Оулсвик подделывал марки стоимостью всего в полпенни, это так. Что не могло не разбивать сердце. О, он и сам подделывал бумаги большей ценности, но кто пойдет на такой риск за полпенни? Оулсвик Дженкинс пошел, и теперь он сидел в камере для смертников в Танти, и у него было несколько дней, чтобы поразмышлять над природой жестокой судьбы, прежде чем его поведут сплясать в воздухе.
Были там, знаем, подумал Мойст. Все померкло — а потом у меня вдруг появилась целая новая жизнь. Но я никогда не думал, что быть твердо стоящим на ногах гражданином настолько плохо.
— Эм… спасибо, Глэдис, — обратился он к фигуре, вежливо стоящей рядом с ним.
— У Вас Назначена Встреча С Лордом Ветинари, — сказала голем.
— Я уверен, что нет.
— Снаружи Стоят Два Стража, Которые Уверены, Что Да, Мистер Липовиг, — прогремела Глэдис.
О, подумал Мойст. Одна из таких встреч.
— А время этой встречи — прямо сейчас, ведь так?
— Да, Мистер Липовиг.
Мойст схватил брюки, и какие-то остатки воспитания заставили его поколебаться. Он посмотрел на гору голубого хлопка перед ним.
— Ты не могла бы?… — спросил он.
Глэдис отвернулась.
Она кусок глины, весом в потонны, угрюмо подумал Мойст, влезая в свою одежду. И безумие настигает.
Он закончил одеваться и торопливо спустился по черной лестнице в каретный двор, который совсем недавно грозил стать его предпоследним пристанищем. Рейс на Квирм как раз выезжал, но Мойст вскочил к кучеру, кивнул ему и с помпой покатил по Противостороннему Бродвею, пока не появилась возможность спрыгнуть около главного входа дворца.
Было бы здорово, мелькнуло у него в голове, когда он бежал вверх по ступенькам, если бы Его Светлость разделял мнение, что встреча — это что-то, зависящее не от одного человека. Но он был тираном, в конце концов. У тиранов тоже должно быть какое-нибудь развлечение.
Стукпостук, секретарь патриция, ждал у двери Продолговатого Кабинета и поторопил Мойста сесть напротив стола его светлости.
Через девять секунд усердного записывания, Лорд Ветинари поднял взгляд от бумаг.
— А, мистер Липовиг, — сказал он. — А что не в золотом костюме?
— Он в чистке, сэр.
— Надеюсь, день выдался приятный? До сих пор, по крайней мере?
Мойст огляделся по сторонам, наскоро припоминая все недавние маленькие проблемы Почтовой Службы. Кроме Стукпостука, который стоял возле своего хозяина с выражением почтительной бдительности, в комнате больше никого не было.
— Слушайте, я могу все объяснить, — сказал Мойст.
Лорд Ветинари поднял бровь с озабоченностью человека, который, найдя гусеницу в салате, осторожно приподнимает остальные листики.
— Прошу вас, — сказал он, откидываясь на спинку кресла.
— Нас слегка занесло, — начал Мойст. — Проявили слишком уж креативное мышление. Развели мангустов в почтовых ящиках, чтобы змеи держались подальше…
Лорд Ветинари ничего не сказал.
— Э… Которых, стоит признать, мы затащили в ящики, чтобы снизить количество лягушек…
Лорд Ветинари повторил свой ответ.
— Э, которых, по правде, служащие засунули, чтобы отвадить улиток…
Лорд Ветинари оставался безмолвным.
— Э… Которые, я вынужден отметить, сами заползли в ящики сожрать клей с марок, — закончил Мойст, опасаясь, что он скатывается в несвязное бормотание.
— Ну, по крайней мере, их вам не пришлось никуда засовывать, — весело заметил Ветинари. — Как вы сами заметили, это, возможно, было случаем, где свежую логику следовало бы заменить здравым смыслом, скажем, среднестатистической курицы. Но я вас не поэтому сегодня сюда пригласил.
— Если дело в клее для марок с капустным запахом… — начал было Мойст, но Ветинари взмахнул рукой.
— Занимательное происшествие, — сказал он. — И я уверен, что никто не пострадал.
— Э… Тогда Второе Издание Пятидесятипенсовой Марки?
— Той, которую называют «Влюбленные»? Общество Благопристойности посылало мне жалобу, да, но…
— Наш художник не понимал, что рисовал! Он не много знает о сельском хозяйстве! Он думал, что молодая парочка занимается сеянием!
— Кхм, — выразился Ветинари. — Но я думаю, что оскорбляющее чувства некоторых действие детально можно разглядеть только при помощи довольно сильной лупы, так что оскорбление, если его считать таковым, устраняет само себя.
