Хельги помотал головой, следя, как темные силуэты всадников поднимаются на пологую вершину поросшего редколесьем холма. Он понял вдруг, почему исчезла из Альдегьюборга красавица Ладислава, юная девушка с чистыми васильковыми глазами, на долю которой выпало так много всего. Ведь сам же он, Хельги, перевез в город семью, не мог не перевезти — фьорды Халогаланда, пользуясь отсутствием сильного конунга, терзали набегами все, кому не лень, а много ли сможет сделать против разбойников женщина, даже такая, как Сельма? К тому же, как впоследствии узнал ярл, подняли головы и старые его враги — жадюга Скъольд Альвсен, брат которого, рыжий беспредельщик Бьярни, был когда-то убит Хельги на поединке; и Свейн Копитель Коров. Оба зарились на землю Бильрест-усадьбы, но и не только на нее — их алчные корявые лапы тянулись уже и к дальнему Снольди-Хольму, родовой усадьбе Сельмы! Уже таились по дальним хуторам подкармливаемые Скъольдом бродячие шайки, уже посматривали на усадьбу Сельмы… Как узнал потом Хельги, возглавлял врагов давний его соперник, красавчик Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров… А ведь Фриддлейв когда-то посматривал на Сельму… В общем, молодой ярл вернулся вовремя. С верным Снорри они забрали все, что могло поместиться на двух драккарах и кнорре. Сельма была счастлива, хоть иногда и плакала — грустно было расставаться с родной стороной. Хельги хорошо помнил, как встретила его супруга. Их драккары были приняты за суда врагов! Воины — какие уж были — стояли на стенах, ими командовала сама Сельма — высокая, в короткой серебристой кольчуге, с развевающимися на ветру волосами, она казалась валькирией, сошедшей с небес по приказу самого Одина. Грозная и неприступная, с плотно сжатыми губами и двумя мечами в руках… Она вскрикнула и побледнела, узнав Хельги, и тот внес ее в дом на руках. Сняв кольчугу с туникой, положил на ложе, лаская взглядом белое, как морская пена, тело… Широко распахнув глаза — темно-голубые, как воды фьорда, — молодая женщина призывно протянула руки… Такая родная, любимая…
Хельги часто спрашивал себе — любил ли он Ладиславу так же, как жену? И не мог ответить… И все чаще думал о юной девушке с глазами как васильки, с которой было связано так много… Ладислава, Ладия… Ярл искал ее после возвращения из Халогаланда. Искал напрасно — девушки не было в городе, а ее родственник — кузнец Онфим Лось — пожав крутыми плечами, ответил лишь, что девчонка подалась куда-то в леса, к дальним родичам, зачем так поступила — не сказала.
— Ей бы замуж, — вздыхал кузнец. — Да, видно, не захотела, ушла. Своевольная стала девка, упертая. Ну, да в нашем роду все такие…
Хельги тогда вдруг почувствовал облегчение. Ну, была бы Ладислава — и что? А вошла б она в его дом? Законы викингов дозволяли знатным людям иметь несколько жен. Дозволяли… Только вот Хельги почему-то не хотел поступать так. Почему? Любимая должна быть одна… А если две вместе — и рядом — это как-то нехорошо… Нехорошо не по меркам Хельги, а по меркам Того, Другого… И ярл не мог рассуждать иначе!
Значит, наверное, и к лучшему, что Ладислава исчезла, ушла, неизвестно куда. Даже не оставила знака — а ведь оставила бы, если б захотела.
Ярл сглотнул слюну. Он вдруг понял, что терзало его последнее время. Мысль о Ладиславе… Вернее — мысли…
Густой лес с обеих сторон постепенно стал реже, а потом и совсем исчез. Из-за кустов высветлилась длинная пустая поляна — заснеженное озеро.
— Эй, дядько Трофим! — озаботился Жердяй. — А выдержит лед-то?
Трофим Онуча усмехнулся в усы:
— Выдержит, паря, не сомневайся. Не таких выдерживал.
