— Кушай, кушай, Орай, — прошептал Вятша и усмехнулся. — Леший с ними, с гостями теткиными. Ужо, по приходе, посмотрим. Нешто этак и просидят все время в избе? А не дура Любомира, знала, что запросто можно его в Киев послать, не убежит, возвернется. А отчего так думала? Видно, проведала про него и Лобзю… Да и трудно было бы про то не проведать, не особо-то они и таились. А принести Лобзе подарок из Киева — гребешок али браслет стекольчатый! Ну, и Онфиске что-нибудь… Вятша ощупал пояс, вытащил запрятанную монетку — маленькую, блестящую, медную — ромейский обол. Невелико богатство, а все ж гребешок купить можно. Покрасивей только выбрать, Порубора навестить, посоветоваться… Эх, что ж он тут расселся-то?
Вскочив на ноги, парубок быстро направился к лугу. Ярко синело небо, и солнце светило так ласково, и легкий, пахнущий луговыми травами ветерок трепал волосы. Хорошо! Изгиб реки блеснул за лугом, над затопленными разливом мостками темнел привязанный к дереву челн. Хорошо! Вытащив из кустов весло, Вятша развязал веревку и с силой оттолкнулся от берега.
— Вернется парень-то твой, не сбежит? — завидев вошедшую хозяйку, поинтересовался один из гостей, хозяин. Второй — маленький, неприметный мужичок в плохонькой одежонке — молча сидел в уголке.
— Не сбежит, — усмехнулась та, поставив на стол горшок с просяной кашей.
— Что, так верен?
— Не то чтоб оченно верен… — Женщина неожиданно засмеялась. — А есть тут, чем его удержать.
— Девки?
Любомира согласно кивнула, покосившись на гостя. Вроде бы обычный — длинноносый, рыжеватый, бледный — но глаза! Черные, нелюдские, страшные! Посмотрит — словно ожжет плетью.
Вятша добрался до Киева быстро — солнце еще не село, сияло весело в густо-голубом небе, пуская по речным волнам юрких оранжевых зайчиков. В кустах, вдоль всей пристани, пели птицы. Горели костры, черные дымы поднимались вверх, вкусно пахло похлебкой. Вокруг кипела работа — артель плотников готовила ладьи: смолили, забивали рассохшиеся щели паклей, заменяли подсгнившие доски. Вятша повел носом воздух, сглотнул слюну. Покормит ли Мечислав? Должен бы… Парень резко ускорил шаг, войдя в город, свернул к Подолу, прошел людными улицами, многие: кузнецы, кожемяки, горшени — уже заканчивали работу, выходили на люди, развеяться, новостей послушать, себя показать. Пара косматых с увесистыми посохами волхвов в одинаковых ожерельях из птичьих костей, окруженные любопытствующими людьми, деловито дули на небо. Предсказывали погоду. Вятша подошел ближе послушать.
— А на седмице, яко поиде Велес на гору, да на пригорки Перуновы, да глянь-поглянь на дождище, да на солнышко красное, да возрадуйтеся, да не по суху земле, а по небу синему, да по грому-молонье, да…
Как ни силился Вятша, так и не смог распознать, что ж за лето предсказывали волхвы — уж больно уклончиво говорили — то ли дожди все время будут, то ли, наоборот, ведро?
Плюнув, парень разочарованно отошел, свернул к торгу, подумав запоздало — а не разошлись ли торговцы? Конечно же, расходились уже, что ж им, до ночи тут стоять, в рядах? Вятша стукнул себя по лбу — вот дурень! Называется — купил девам подарок! А нечего было стоять рот раззявя да волхвов слушать! А завтра и времени-то может не быть. Мечислав, он ведь с утра раненько к Любомире погонит, чего выжидать-то? Вятша вдруг улыбнулся — придумал! Схватил за рукав пробегавшего мимо отрока:
— Эй, паря, где гребенников улица?
— Гребенников? — ковыряя в носу, переспросил тот. — Кажись, там, у Копырева конца, где ложечники да посудники.
— У Копырева конца? — обрадовался Вятша. — Вот славно! Как раз по пути.