Ветинари кинул одну из своих быстрых пугающих улыбок.
— Я так понимаю, что несколько экземпляров, которые ходят среди коллекционеров, приклеены к простому коричневому конверту.
Он посмотрел на ничего не выражающее лицо Мойста и вздохнул.
— Скажите, мистер Липовиг, хотите сделать по-настоящему хорошие деньги?
Мойст поразмыслил над этим и очень осторожно спросил:
— А что со мной будет, если я скажу «да»?
— Начнете новую карьеру, полную рискованных предприятий и трудностей, мистер Липовиг.
Мойст беспокойно заерзал. Ему не нужно было оглядываться, чтобы понять, что теперь у дверей точно кто-то стоит. Кто-то крепко, но не гротескно сложенный, в дешевом черном костюме, абсолютно без чувства юмора.
— А, просто для полной картины, что будет, если я скажу «нет»?
— Можете выйти в ту дверь, и вопрос больше подниматься не будет.
Дверь была в стене напротив. Мойст входил не через нее.
— Вот в ту, да? — уточнил он, вставая и показывая на дверь.
— Именно так, мистер Липовиг.
Мойст повернулся к секретарю.
— Могу я одолжить ваш карандаш, мистер Стукпостук? Благодарю.
Он подошел к двери и открыл ее. Потом театрально приложил ладонь к уху и уронил карандаш.
— Посмотрим, как глу…
Шмяк! Карандаш подпрыгнул и покатился по весьма солидным на вид доскам. Мойст поднял вещь и уставился на нее, а потом медленно вернулся к своему месту.
— А разве там, за этой дверью, не было глубокой ямы, полной острой шипов? — спросил он.
— Не представляю, почему вы могли бы так подумать, — ответил Лорд Ветинари.
— Уверен, она там была, — продолжал настаивать Мойст.
— Вы не знаете, Стукпостук, с чего бы мистеру Липовигу думать, что за этой дверью должна быть глубокая яма, полная острых шипов?
— Понятия не имею, милорд, — пробормотал Стукпостук.
— Я вполне счастлив с Почтовой Службой, знаете ли, — заявил Мойст и понял, что реплика прозвучала так, будто бы он оправдывался.
— Уверен в этом. Главный Почтмейстер из вас превосходный, — заметил Ветинари и повернулся к Стукпостуку, аккуратно вкладывая письмо в конверт. — Теперь, когда с этим покончено, лучше взяться за ночную почту из Генуи.
— Да, милорд, — ответил Стукпостук.
Анк-Морпоркский тиран склонился над работой. Мойст тупо смотрел, как Ветинари достал маленькую, но на вид тяжелую коробочку из ящика стола, вытащил из нее кусок черного воска и растопил из него маленькую лужицу на конверт, все это — с приводящей Мойста в бешенство увлеченностью занятием.
— Это все? — спросил он.
Ветинари поднял взгляд и казалось, удивился тому, что Мойст все еще здесь.
— Ну да, мистер Липовиг. Можете идти. — Он отложил кусок воска и взял из коробки черное кольцо с печатью.
— Я имею в виду, проблем ведь нет, так?
— Нет, никаких. Вы стали образцовым гражданином, мистер Липовиг, — сказал Ветинари, аккуратно впечатывая V в остывающий воск. — Каждое утро встаете в восемь, через полчаса вы уже за своим столом. Вы превратили Почтовую Службу из бедствия в четко работающий механизм. Платите налоги, а еще маленькая птичка мне на хвосте принесла, что вас рекомендуют на пост председателя Гильдии Торговцев в будущем году. Хорошая работа, мистер Липовиг!
Мойст встал было, чтобы уйти, но помедлил.
— А что плохого в должности председателя Гильдии Торговцев? — спросил он.
Медленно и нарочито терпеливо Ветинари положил кольцо обратно в коробку, а коробку — в ящик.
— Прошу прощения, мистер Липовиг?
— Просто вы так сказали, будто в этом есть что-то плохое.
— Уверен, что я этого не делал, — Ветинари взглянул на секретаря, — Было ли в моих словах что-либо унизительное, Стукпостук?
— Нет, милорд. Вы часто упоминали, что торговцы и лавочники — костяк и главная опора города, — ответил Стукпостук, передавая патрицию тонкую папку.
— У меня будет золотая цепь и все такое, — сказал Мойст.
— У него будет золотая цепь и все такое, Стукпостук, — известил Ветинари, разворачивая новое письмо.
— Так и что в этом плохого? — допытывался Мойст.
Ветинари снова посмотрел на него с искусным выражением неподдельного замешательства.
— С вами все хорошо, мистер Липовиг? Похоже, у вас что-то случилось со слухом. Бегите же, Центральное Почтовое Отделение открывается через десять минут, и я уверен, что вы рветесь, как всегда, подать хороший пример своим работникам.
