Провожать его вышли воевода его дружины и сам Тор-болд. Отрок держал в поводу Облака — предчувствуя долгий путь, жеребец бил копытами по земле, грыз удила и пофыркивал.
Властимир сам осмотрел упряжь, проверил, сколько и чего сложили в мешки, и еще раз повторил воеводе, что он должен сказать его матери и брату по возвращении в Резань — он не поведал воеводе ничего о причинах своего отъезда и о том, что едет, сам пока не зная, куда и зачем, а просто потому, что тянет его в дорогу, и все тут.
Только Торболд догадывался об этом.
— Ты все-таки едешь? — спросил он, когда они остались одни.
— Должен ехать, — кивнул князь. — Иначе не могу — земля зовет.
— Я тебя не понимаю, — признался варяг. — Ты особенный, я таких ни дома, ни здесь не встречал. Может, есть еще где-то за морями страна, где живут такие же люди, как ты, с таким же сердцем, но пока никто до такой земли не добрался. Поезжай, и пусть хранят тебя боги!
Они обнялись на прощание по обычаю троекратно, и Торболд потянул с пальца перстень.
— Вот, возьми. — И надел его на палец Властимиру. — Когда-то такой перстень получал всякий, кто приходил на эту землю за Рюриком и выполнял его поручения. Я не знаю, куда ты едешь и что встретится тебе на пути, но сейчас на дорогах неспокойно. Он защитит тебя от варягов — любой из них признает этот знак Рюрика и поможет тебе.
Властимир повертел серебряное кольцо с печаткой, на которой был выдавлен трезубец, обрамленный листьями, сложенными в венок. Это был личный герб Рюрика, символ его власти.
— Благодарствую, Торболд. Это поистине бесценный дар.
— Прощай и знай, что мы помним о тебе!
В знак почтения и благодарности Властимир коснулся герба губами и потянулся к истомившемуся в ожидании Облаку. Но не успел он вскочить в седло, как на крыльце показалась Красава.
— Брат!
Красава выскочила как была — в домашней поневе, простоволосая — коса с растрепавшимся концом болталась на плече. Сейчас она не была похожа на княгиню — простая женка, такая же, как и другие жены и девы, что от века провожали на труд и подвиг мужей, отцов и братьев. И ни капли не осталось в ней от той шаловливой девчонки, что три года назад покорила сердце молодого варяга. К груди она прижимала сына. Годовалый мальчик еще ничего не понимал, только таращился тревожно.
Красава сбежала с крыльца и протянула князю племянника:
— Прощай, брат! Властимир принял ребенка.
— Счастья тебе, Игорь сын Торболда, — негромко сказал он. — Ради тебя еду!
— Береги себя, — всхлипнула Красава, припав к его плечу. — Возвращайся жив!
Торболд нахмурился:
— Иди в дом, женщина, не пророчь беды заранее. Властимир вернул ей малыша. Почувствовав что-то, тот заплакал, и Красава поспешила уйти. Мужчины смотрели ей вслед.
— Женское сердце — вещун, — тихо молвил Властимир. — Но я еду. Не могу не ехать. Там кровь льется — если не остановлю ее, и сюда беда доберется. Ради Игоря твоего.
— Тогда, может, ехать и мне?
— Нет, Торболд. Это — мое дело, я о том наверняка знаю.
— Ну, тогда прощай!
Красава не ушла в дом. С крыльца, передав ребенка мамке, она смотрела, как, махнув рукой в последний раз, Властимир выехал за ворота двора. Он еще мелькнул на улице — сверху было видно далеко, — но за углом пропал, будто его и не было.
Облак бежал ходко, радуясь дороге. Он фыркал, играл под всадником и норовил перейти на скок, чего давно с ним не бывало. Легко, как на крыльях, вынес он князя за городские ворота, простучав подковами по бревнам моста, и поскакал по дороге, по которой навстречу князю уже торопились в город люди. Многие провожали его взглядами, иные ломали шапки — князь кивком отвечал им, но не останавливался.
Только один раз сдержал он бег коня — пройдя версты три-четыре, дорога разделилась у придорожного камня на три. Правая убегала на север, в сторону Ростока и Новгорода, левая — на юг, к Резани и далее, до Киева и Чернигова. Центральная взбиралась на холм впереди, долго извивалась на нем, как змея с перебитым хребтом, а потом пропадала в частом ельнике. Что скрывали ели за широкими лапами, словно руками загораживая это от людского глаза, он не ведал, но пришпорил Облака и поехал прямо.
Утомленная бегом, дорога доползла до лесной чащи и там наконец замедлила ход, истончившись до узкой тропы. После ельника, где ей пришлось продираться сквозь колючки, она еле плелась по земле, почти не поворачивая, будто оберегая исцарапанные бока, но в густой лесной чаще ожила, заскакала меж корней деревьев по склонам овражков и вдоль течения ручья.