Сначала на лед вышла дружина, за воинами потянулся обоз — девять саней, шесть из которых уже были загружены данью — медом и воском, мехами, мясом и рыбой — остальные четыре еще нужно было загрузить. Впереди, над холмами и лесом, заползали темные тучки, закрывая желтые, выкатившиеся было на небо звезды. Теплело, видно, к метели или уж, по крайней мере, к обильному снегопаду, такому, что заметает все стежки-дорожки так, что ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Плохо это, что снег. Не шел бы лучше. Ну, может, не такой и сильный будет? Трофим Онуча с тревогой посмотрел на небо и подогнал лошадь. Сани его были нагружены полностью. Хорошо Жердяю — у того пока пусты. Если будет такой снег — хорошо б и перегрузить часть всего на пустые, надо будет сказать князю. Трофим вдруг улыбнулся — первый раз он встречал знатного варяга, который бы прислушивался к чужим советам, даже к советам смердов. И, по мнению Трофима, правильно делал, что прислушивался. В чужой-то земле прежним умом не проживешь — надобно и местных слушать. Редко такое бывало, чтоб слушали. Но бывало все-таки. Вот и сейчас послушал князь, и хорошо, что послушал, — эвон, пилили бы в пургу по реке да по озеру, за тридевять земель киселя хлебали б. А так… Вон, уже и прорубь, и тропинка. Скоро, совсем скоро — усадьба.
Она внезапно выглянула из-за лесочка темнеющим на снежном склоне холма частоколом. За частоколом маячили приземистые строения, уныло поскрипывали на ветру распахнутые настежь ворота. Ждал, что ли, кого Конди? Собаки не лаяли — может, и вправду ждал?
Чтобы зря не пугать хозяев, Хельги остановил дружину. Отправил вперед Трофима — иди, мол, взгляни да предупреди, чтоб встречали. Сам при этом усмехнулся в усы — не может такого быть, чтоб столько людей не заметили местные. Тогда почему не вышли навстречу? Чего худое замыслили? Супротив тяжело вооруженной дружины? Самоубийцы…
Трофим Онуча выбежал из ворот с жалобным стоном.
— Там… Там… — размахивал он руками.
— Да что там? Говори толком?
— Убиты… Все убиты… И сам Конди-старик, и все… — Трофим покачал головой. — Эвон, идите, смотрите сами.
Очутившись в усадьбе, ярл велел зажечь факелы. В их дрожащем свете осмотрел с бесстрастным лицом валявшиеся на дворе трупы, отрезанные детские головы на шестах, замученных в доме дев.
— Баловались с ними, — осмотрев девок, сглотнул слюну кто-то из дружины. — Видно, колбеги. Говорят, они и раньше такое творили.
Хельги не слушал. Велел только, чтоб зажгли побольше факелов. Все хотелось увидеть, не упустить никакой малости — и сделать выводы. Колбеги — не колбеги — кто-то же сделал это? А за сделанное — должны ответить. Ответить и по закону, и по обычаю.
— Может, мстил кто? — высказал предположение Снорри. Ярл задумчиво покачал головой. Он и сам так поначалу подумал, но… Что значит месть? Мстят ведь не человеку — роду. Здесь — как раз похоже на то, судя по всему — вырезан весь род Конди. Только зачем было вырезать всех? Ведь достаточно убить самого авторитетного — Конди — и дело с концом. Зачем убивать детей и женщин? Для страха? Или — чтоб не осталось тех, кто смог бы мстить впоследствии? Может быть… Но эти отрезанные головы, истерзанные тела, кровь… целые лужи крови — слишком много для обычной родовой мести. И что тоже интересно, никто не поджег дом! Не полыхала усадьба на весь лес, стояла себе, целехонька, словно ждала кого.
— Вынесите из дому убитых, — наконец распорядился ярл. — И пусть загоняют во двор возы — заночуем здесь.
