пистолета, — все это производило на зрителей неизгладимое впечатление.
Но конечно же не только этим запоминались выходы Великого Наместника на его любимый балкон. Еще более глубокие ощущения возникали у посетителей монастыря, если они становились свидетелями бесед отца Алипия, когда он, свесившись за перила, вел разговоры с собравшимися внизу людьми.
Балкон был обращен на монастырскую площадь. С него отец наместник мог в погожий денек любоваться своим монастырем, общаться с народом, а заодно и присматривать за порядком.
Внизу на площади сразу собиралась толпа паломников, экскурсантов и жителей Печор. Дискуссии о вере или просто общение с отцом Алипием могли длиться часами. Всякий раз при этом наместник не упускал возможности помочь тем, кто обращался к нему с житейскими просьбами. И хотя тогда действовал категорический запрет на то, что называется церковной благотворительностью, отец Алипий поступал в этом вопросе лишь так, как считал необходимым. Вот что вспоминает архимандрит Нафанаил:
«Отец Алипий всегда помогал нуждающимся, раздавал милостыню, много просящих получали от него помощь. За это немало пришлось ему претерпеть. Отец Алипий защищался словами Священного Писания о необходимости оказывать дела милосердия и утверждал, что дела милосердия не могут быть запрещенными, это неотъемлемая часть жизни Святой Православной Церкви».