Он вовсе не собирался сразу же тащиться на Щековицу, к Мечиславу. Дружка навестить, Порубора, да девчонкам подарков прикупить — вот главное-то дело!
Гребенников-косторезов отыскал быстро — не впервой в Киеве — прикупил на медный обол пару дивных гребней, да у стеклодува — браслетик синенький — Лобзе. Спрятал все в суму, за плечо закинул, улыбнулся: красота, одно дело сделано! Теперь бы другое — Порубора увидать. Девчонка одна, Любима, пригрела сироту, вернее, тятенька ее, старый Зверин, что держал на Копыревом конце постоялый двор. А там уже было людно! Еще бы — со всей земли полянской, да от соседей, с древлян, стекались купецкие — с медом, с воском, с мехами — ждали каравана, что снарядит вскорости «в греки» князь Хаскульд — Аскольд, как и всегда по весне бывало. Войдя в ворота, Вятша углядел девушку — стройная, проворненькая, с иссиня-черной косой, та деловито настропаливала тесто у открытого очага — чай, тепло уже было, чего ж в доме, в духоте-то сидеть? Ее помощница, рыжая смешливая Речка, что-то рассказывала, передразнивая кого-то, видимо, постояльцев, от чего обе то и дело заходились смехом. Так и месили — в четыре руки, в большой глиняной корчаге.
— Эй, Любима, — позвал новый гость. Девчонка оторвалась от теста, вскинула черные очи.
— А, Вятша, — улыбнулась она. — А Порубора нету — третьего дня с охотниками ушел за Почайну.
— А когда вернется? — Вятша погрустнел.
— В следующую седмицу обещался. Да не хмурься ты так, порадоваться за Порубора надо — шутка ли, почитай почти всю зиму без работы сиживал, так хоть сейчас…
— Кого повел-то?
— Да леший их знает. Несколько ногат обещали. — Любима пожала плечами. Потом вытащила из корчаги грязные — в тесте — руки. Сполоснула в стоявшем рядом тазу, раскатала рукава, снова взглянула на парня:
— Пошли-ка в дом, покормлю.
Вятша не стал отказываться — проголодался изрядно. С удовольствием умял миску сытной, заправленной житом похлебки с рыбой. Поев, поклонился Зверину, самолично несущему несколько кружек с квасом — видно, важным гостям, купцам каким-нибудь. Ну, да… Вон один — толстый, веселый, в яркой синей рубахе — подобная была когда-то у Порубора — ишь как лихо опрокинул кружку, любо-дорого посмотреть! Сказал сидевшим рядом что-то смешное. Засмеялся и Зверин, поставив кружки на стол:
— На здоровье, господине Харинтий!
Забрав грязные кружки, кивнул по пути Вятше, показал глазами на купцов — рад, мол, видеть, поговорил бы, да некогда. Впрочем, и парень был не очень-то расположен время терять — до Щековицы путь не близок, а уже темнело.
Поев, встал и, уже уходя, еще раз поклонился хозяину, тот — коренастый, до самых глаз бородищей косматой заросший — махнул рукой — иди, после пообщаемся, в другой раз как-нибудь. Выйдя на двор, Вятша простился с девчонками и, спустившись по кривой улочке к Подолу, зашагал вперед, огибая заросший бузиной и орешником холм. Поспешал — темнело уже, и серебристый месяц покачивался над вербами, а на небе медленно зажигались звезды. Где-то невдалеке лаяли псы. Совсем рядом, на склоне холма, за плетнем мычали коровы и недовольно гоготали гуси.
Мечислав-людин встретил посланника неприветливо, впрочем, он и всегда был хмурым. Даже не накормил толком — кинул зачерствевшую лепешку да плеснул в деревянную кружку студеной водицы. Что ж, спасибо и на том.
Буркнул:
— В овине поспишь. На сене.
А изрядно, видать, у него сенца заготовлено! Хотя чему удивляться, коли по осени от Любомиры аж два воза вывез. Ну, на сене так на сене.
— Завтрева встанем рано, — предупредил Мечислав, несколько неуклюжий, грузный, он чем-то напоминал вставшего на дыбы медведя. — Что за важный гость-то?
— Да не видал я, дядько Мечиславе, — отмахнулся Вятша. — Не знаю. Любомира меня и в избу-то не пускала, да и девок тоже. Самолично из погреба квас таскала.