Никого не удивило это распоряжение — ночевать среди трупов. И дело вовсе не в грубости нравов. В лесу, средь волков, что — лучше, что ли?
Выйдя во двор, Хельги прислушался к волчьему вою. Похоже, стая шла за обозом и раньше, только близко серые бестии не подходили — боялись. А вот теперь осмелели. Справная была усадьба — во всем чувствовалась крепкая рука хозяина. Добротный, срубленный из толстых бревен дом. Не землянка, изба — попробуй-ка в земле проживи зиму, просторный хлев с убитой скотиной — ее прирезали, но взяли не все мясо — тоже еще одна загадка. Овин, амбары. Кое-что из припасов исчезло. Ярл подозвал Трофима Онучу — бывалого мужика — поручил подсчитать тщательно, что именно взяли. Трофим кивнул, побежал к амбару, за ним, не отставая, смешно мерил двор шагами длинный неуклюжий Жердяй. Оглядываясь, Трофим что-то бурчал ему, видимо поучал.
— Зайди-ко в дом, ярл, — тихо попросил появившийся во дворе Снорри.
Хельги последовал за ним — что там такого выискал молодой воин?
— Смотри, — войдя в избу, Снорри кивнул на молодую девушку у самого очага. Оттаскивая, ее перевернули спиной вверх… Белые, разрубленные мечом ребра, вытащенные наружу легкие… Знакомое дело…
— Кровавый орел, — эхом откликнулся Снорри. — Нидинги!
— Откуда здесь люди фьордов? — удивленно обернулся к нему ярл.
Молодой викинг невесело улыбнулся:
— Оттуда же, откуда и мы.
— Но какой смысл? — Хельги все не мог поверить. — Не пойму, кому из конунгов понадобилась вдруг столь нищенская добыча, за которой надобно еще и переться неведомо куда, да не на корабле — пешком, на санях — драккар по здешним рекам не пройдет и в летнее время. Нет, вряд ли это викинги…
Трофим Онуча выбежал из ворот с жалобным стоном.
— Там… Там… — размахивал он руками.
— Да что там? Говори толком?
— Убиты… Все убиты… И сам Конди-старик, и все… — Трофим покачал головой. — Эвон, идите, смотрите сами.
Очутившись в усадьбе, ярл велел зажечь факелы. В их дрожащем свете осмотрел с бесстрастным лицом валявшиеся на дворе трупы, отрезанные детские головы на шестах, замученных в доме дев.
— Баловались с ними, — осмотрев девок, сглотнул слюну кто-то из дружины. — Видно, колбеги. Говорят, они и раньше такое творили.
Хельги не слушал. Велел только, чтоб зажгли побольше факелов. Все хотелось увидеть, не упустить никакой малости — и сделать выводы. Колбеги — не колбеги — кто-то же сделал это? А за сделанное — должны ответить. Ответить и по закону, и по обычаю.
— Может, мстил кто? — высказал предположение Снорри. Ярл задумчиво покачал головой. Он и сам так поначалу подумал, но… Что значит месть? Мстят ведь не человеку — роду. Здесь — как раз похоже на то, судя по всему — вырезан весь род Конди. Только зачем было вырезать всех? Ведь достаточно убить самого авторитетного — Конди — и дело с концом. Зачем убивать детей и женщин? Для страха? Или — чтоб не осталось тех, кто смог бы мстить впоследствии? Может быть… Но эти отрезанные головы, истерзанные тела, кровь… целые лужи крови — слишком много для обычной родовой мести. И что тоже интересно, никто не поджег дом! Не полыхала усадьба на весь лес, стояла себе, целехонька, словно ждала кого.
— Вынесите из дому убитых, — наконец распорядился ярл. — И пусть загоняют во двор возы — заночуем здесь.
Никого не удивило это распоряжение — ночевать среди трупов. И дело вовсе не в грубости нравов. В лесу, средь волков, что — лучше, что ли?