День клонился к закату. Властимир ехал шагом по лесной дороге, оглядываясь по сторонам и выбирая подходящее место для ночевки. Запасов хлеба у него было достаточно, имелось пока и вяленое мясо, а травы для приправы в лесу знающий да умелый найдет сколько угодно. Он уже не раз спешивался, собирая дикий чеснок, гусиный лук и попавшийся ему как-то на поляне щавель. Удача улыбнулась ему на берегу ручья — выпало найти гнездо дикой утки с яйцами. Оставалось только разжечь костер и сготовить ужин, но Властимир медлил с остановкой, оглядываясь по сторонам.
Больно уж тих был этот лес. В начале травня он с утра до ночи звенит птичьими голосами — у лесных пернатых одна забота: свить гнездо, заманить в него сладким пением подругу и, пока она сидит на яйцах, кормить ее и петь от радости без отдыху, так что, когда вылупятся жадные до корма птенцы, многие отцы-певцы худеют и забрасывают песни до новой весны, а то и вовсе бросают подругу и улетают кормиться в одиночестве, но все равно молча. Здесь же тишина пугала — даже сороки не трещали. У берега ручья князь ни разу не заметил ни одного ужа или лягушки, дорогу ни разу не пересек свежий след зверя. Только его Облак топтал опустевшие лесные тропы. Не иначе как что-то неведомое бродит тут. Может, это и есть тот самый Змей, за которым он отправился?
В глубине леса уже сгустилась тьма, когда он в овражке выбрал место и, пустив Облака на росы пастись, разжег костер. Живая душа огня разогнала страхи, а фырканье радующегося росистой траве коня помогло забыть, что он совсем один на версты вокруг.
Князь сидел на камне у костра, при свете его правя упряжь. И узда, и седло были отличные, новые, все дары Тор-болда, и Властимир только обматывал полоской кожи стремя — варяжские несколько отличались от тех, к каким он привык с детства. Он то и дело отвлекался на пляску языков пламени — шаловливых детей огня, пытаясь угадать, дают ли они ему тайный совет или просто так радуются жизни, славя Перуна.
Вдруг Облак, катавшийся по росе, вскочил и громко фыркнул. Ударив хвостом по боку, подбежал к хозяину и встал подле, тревожно нюхая воздух.
Князь поднялся, вытаскивая из ножен меч. Не зря лес так тих — недобрая сила тут бродит. Но стоящие плотным угрюмым кольцом деревья молчали — никто не показывался из чащи.
— Да присядь, добрый молодец! — вдруг совсем рядом послышался старческий голос.
Облак шарахнулся от неожиданности, и сам Властимир едва не выронил меч — у костра, неизвестно откуда взявшийся, сидел на камешке стар-старичок росточком с кочку. Он надвинул шапку на уши, зябко кутался в кафтанчик и тянул маленькие ладошки к огню. Крошечные блестящие глазки смотрели виновато и хитро, как у мальчишки, которого заметил в опасной близости от своего сада хозяин.
Не сводя глаз со странного гостя, что появился как из-под земли — ни один ведь лист не дрогнул! — Властимир снова сел, но меча из рук не выпустил и, уже сев, глянул на ноги старичка. Он почти не удивился, признав в нем лешего, но все-таки спросил:
— Ты кто будешь-то, дедушка?
Тот весело захихикал и придвинулся ближе к костру.
— А так себе, стар-старичок, леший-лешачок, — бойко ответил он. — Шел мимо, увидел огонь, пришел глянуть, гостя приветить… Не найдется ли чем угоститься, князь?
Властимир медленно, еще не придя в себя от удивления, отломил хлеба и протянул гостю.
Леший вцепился в хлеб лапками, и некоторое время на поляне было слышно только чавканье. Доев, леший вытер рот ладошкой и уселся поудобнее.
— За угощение благодарствую, княже! Ты меня не обидел, и я тебя не обижу. Проси чего угодно — если в моем лесу не сыщется, в соседний наведаюсь, до света управлюсь!
— Да ничего мне вроде не надо. — Властимир оглядел свои вещи, подумал — так ли это.
Леший захихикал, обхватив колени руками. От его хохота где-то в чаще проснулось эхо и заголосило на разные голоса — словно не один леший на полянке веселился, а десяток голосистых девок разом заплутали.
— Как же мне того не знать, не ведать, князь резанский, — молвил он, отсмеявшись, — когда мы о тебе наслышаны заранее!
— От кого наслышаны?
— Аи не помнишь, князь? — прищурился леший. — Да сосед мой мне давеча все порассказал про тебя — и как ты за Святоборовым коньком погнался, и как на девок-водяниц нарвался, и как за тебя леший с водяным дрался, и как потом ты от него сбежал, когда он отвернулся, и как ты в самые заповедные Святоборовы владения заехал и Святобора самого чуть не прогневал, и как с волхвом повстречался, и как едва навеки у него не остался.
— От кого наслышаны?
— Аи не помнишь, князь? — прищурился леший. — Да сосед мой мне давеча все порассказал про тебя — и как ты за Святоборовым коньком погнался, и как на девок-водяниц нарвался, и как за тебя леший с водяным дрался, и как потом ты от него сбежал, когда он отвернулся, и как ты в самые заповедные Святоборовы владения заехал и Святобора самого чуть не прогневал, и как с волхвом повстречался, и как едва навеки у него не остался.
— Все так, — согласно кивнул Властимир, — но откуда ты взял, что я мог у волхва навеки остаться? Он же меня вывел!
— Аи забыл, конечно, что волхв тебе чуть не вручил? — серьезно спросил леший, — Коли взял бы ты кольцо, никогда бы к своим не вернулся! Кто что от таких людей берет, тот их слугами становится!
В городах и деревнях все кому не лень рассказывали истории и сказки про колдунов, что таким способом передают ничего не подозревающим людям свою черную силу, чтобы и они служили Чернобогу. Тот волхв ему не очень понравился, но тогда получается, что и его видения Змея и бед людских — только обман, марь, колдовские чары?
— Но ведь этот волхв мне путь указал! — воскликнул князь. — Что же это выходит — он кривил душой и ничего этого не было и я в путь пустился зря?
— Не зря, княже, очень даже не зря, — покачал головой леший. — Старец тот всю правду тебе открыл, а про кольцо это уж он сам от себя, без ведома богов — от старости, видно, стал путаться! Так что не бойся — путь твой мерен, путь твой верен.
— Ну, раз ты все знаешь, леший, то скажи мне тогда — в чем мое призвание? Почему мне дома не сидится — нет ли тут чар каких?
— Чар тут мало, всего только — постоять за нашу землю. И ты, и я — все мы на этой земле живем, если что с нею случится — ни вам, людям, ни нам, лесным да водяным жителям, никому житья не будет. Да за примером далеко ходить не надо — глянь хоть на мой лес!
Лешачок повел рукой по сторонам, и Властимир, невольно тоже оглянувшись, вспомнил, что во всем лесу за день не встретил никого, кроме лешего.
— А скажи-ка мне, стар-старичок, леший-лешачок, отчего это в твоем лесу тишь, как на погосте в летний полдень? Ночь для вашего брата самое время, да и лесные птахи о такую пору голосисты, а в твоем хозяйстве тишь да пустота, сон да немота! Отчего так?
Леший при его словах явно опечалился, понурился, подперев ладошкой щеку.
— Был лес-лесок, а в лесу—соловья голосок, — забормотал он, — да только ныне тишь, не слыхать и мышь. Опустел мой лес — кто в дальние леса подался, кто затаился, мало кто остался, да и тот попался… Как поедешь на север отсюда три версты, а потом три версты на восток, увидишь ручеек. Тот ручей все бежит-спешит к Светлоозеру. Только раньше оно было светлое, в ясный полдень видать донышко, а теперь оно заросло-зацвело, ну а где и от берега навсегда ушло. Захолодело, заболотело, у русалок не стало родины.
— Ну и что из того? На то дед-водяной есть, чтобы за озерами следить!
— Да ведь и водяной дед оттуда ушел! Поселилось в том озере чудище водяное, болотное! — Глаза лешего округлились то ли от страха, то ли от волнения. — Откуда оно взялось — никто не знает, не ведает, а только приползло и живет, всем житья не дает. Уж кто плавает — да не выплывет, а уж кто нырнет — да не вынырнет, зверь к воде придет — и того задерет! Оттого-то все и разбежались и попрятались!
Властимир почувствовал, как странно стеснило грудь — как когда-то в детстве, когда слушал песни о змеях и чудищах, с которыми бились богатыри, что жили во времена Трояна. Он думал, что все это сказки для малых и глупых и такого вовеки не было, а вот теперь сказка обернулась былью и случилось это с ним!
Он вскочил, свистнул, подзывая Облака. Верный конь подошел сразу и встал позади хозяина, недоверчиво косясь на лешего, сидевшего у костра мохнатым комочком, грея руки.
— Где, говоришь, это озеро? — спросил князь. — Три версты на север, а потом три версты на восток и по течению ручья?
— Да ты что, княже? — вскочил лешачок. — Куда собрался? Властимир сосредоточенно собирал свои вещи в мешки.
— К озеру, — ответил он. — Посмотреть, что за чудище такое, что от него даже водяные разбежались!