— Самолично, говоришь? — переспросил Мечислав. — Ну, значит, гость и в самом деле важный. Ин, ладно — завтра увидим. Ну, иди спи — чего расселся? Овин где — у служек спросишь.
Вятша усмехнулся — и чего это Мечислав его так настойчиво выпроваживает? Вроде и не поздно еще. Видно, дела какие-то у него тайные. Ну, да леший с ним и с делами его. Сейчас выспаться-то — в самый раз — притомился за день. Выпросив у прижимистого корчемщика старый нагольный полушубок — чай, не лето, в овине-то спать! — парень вышел во двор, едва не столкнувшись в дверях с тощим чернявым мужиком, круглолицым, жукоглазым, хитрым. Тот задержался на пороге, и Вятша вдруг отчетливо вспомнил его — Истома! Истома Мозгляк. Тот, что сторожил их с Порубором у старой ведьмы. Истома, видно, тоже узнал парня, ощерился:
— Что, сбежал от ведуньи?
— Сбежал. — Вятша оттер его плечом. — Дай пройти.
Не очень-то хотелось ему предаваться воспоминаниям с этой чернявой собакой. Едва ведь не сгинули из-за него у колдуньи.
Истома посторонился, прошептал в спину:
— Иди, иди, паря…
Проводив Вятшу глазами, вошел в корчму, бросился к Мечиславу:
— Это кто там у тебя по двору ходит?
— Да Вятша. Парень с дальней усадьбы. — Корчмарь пожал плечами. — Что ли, знакомец?
— Знакомец, — злобно пробурчал Истома. — Таким бы знакомцам да ножик под сердце!
— Это кто там у тебя по двору ходит?
— Да Вятша. Парень с дальней усадьбы. — Корчмарь пожал плечами. — Что ли, знакомец?
— Знакомец, — злобно пробурчал Истома. — Таким бы знакомцам да ножик под сердце!
Мечислав засмеялся:
— Тебе дай волю, так весь Киев обезлюдеет. Чего лыбишься-то?
— Да так… — Мозгляк хитро прищурился. — Говорят, намедни видали на пристанях кой-кого.
Корчмарь вопросительно посмотрел на него.
— Из тех, с кем ты о-оченно посчитаться желал, — пояснил Истома.
— Не томи! — сверкнул глазами Мечислав. — Никак, Зевоту видали?
— Его, — кивнул круглой головой гость. — С артельными пришел ладьи конопатить.
— Ладьи, говоришь… — Хозяин корчмы зло скривил губы. — Ну, ну… А кто видал-то?
— Да есть тут людишки, — уклончиво ответил Мозгляк. Не всех же соглядатаев выдать Мечиславу, у него и своих хватает, в отличие от Истомы, который после бегства неведомо куда своего властного покровителя — князя Дирмунда — заметно сдал, иссох и словно бы стал ниже ростом, поседел даже. Поседеешь тут, с такими делами. Мечислав-людин, ранее, в бытность Дирмунда-князя у власти, заискивавший перед Истомой, сейчас чувствовал себя полным хозяином ситуации. Ничуточки не смущаясь, заставлял Мозгляка отрабатывать ночлег и корм — а тот уже был далеко не мальчик и ночные промыслы в составе бригады разбойничков-лиходеев вовсе его не радовали. Справились бы и без его пригляда лиходеи, так нет… Истома тоскливо взглянул на дрожащее в очаге пламя: эх, возвернулся бы князь…
— Не вздыхай, не вздыхай, человече, — угрюмо усмехнулся корчмарь. — Готовься лучше. Сеночь с Упырем на пристань пойдете, артельных потреплете — чую, зажирели они. Заодно и Зевоту там посмотрите. Сами не вздумайте трогать — сюда приволоките, а уж я… — Мечислав зло ощерился. — Эх, Яриле, Яриле… Чудный бы тать из тебя вышел, кабы… Ну, инда что говорить? Готовь кистень, ужо посейчас и соберутся ватажнички.
Вятша проснулся от шума: во дворе скрипели тележные колеса, мычали волы, громко ругались какие-то люди. То и дело хлопала дверь корчмы, в призрачном предутреннем свете маячили тусклые тени.