Выйдя во двор, Хельги прислушался к волчьему вою. Похоже, стая шла за обозом и раньше, только близко серые бестии не подходили — боялись. А вот теперь осмелели. Справная была усадьба — во всем чувствовалась крепкая рука хозяина. Добротный, срубленный из толстых бревен дом. Не землянка, изба — попробуй-ка в земле проживи зиму, просторный хлев с убитой скотиной — ее прирезали, но взяли не все мясо — тоже еще одна загадка. Овин, амбары. Кое-что из припасов исчезло. Ярл подозвал Трофима Онучу — бывалого мужика — поручил подсчитать тщательно, что именно взяли. Трофим кивнул, побежал к амбару, за ним, не отставая, смешно мерил двор шагами длинный неуклюжий Жердяй. Оглядываясь, Трофим что-то бурчал ему, видимо поучал.
— Зайди-ко в дом, ярл, — тихо попросил появившийся во дворе Снорри.
Хельги последовал за ним — что там такого выискал молодой воин?
— Смотри, — войдя в избу, Снорри кивнул на молодую девушку у самого очага. Оттаскивая, ее перевернули спиной вверх… Белые, разрубленные мечом ребра, вытащенные наружу легкие… Знакомое дело…
— Кровавый орел, — эхом откликнулся Снорри. — Нидинги!
— Откуда здесь люди фьордов? — удивленно обернулся к нему ярл.
Молодой викинг невесело улыбнулся:
— Оттуда же, откуда и мы.
— Но какой смысл? — Хельги все не мог поверить. — Не пойму, кому из конунгов понадобилась вдруг столь нищенская добыча, за которой надобно еще и переться неведомо куда, да не на корабле — пешком, на санях — драккар по здешним рекам не пройдет и в летнее время. Нет, вряд ли это викинги…
— Кюльфинги! — вдруг предположил Снорри. — Недаром и местные про них говорили.
Кюльфинги — «дубинщики» — неведомое, грозное племя одетых в медвежьи шкуры воинов, вооруженных дубинами и топорами. Местные называли их — колбеги. А вот это, пожалуй, больше похоже на правду. Но средь них явно затесался и кто-то из варягов-викингов — об этом красноречиво говорил «кровавый орел». Но почему они не сожгли усадьбу? Непонятно…
Дружинники расстилали на окровавленном полу свеженарубленные сосновые ветки. Запахло смолой и дымом от разожженного очага. Хельги уселся на вытертую от крови лавку, с любопытством осматривая помещение. В общем-то ничего необычного — очаг из круглых камней, островерхая крыша с отверстием для выхода дыма, вдоль стен — широкие, накрытые сукном и шкурами лавки. Пара больших сундуков с одеждой и нехитрой утварью — деревянной посудой да плетенными из лыка туесами, под одной из лавок — плотницкий инструмент: долото, лучковая пила, топоры.
— На них напали внезапно, — опускаясь рядом на лавку, высказал предположение Снорри. — Они даже не успели оказать сопротивление!
— Да, — согласно кивнул ярл. — Видно, пришельцев здесь хорошо знали… Или, по крайней мере, хотя бы одного из них. К тому же… — Он наклонился вдруг к самому уху молодого варяга. — Ты заметил, как убили женщин?
Тот удивленно поднял глаза:
— Обыкновенно убили. Перерезали горла…
— Нет, — Хельги усмехнулся. — Горло перерезали уже потом, сначала их поразили в сердце… оставив такие маленькие дырочки, какие вряд ли бывают от копий…
— Тонкий кинжал? Стрела?
— Может быть… Но очень похоже и на другое. — Ярл прищурился от разъедающего глаза дыма. — На то, как убивал свои жертвы друид! Ты помнишь?
— Тонкий железный прут!
— Именно.
— Но откуда…
— Пока не знаю, Снорри. — Ярл тяжело вздохнул. — Это всего лишь предположение. И очень хотелось бы, чтобы оно оказалось ошибочным.
Улеглись спать поздно ночью — ярл и Снорри — на лавках, остальные — вповалку на сосновых ветках. Ярко горело в очаге жаркое пламя, брызжа горячей смолой, потрескивали дрова, и едкий дым стелился по стенам, медленно поднимаясь к потолку. Составлявшие почти половину дружины варяги уснули сразу — были привычны к картинам кровавой бойни. Не было таковое в новинку и славянским дружинникам, а вот что касается простых возчиков… У Жердяя, к примеру, зуб на зуб не попадал от страха, да и Трофим Онуча тоже чувствовал себя не лучшим образом, хотя и не показывал виду. Обсуждали случившееся шепотом, косясь на спящих варягов. Месть, говорят… Да не было таких врагов у старого Конди, чтоб так страшно мстить! Колбеги? Давненько они тут не появлялись, а если б и появились, так и скот бы увели, и в доме подобрали бы все до последней нитки, и в амбарах. Да и девок не стали бы убивать — это ж какой товар! Нет, не колбеги это и не соседи весяне. Тогда — кто же?
Те же вопросы мучили и ополоумевшего от навалившегося горя Дивьяна. Парень почти бежал по заснеженной лесной тропке. Нет, не уйдут враги, кто бы они ни были! Колбеги? Да, скорее всего, это колбеги — так рассуждал отрок, ничегошеньки об этом племени не зная. Но зачем знать? Разве ж не они убили отца и двоюродных братьев? Разве ж не они чуть было не прикончили старого Конди? Вот и теперь явились в здешние леса с кровью! Ничего… Никуда не денутся…
Не чувствуя усталости, шел по следам врагов Дивьян. Поторапливался — с неба уже валил снег крупными белыми хлопьями, еще немного — и заметет следы, ищи тогда недругов — век наищешься! Тяжело дыша, отрок глядел на снег, примечая: вот — копыта коня, вот — чей-то сапог, а вот — лыжи. Это хорошо, что они на лошадях. Оно, конечно, пешему конного не догнать, да зато коней издалека учуять можно. И по навозу свежему, и по волкам, что шли следом, — ишь развылись, твари! Ненависть гнала Дивьяна вперед по заметенному снегом лесу. Волки выли где-то впереди, поспешая за людьми и конями, странно, что они не остались полакомиться человечинкой на усадьбе. Может, спугнул кто? Или это какая-то другая стая? Тут, в лесах, волков было множество. Нет зверя страшнее этого хищника, нет лютее его, хитрей и выносливее. А быстр — иногда и рассмотреть не успеешь, как шмыгнет у самых ворот серая тень, глядь-поглядь — и нет собаки, а то и двух сразу, как уж бывало не раз. Опасен зверь, умен — добычу может преследовать днями, выжидая удобный момент, а как выждет — все! Вцепится острейшими зубами в горло, порвет, тут налетит и вся стая — повалят несчастную жертву на землю и примутся жрать, терзая еще теплое тело, так что к утру останутся лишь рожки да ножки, вернее, копытца. Ничем не брезгуют волки — ни мышью полевой, ни птицей, ни человеком.
От ненависти совсем утратил осторожность Дивьян, одним только и жил — не потерять бы следы, не упустить бы, совсем и не думал про волков, а надо было…
Он заметил их поздно, слишком поздно, чтоб убежать, да и куда здесь бежать-то? Была, правда, когда-то поблизости, около болота под названием Чистый Мох, охотничья заимка — да цела ли? А если и цела — что с того? Все одно на своих двоих не убежишь от стаи.
Вот, кажется, что-то сверкнуло в снегу! Дивьян замедлил шаг, поднял — уточка. Бронзовая подвеска-уточка, из тех, что так любили носить замученные сестрицы. Значит, он на верном пути! А там, за холмом, уж не ржут ли кони?
Дивьян поднял глаза — прямо перед ним вспыхнули в ночи желтые искорки. Звезды? Искорки приближались, вот уже слышно стало дыханье, резко пахнуло зверем… Волки!