Когда Мойст вышел, секретарь тихо положил на стол Ветинари еще одну папку.
Она была озаглавлена «Альберт Спэнглер/Мойст фон Липовиг».
— Спасибо, Стукпостук, но зачем?
— Приказ о казни Альберта Спэнглера все еще в силе, милорд, — пробормотал тот.
— А. Понимаю, — сказал Ветинари. — Вы думаете, что я укажу мистеру Липовигу на то, что его все еще могут повесить под его псевдонимом Альберт Спэнглер? Вы думаете, я мог бы указать ему, что мне достаточно лишь объявить газетам о своем шоке от того, что наш уважаемый мистер Липовиг — никто иной, как искусный вор, фальшивомонетчик и ловкий обманщик, который за многие годы украл много сотен тысяч долларов, взламывая банки и вынуждая честный бизнес вылетать в трубу? Вы думаете, я буду угрожать ему ревизией счетов Почтовой Службы, которая, без сомнения, обнаружит вопиющий факт присвоения чужого имущества? Вы думаете, что выявится пропажа всего пенсионного фонда Почтовый Службы? Вы думаете, я выражу всему миру свой ужас по поводу того, как негодяй Липовиг выпутался из петли с помощью неизвестных лиц? Другими словами, вы думаете, что я покажу ему, как просто скинуть человека с его положения настолько низко, что его бывшим друзьям придется наклоняться, чтобы плюнуть в него? Вы это подразумевали, Стукпостук?
Секретарь уставился в потолок. Его губы шевелились где-то около двадцати секунд, пока Лорд Ветинари разбирался с бумагами.
Затем он опустил взгляд и произнес:
— Да, милорд. Я думаю, это исчерпывающее объяснение.
— А, но ведь распялить человека можно не одним способом, Стукпостук.
— Лицом вверх и лицом вниз, милорд?
— Спасибо, Стукпостук. Вы знаете, что я ценю вашу развитую нехватку воображения.
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
— На самом деле, Стукпостук, позволим ему построить себе собственную дыбу и самому же крутить рычаг.
— Не уверен, что улавливаю вашу мысль, милорд.
Лорд Ветинари отложил перо.
— Необходимо учитывать психологию личности, Стукпостук. Каждого человека можно представить как замок, к которому существует ключ. У меня большие надежды на мистера Липовига в грядущей схватке. Он до сих пор сохранил инстинкты преступника.
— Откуда вы знаете, милорд?
— О, есть множество мелких признаков, Стукпостук. Но наиболее убедительным, думаю, является то, что он ушел с вашим карандашом.
Заседания. Постоянные заседания. И довольно скучные заседания, что отчасти было причиной их существования. Скука любит компанию.
Почтовые службы больше не перемещались по городу. Они обосновались на местах и теперь эти места требовали работников, и штатных расписаний, и зарплаты, и пенсий, и ремонтных служб, и ночных уборщиков, и графиков дежурств, и дисциплины, и инвестиций, и еще, и еще…
Мойст печально посмотрел на письмо от госпожи Эстрессы Партлей из Кампании Равных Ростов. Почтовая Служба, очевидно, нанимала недостаточно дварфов. Мойст написал ей, по его мнению — весьма разумно, что треть всего персонала являются дварфами. Она ответила, что не в этом дело. Дело было в том, что раз дварфы обычно высотой в две трети человеческого роста, то Почта, как ответственное полномочное лицо, должна нанимать одного целого и треть дварфа на каждого служащего-человека. Почта должна стремиться к дварфийскому обществу, говорила госпожа Партлей.
Мойст взял письмо большим и указательным пальцами и отпустил падать на пол. Оно стремится вниз, госпожа Партлей, стремится вниз.
Еще там было что-то про жизненные ценности.
Мойст вздохнул. Как все изменилось. Он стал ответственным государственным служащим, и люди могли безнаказанно обращаться к нему с такими выражениями, как «жизненные ценности».
Тем не менее, Мойст был готов поверить, что существуют люди, получающие удовольствие от созерцания колонок цифр. Он в их число не входил.
Прошло уже несколько недель с тех пор, как он в последний раз придумывал марку! И намного больше с тех пор, когда он в последний раз испытал то покалывание в пальцах, тот зуд и то чувство полета, означающие, что в его голове возник коварный замысел, призванный перехитрить того, кто надеялся перехитрить его самого.
Все было таким… Респектабельным. И от этого становилось душно.
Потом он вспомнил про сегодняшнее утро и улыбнулся. Ладно, он застрял, но теневое братство ночных лазутчиков признавало здание Почты чрезвычайно сложной задачей.