— Ну, что, гляжу, поймали ворога! — донесся довольный голос хозяина корчмы. Ему ответил кто-то знакомый. Вятша осторожно высунулся наружу. Стоя под навесом, Мечислав-людин освещал факелом двор — крытые рогожей возы, волы, кони. Несколько человек во главе с Истомой полукругом встали перед навесом, двое из них держали за руки какого-то взъерошенного парня.
— Поди, не чаял меня увидеть, Яриле? — поднеся факел к самому лицу парня, так, что у того едва не вспыхнули волосы, язвительно осведомился Мечислав и засмеялся. Хохот его враз подхватили остальные, посыпались скабрезные шутки и комментарии:
— Как мы его на пристани-то подловили?!
— Он-то думал, девки зовут, а то Неруч был!
— Эх, не надо было тебе зевать, Зевота.
Зевота? Вятша встрепенулся. Он знал Ярила Зевоту — парня, к которому была неравнодушна Любима, по осени они вместе с Ярилом даже как-то пили квас в корчме дедки Зверина. Порубор еще тогда с ними был, рассказывал, как долго не верили ему Зверин с Любимой тому, что он их родич. Хохотали. Потом пришла к ним и Любима, подсела к Ярилу, ластилась… Значит, схватил Мечислав Ярила? А зачем? Наверное, какие-то нехорошие дела раньше были у них вместе, теперь-то Зевота плотничал с артельными, Киев навещал тайно — опасался кого-то. Ну, теперь ясно — кого… Как же ему помочь-то?
— Давайте парня в амбар, — распорядился корчмарь. — Пущай посидит до вечера, не вернусь покуда. Да приготовьте лошадей, скоро в путь. И этого… Вятшу будите — хватит ужо ему спать, пора собираться.
Скрипнув, хлопнула дверь, и дрожащий свет факела скрылся за нею. Двое слуг — или лиходеев? Впрочем, у Мечислава все они были друг с дружкой повязаны — не очень-то торопясь поволокли по двору связанного Ярила.
— Куда его деть-то? — широко зевнув, спросил один другого. Тот сонно потряс головой:
— В овин хозяин сказывал.
— Так куда ж мы его тянем? Овин-то — вот он. А ну, поворачивай, тля!
Вятша проворно зарылся в сено. Отворилась дверь, и внутрь втолкнули Зевоту. Тот, споткнувшись, упал вниз лицом. Засмеялись:
— Сиди, паря.
— Гады! — с трудом поднимаясь на ноги, бросил в захлопнувшуюся дверь пленник. Вятша зашевелился в соломе, позвал вполголоса:
— Ярил! Яриле…
Зевота вздрогнул…
Они успели переговорить, покуда опростоволосившиеся служки не выпустили Вятшу наружу. Увидев в овине обоих, заскребли шеи. Один попросил Вятшу:
— Ты это… не говори Мечиславу. — Он кивнул на осклабившегося Ярила.
— Не скажу, — пообещал парень. — Надо больно…
Выехали засветло — корчмарь дозволил даже воспользоваться конем, низеньким, косматым, зато выносливым. Так и скакали одвуконь — впереди Мечислав, за ним хмурый Вятша. Хоть и проговорили обо всем с Ярилом — да как оно еще выйдет-то? Как спустились с холма к развилке, Мечислав придержал коня, обернулся:
— Ты челн где оставил?
Вятша возликовал в душе — вот он, шанс на спасенье Ярила, но виду не подал, буркнул только, что за Подолом.
— За Подолом? — вздернул брови корчмарь. — Это мимо пристаней, что ли? — Съязвил тут же: — Покривей-то не мог дорожку сыскать?
— Так там разливы везде.
— Разливы… — недовольно повторил Мечислав, сворачивая к мосту через Глубочицу. — Таскайся тут теперь полдня.