Леший подбежал и вцепился ему в руку:
— Не спеши, человече! Ночами оно в глубоком омуте отлеживается, тебе до него не добраться, а на рассвете оно выплывает охотиться. Теперь в озере взять нечего, оно и на берег выходит. На суше не так ему привольно — плохо оно по земле ходит. А в воде с ним не совладать! Если в ночь поедешь — оно тебя с воды схватит, утянет в омут да и разорвет. Дождись утра — утро вечера мудренее, а тебе перед боем сила нужна!
Почувствовав на руках мягкие прохладные пальчики лешего, Властимир опять сел. Старичок был прав: следовало выманить чудовище из воды — ведь и медведя не берут в берлоге, а выманивают, а медведь послабее будет, наверное, чем это диво. В раздумье он стал жевать разогревшееся на углях вяленое мясо.
Лешачок следил за ним голодными глазами. Поняв без слов его взгляд, Властимир отрезал и ему — видимо, совсем в лесу худо стало, раз и его хозяин так оголодал! Тот остался доволен куском и долго, отвернувшись, жевал.
Лесной гость пригрелся у огня, хотя обычно лешие его терпеть не могут, опасаясь, как бы он не спалил леса. Но этот леший был необычным — уже засыпая, Властимир видел его маленькую фигурку, склонившуюся над костром.
Густой молочно-белый туман лежал над озером и окружавшей его поляной, словно снег, когда Властимир на следующее утро подъехал к берегу и огляделся.
Все было так, как рассказывал ему леший. Он проводил человека до самого ручья и всю дорогу говорил о том, что чудище любит, что ему не по нраву и где его вернее искать. Прощаясь, он обещал подождать его на этом месте.
Озеро было вытянуто в длину на две или три версты — дальний берег пропадал в тумане. Сколько было ширины, Властимир тоже не мог определить. Леший уверил его, что оно узкое и глубокое, с обрывистыми берегами, поросшими камышом. Только с одного берега камыши и тростник росли не так густо — там был водопой и туда-то любило выползать это чудище.
Омут, где оно могло сейчас спать, был совсем рядом — в десятке саженей. Обрывистые берега нависали над зеркалом гладкой и обманчивой тихой воды. Ветлы, на которых раньше любили сидеть русалки, качали тонкими ветвями у самой воды. По поверхности плавали листья водяных растений — князь узнал пока еще небольшие пластинки одолень-травы и водокрас, его родню. Вода в омуте была чиста, но он был слишком глубок, чтобы можно было что-то в нем разглядеть.
Привязав Облака у опушки и приготовив оружие, князь подобрал несколько камней покрупнее и вернулся к омуту. Надо было выманить чудовище, чтобы одолеть его на суше, по совету лешего.
Камень с гулким всхлипом упал в воду, подняв брызги. Второй камень Властимир бросил с таким расчетом, чтобы он произвел как можно больше шума — в детстве с мальчишками он частенько так развлекался на берегу Оки и один раз поднял сома из ямы.
Он покидал так почти все камни, но чудище не показывалось, словно его там и не было. Князь уже почти поверил в то, что леший его обманул, но тут вода заволновалась. В глубине заворочалось что-то большое и длинное, как утонувшее бревно. Последний камень вылетел из рук князя и шлепнулся как раз на всплывающее существо. Оно дернулось, изгибаясь, и Властимир понял, что спугнул неведомое чудище.
Но он все еще не мог разобрать, с кем ему предстоит сразиться. Воображение рисовало зверя, похожего на того сома из воспоминаний детства, только гораздо больше и, может быть, с лапами. Он ждал тупую морду с широкой прорезью рта и крошечными глазками по бокам, осененную десятком усов-змей.
Вода вспенилась, вскипела, и прямо перед князем стремительно вынырнула узкая голова, вся, кажется, состоящая из длинной пасти, усаженной зубами. Пасть раскрылась, обнажая розовое нутро, но захлопнулась прежде, чем Властимир успел ткнуть туда мечом. Все же он замахнулся и со всей силы опустил меч на уродливую голову.
Разъярившись, чудище нырнуло, но только для того, чтобы тут же выскочить из воды на сушу так легко, словно его толкнули снизу. Властимир попятился, не сводя с него глаз, — это было совсем не то, чего он ждал.
Его враг, как ни странно, больше походил на ящерицу, если бы она выросла до четырех-пяти саженей в длину и обзавелась когтями на кривых лапах, твердой кожей, похожей на ржавый доспех, усыпанный шипами и шишками. Приподнявшись на толстых коротких лапах, чудище разинуло пасть и проворно бросилось на него. Большие выпуклые янтарные глаза на макушке внимательно следили за человеком.
Чудище взревело, когда меч князя второй раз достал его по голове, не причинив заметного вреда. Оно целиком выползло на берег и теперь в ярости било по траве хвостом с таким же звуком, как бьет конский бич, только гораздо глуше, и ревело хриплым басом — все-таки две царапины остались на его уродливой голове.