И он смог проболтать себе выход из сложной ситуации. В целом, это была победа. Были даже моменты, между минутами дикого ужаса, когда он чувствовал себя живым и парящим.
Тяжелые шаги в коридоре свидетельствовали о том, что приближалась Глэдис с его полутренним чаем. Она вошла, низко пригнув голову, чтобы не удариться о косяк, и с ухватками огромного, но обладающего невероятной координацией, существа, поставила чашку и блюдце, не вызвав никакой ряби. И сказала:
— Экипаж Лорда Ветинари Ждет Снаружи, Сэр.
Мойст был уверен, что в последнее время в голосе Глэдис стало больше высоких ноток.
— Да я с ним час назад виделся! Чего он ждет-то? — воскликнул он.
— Вас, Сэр. — Глэдис отвесила книксен, а когда голем отвешивает книксен, то это можно услышать.
Мойст выглянул из окна. Черная карета стояла возле Почты. Рядом околачивался возница и спокойно курил.
— Он сказал, что у меня встреча?
— Кучер Сказал, Что Ему Было Велено Ждать, — ответила Глэдис.
— Ха!
Прежде, чем выйти, Глэдис сделала еще один книксен.
Когда дверь за ней закрылась, Мойст вернулся к стопке бумаг на столе. Верхняя пачка была озаглавлена «Протоколы Заседания Подкомитета Подвижной Почтовой Службы», но больше это было похоже на трактаты.
Он поднял кружку с чаем. На ней было написано «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь но это помогает!». Он уставился на нее, потом рассеянно взял толстое черное перо и поставил запятую между «здесь» и «но». А еще вычеркнул восклицательный знак. Он ненавидел восклицательный знак, его маниакальное, отчаянное веселье. Этот знак означал: «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь! Мы позаботимся, чтобы ты им стал!»
Он заставил себя прочесть «Протоколы», понимая, что глаза пропускают целые абзацы в целях самозащиты.
Потом взялся за Недельные Отчеты Районных Отделений Почты. После этого своими акрами слов растекся Комитет Медицины и Несчастных случаев.
Время от времени Мойст поглядывал на кружку.
В двадцать девять минут двенадцатого затрезвонил будильник на столе. Мойст встал, задвинул стул, прошел к двери, досчитал до трех, открыл ее, сказал «Привет, Тиддлс» вошедшему престарелому почтовому коту, посчитал до девятнадцати, пока кот совершал свой круг по комнате, сказал «Пока, Тиддлс», когда тот проковылял обратно в коридор, и вернулся к своему столу.
Ты только что открыл дверь престарелому коту, потерявшему представление об обхождении препятствий, сказал он себе, заводя будильник заново. И ты так делаешь каждый день. Думаешь, нормальные люди так поступают? Ладно, очень жалко смотреть на кота, когда он стоит часами, уткнувшись в стул, пока кто-нибудь его не сдвинет, но теперь ты каждый день встаешь, чтобы подвинуть стул для кота. Вот что с людьми делает честная работа.
Да, но нечестная работа чуть не довела меня до виселицы! — запротестовал он.
И что? Повешение длится пару минут. Комитет Пенсионного Фонда длится вечность! Это же такая скука! Ты заперт в золотой клетке!
Мойст оказался около окна. Возница ел печенье. Когда он поймал взгляд Мойста, то дружелюбно помахал.
Мойст чуть не отпрыгнул от окна. Он быстро сел на место и пятнадцать минут подряд подписывал требуемые формы FG/2. Потом вышел в коридор, ведущий в большой холл, и посмотрел вниз.
Он пообещал вернуть большие люстры, и теперь обе они висели здесь, сверкая как персональные звездные системы. Большой, блестящий прилавок сверкал в своем отполированном великолепии. Повсюду царил гул целеустремленной и важной деятельности.
Ему все удалось. Все работало. Это была Почта. И все веселье закончилось.
Он спустился в сортировочные комнаты, заглянул в раздевалку почтальонов, чтобы дружески выпить чашечку похожего на деготь чая, послонялся по каретному двору, загораживая дорогу людям, занятым своими делами, и, наконец, побрел обратно в свой кабинет, согбенный бременем скуки.
И случайно бросил взгляд в окно, как сделал бы всякий на его месте.
Кучер обедал! Кучер, черт его подери, обедал! Поставил на тротуар складной стульчик и разложил еду на складном столике! Большой кусок свиного пирога и бутыль пива! У него даже белая скатерть была!
Мойст бросился вниз по главной лестнице, как спятивший танцор чечетки, и выбежал наружу через большие двойные двери. В какую-то переполненную народом минуту, когда Мойст пробирался к карете, еда, стол, скатерть и стул были убраны в какое-то незаметное отделение, и кучер стоял около приветливо открытой двери.