Ну, делать нечего, поскакали. По мосточку через Глубочицу, дальше близ холма, к Почайне, во-он и Подол — заалели впереди крыши. За Почайной-рекой в сизых тучах вставало солнце, красное, холодное, неласковое — видно, день обещал быть ненастным. Задождит, разверзнутся хляби, да как бы не было града — побьет озимые. Справа замаячила широкая лента реки — Днепр — с серыми широкими мостками и привязанными к ним ладьями. Несколько судов было вытянуто на берег — для ремонта. Жившие тут же, в шалашах и сооруженных на скорую руку хижинах, артельщики уже поднялись, разжигали костры, варили в котлах похлебку да грели смолу — конопатить доски.
Достав нож, Вятша перерезал подпругу, чувствуя, как съезжает на бок седло, закричал Мечиславу:
— Эй, постой-ка, дядько!
Корчмарь недовольно повернулся в седле:
— Что еще там у тебя?
— Да подпруга лопнула.
— Тьфу ты… Что ж ты, не видал, что гнилая?
— Откуда ж, дядько? Хорошо, хоть народ рядом… Сейчас живо дратву сыщу!
Мечислав остановил коня, скривился:
— Давай поживее.
Вятше только того и надо! Вмиг спрыгнул с коня, побежал к кострищам, поклонился:
— Да помогут вам боги. Дратвы нет ли?
— Дратвы? Найдем. Погодь, и иглу сыщем.
— Вот благодарствую. А старшой ваш где, Корислав-лодейщик?
— Во-он, у реки, моется. Тебе почто он?
— Да так, пару слов молвить.
Парень проворно спустился к реке. Здоровенный рыжебородый мужик, по пояс голый, закатав порты, стоял по колено в реке и, довольно кряхтя, обливался студеной водицей:
— Эх, хор-рошо!
— Не ты ль Корислав, артельный староста?
Мужик оглянулся — не молод уже, а мускулы — всем бы такие. Прищурив глаза, уставился на Вятшу:
— Я-то Корислав, а вот ты кто такой будешь?
— Поклон тебе от Ярила Зевоты. — Не вдаваясь в не относящиеся к делу подробности, Вятша сразу перешел к главному: — Прознали про него дружки старые, схватили, предать хотят лютой смертии!
Корислав быстро вышел на берег.
— Схватили, говоришь? То-то не видать его… — Артельщик окинул Вятшу цепким взглядом. — Где он, говоришь?
— На Щековице, в корчме Мечислава-людина. Там держат.
— Держат? — Мужик усмехнулся. — Ништо… Хороший парень Ярил, ослобоним, выручим.
— Там людишек лиходейных в достатке, — оглянувшись, предупредил Вятша.
Корислав неожиданно рассмеялся, показав белые крепкие зубы:
— Так и мы, чай, силушкой не обижены! Не сомневайся, выручим Ярила, прям сейчас и пойдем, пока в корчме не очухались. — Он повернулся к кострам, закричал: — Эй, Гвоздай, Маета, Горшеня!
Артельные мужи — могучей статью ничуть не отличавшиеся от своего старосты — оторвались от похлебки:
— Звал, Кориславе?
— Звал, звал. Такое дело… Корчму на Щековице знаете?
Довольный Вятша прихватил дратву с иглой и, быстро наладив седло, вернул инструмент обратно.
— Долго ты что-то, — буркнул ему корчмарь.
— Так покуда иглу сыскал, дядько.
Покрытый утренним туманом Днепр с шумом бросал волны на низкий берег, покачивая привязанные к причалам суда. Маловато их еще было — сезон только начинался, месяц еще — и появятся здесь шустрые долбленки-моноксилы, многочисленные челны да плоскобрюхие ромейские скафы. Зашумит пристань разноязыким говором, заиграет одежками разноцветными, зачиная извечный, как небо, торг. А пока — тихо. Слышно даже, как плещут по воде весла. Сильно плещут, видно, не рыбачья лодка — ладья. Мечислав остановился из любопытства. Из тумана выплывало к пристаням узкое военное судно — насад — долбленое, с надставными бортами. Червленые щиты свешивались с бортов, мерно взлетали весла. С носа щурилась загадочная фигура — то ли Даждь-бог, то ли Велес, то ли Мокошь. Разогнавшись, ладья едва не врезалась в причал, да ловко затабанила левым бортом, мягко ткнувшись в мостки правым, — кормчий был опытен. Еще б не опытен — даже отсюда, с холма, было слышно, как приветствовали его артельные: