В тех морях, где водятся эти прожорливые чудовища, хоть одно из них всегда сопровождает плоты и даже целые суда, нагруженные неграми, чуя добычу.
Несмотря на свою плохую постройку и большую тяжесть, плот все-таки подвигался вперед со скоростью от трех до четырех узлов. Будь получше оснастка, ход его был бы быстрее.
Устроив себе на носовой части нечто вроде навеса, вся команда собралась там и, не сводя глаз с горизонта, ожидала появления вдали горных вершин желанной земли. Жажда скорее достичь берега была так сильна у моряков, что они в эту минуту совершенно забыли о мертвых телах, лежавших посреди палубы и из-за страшной жары, уже показывавших признаки скорого разложения.
Капитан, опасавшийся нового припадка людоедства со стороны своей команды, сам, с помощью боцмана, стащил бы трупы в воду, но ему препятствовало другое опасение: как бы это не вызвало бурного протеста, который пришлось бы опять усмирять оружием.
— Лучше их не раздражать, — говорил он боцману, предлагавшему скорее убрать мертвецов. — Подождем до ночи и посмотрим, решатся ли они приступить к разлагающимся телам для утоления своего голода.
Ровно в полдень ветер вдруг переменился и стал дуть с севера, к тому же слабее, чем утром. Потом и этот ветер совсем затих, что было очень дурным признаком.
Перед заходом солнца капитан и боцман внимательно оглядывали небосклон, не высказывая, однако, вслух своих впечатлений, чтобы не подавать повода к преждевременным разочарованиям команды. И сделали очень умно, потому что смутные очертания, которые они сначала приняли за гору, при ближайшем рассмотрении оказались надвигавшимся темным облаком, и вспыхнувшая было в их сердцах радость сменилась горечью.
— Только этого еще недоставало! — прошептал капитан, обращаясь к боцману. — Ведь эта тучка, так быстро приближающаяся к нам, предвещает новый шторм.
— Да, — так же тихо отвечал старик, сумрачно сдвинув свои густые седые брови, — не иначе как шторм. Хороша будет эта ночка!
— Едва ли мы ее переживем, мой старый друг, — продолжал Ульоа. — Это сооружение, — он кивнул на плот, — совершенно не приспособлено противостоять сильному напору шквала… Но только смотри пока об этом никому из команды ни слова! Что их преждевременно смущать?
— Знаю, капитан, не беспокойтесь. Сами увидят — тогда другое дело… Может быть, при такой угрозе у них и мысли переменятся.
В тяжелом раздумье, сильно угнетенный и озабоченный, капитан прошел под навес, где сидели его пассажиры, и молча опустился там на ящик, служивший, между прочим, и скамьей. Взглянув на хмурое лицо дона Хосе, молодые люди сразу поняли, что угрожает новая беда; но ни у дона Педро, ни у его сестры в этот момент не повернулся язык спросить, чего еще ожидать.
С носовой части неслись крики громко споривших матросов. Судя по некоторым долетавшим оттуда словам, шел оживленный спор о близости или отдаленности берега.
Сумерки сгустились раньше обычного, и на небе не было ни одной звездочки. Вскоре на глухо шумевший Великий океан с беспомощно повисшими на нем досками, нагруженными кучкой людей, спустился непроницаемый, зловещий мрак.
Капитан и сидевшие возле него молодые люди, подавленные тяжелыми предчувствиями, хранили гробовое молчание. Шум же со стороны матросов продолжался.
Вдруг воздух сделался удушливым, как обыкновенно бывает перед сильной бурей; все почувствовали себя облитыми горячим потом, не приносившим никакого облегчения, и грудь сдавило точно свинцовой тяжестью. Дышать стало нечем. К счастью, это продолжалось недолго: пронесся сильный порыв ветра, и повеяло спасительной свежестью. Но этот порыв был предшественником надвигавшегося урагана.
В десятом часу вечера, когда уже и команда стала понимать, что предстоит новая борьба с разнузданной стихией — борьба, в которой едва ли им уцелеть, — в море, с восточной стороны плота, вдруг вспыхнула ослепительно яркая полоса. Свет был так ярок, что напоминал обычные в северных странах сияния на небе.
— Светящаяся рыба! — вскричал капитан, вскочив на ноги и подбегая к борту плота. — Это наше спасение…
Вдруг до его слуха донесся звук, похожий на хруст костей.
— Ретон! — крикнул он не своим голосом, чувствуя, что у него от ужаса стынет в жилах кровь — Ко мне! Скорее! Кажется, они начали…
Взяв наперевес карабин, дон Хосе бросился к тому месту, где лежали трупы погибшего Эскобадо и убитого мятежника Эрмосы. Он не ошибся: окружив тесным кольцом эти трупы, команда принялась уже разрезать их ножами и разрубать топорами.
— Негодяи! Что вы делаете?! — грозно спросил он.
— Собираемся ужинать, капитан, — послышался в ответ спокойно-насмешливый голос Эмилио.
— Ах, и ты уже так заговорил! — воскликнул с искренним огорчением дон Хосе. — Значит, я напрасно считал тебя лучшим. Прочь отсюда! Не то перестреляю всех, как бешеных собак!
— Будет вам бесноваться попусту, капитан! — проговорил Джон, новый предводитель мятежников. — Неужели вы предпочитаете вместо нас кормить акул?
— Но ведь вы не дикари, чтобы питаться телами своих товарищей! — пробовал капитан воздействовать на самолюбие своих людей. — Разве это по-христиански?
— Что же прикажете делать, если мы поставлены в такие условия, когда уже не приходится разбирать, христиане мы или нет? — возразил Джон. — Голод-то, я думаю, одинаково мучителен для всех.
— Об этом не спорю, — продолжал Ульоа. — Но у честных людей при любых страданиях берет верх совесть, не допускающая их унижать свое человеческое достоинство ради облегчения страдания бренной плоти… Да, наконец, взгляните на море: разве вы не замечаете необыкновенного света и не видите рыбы, несущейся прямо на нас?
— Рыбы? Какая там рыба! Это только обман! — возразил Джон.
— Свет-то мы давно уже заметили, но это просто светляки.
— Светляки?.. Дурень! Иди сюда и разинь хорошенько буркалы-то! — перебил боцман.
Калифорниец бросил мертвую руку, которую начал уже было обгладывать, и тяжелыми шагами поплелся к противоположному борту. Он так ослаб от голода, что едва волочил ноги.
— Э, да это сардинка! — вскричал он, вглядевшись в светящуюся полосу. Эй, товарищи! Сюда! Смотрите, сардинка идет! Наше спасение!.. Руками можно брать!.. В воду эти трупы!.. Отвел нас Господь от страшного греха!
Американец весь преобразился: его мрачная кровожадная свирепость вдруг сменилась радостным возбуждением; было ясно видно, что с его души скатилось тяжелое бремя.
Матросы, также еле живые от долгой голодовки, медленно приблизились к нему и тупо уставились на широкую, ярко фосфоресцирующую полосу двигавшейся сплошной стеной рыбы.
Но Ульоа вдруг усомнился, сардина ли это. Он вспомнил, что не раз встречал в северных частях моря похожую на сардину рыбу, но негодную в пищу из-за своей крайней ядовитости.
Между тем матросы оживились, присели на корточки и принялись шарить руками в воде, бездна которой сияла таким волшебным живым светом.
Приблизились и дон Педро с сестрой, любуясь на огненную полосу, бесконечной лентой извивавшуюся по океану с востока на запад, к берегам Новой Каледонии.
— Может быть, это действительно не рыба, а светящиеся полипы? — шепнул дон Педро на ухо капитану.
— Тогда оттенок света был бы другой, — возразил Ульоа. — Нет, я убежден, что это рыба.
— А как ее много, — заметила Мина.
— Да, сардина всегда ходит огромными, тесно сплоченными стаями. Случается, что она останавливает на ходу даже большие суда, попадающие в ее массу, — пояснил Ульоа. — Ведь она идет не только в длину и ширину, но и в глубину, множеством наслоений.
— Следовательно, мы спасены! — радостно воскликнул молодой человек.
— Да, если только это не та ядовитая рыба, которая в это время огромными количествами появляется близ берегов Новой Каледонии и очень похожа на европейскую сардинку. Года три тому назад я уже был здесь, и мне тогда показывали эту рыбу. Она отличается от европейской тем, что вся ее серебристая чешуя испещрена черными точками. Мне говорили, что в какой-то период она не бывает вредной, но, к несчастью, я не запомнил, когда именно.
— Неужели наших людей, да и нас самих, ожидает еще одно разочарование и наши страшные испытания не окончились? — грустно проговорил молодой человек.
— Должно быть, нет: того и гляди, нагрянет новый ураган. Голос боцмана, произнесшего эти зловещие слова, был заглушён радостными возгласами матросов. Светящаяся полоса начала окружать плот, разделившись на два широких потока; вся она кишмя кишела мириадами небольших серебристых рыбок. Лихорадочно быстрое движение их хвостов и жабр производило звуки, похожие на шум проливного дождя в море или в густой листве.
Матросы алчно ловили рыбу прямо руками, позабыв даже об акуле, которая каждую минуту могла вынырнуть из-под плота за новой жертвой. Впрочем, вероятно, и это прожорливое чудовище всецело было поглощено обилием лезшей ей прямо в пасть другой добычи.
Пододвинутые на край плота бочки быстро наполнялись трепещущей рыбой, целыми массами подхватываемой ловцами прямо руками. Взяв одну рыбку на ладонь, капитан стал внимательно рассматривать ее при свете фонаря.
— Новое горькое разочарование! — вскричал он, страшно переменившись в лице. — Ребята, выкиньте скорее всю эту рыбу обратно в море: она ядовитая и в пищу не годится…
Слова его были встречены взрывом дружного хохота со стороны всей команды.
— Капитан с голодухи с ума сошел! — воскликнул Джон. — Не слушайте его, товарищи! Собирайте больше этой манны небесной. В ней наше спасение, а он говорит.
— Клянусь вам, это рыба ядовитая! — снова крикнул Ульоа, у которого от ужаса поднялись дыбом волосы на голове. — Поверьте мне, друзья, я знаю эту рыбу… Кто ее поест, тотчас же умирает в страшных мучениях…
— Что ж, тем лучше, по крайней мере, околеем с полным брюхом, а не с пустым! — насмешливо отозвался чей-то грубый голос.
— Дурачье безмозглое! Неужели вы хотите сдохнуть около самой Новой Каледонии? — вмешался боцман.
В ответ на это послышались восклицания:
— К черту все ваши и новые и старые Каледонии.
— Лопайте их вместе с вашим капитаном!
— Подавитесь там золотом, на которое вы так жадны!
Судя по этим восклицаниям, из всей команды никто не верил ни капитану, ни боцману.
— Так я силой не дам вам отравиться! — решительно заявил Ульоа, стараясь свалить в воду одну из бочек, почти доверху наполненную выловленной рыбой. Это вызвало новый взрыв бешенства со стороны разъяренных голодом людей. Угрожая ножами, они бросились защищать свою добычу, оглашая пустынное море диким ревом.
— Так вы отказываете мне в доверии и в повиновении? — гневно спросил капитан.
— Отказываем, — раздался дружный хор.
— А!.. Ну, хорошо! Делайте что хотите» Умирайте от страшной отравы, если непременно желаете этого. Но помните, что вы были мной предупреждены, и не пеняйте потом на меня!
Видя, что некоторые из товарищей призадумались, Джон крикнул:
— Будет вам слушать эту брехню! Слыханное ли дело, чтобы живая рыба могла быть ядовитой?.. Ешьте ее на здоровье, товарищи! А этот сумасшедший болтун пускай сам дохнет с голоду, глядя, как мы будем насыщаться и останемся целехоньки». Старый дурак боцман и те неженки, из-за которых мы столько натерпелись, могут составить ему компанию. Следуйте моему примеру, — прибавил он, запихивая в рот сразу несколько рыбок.
Покрыв слова своего вожака одобрительным смехом, матросы с чисто животной алчностью также принялись поглощать рыбу целыми горстями.
— Несчастные!.. Сами себя губят! — восклицал в отчаянии Ульоа, опираясь одной рукой на карабин и хватаясь другой за голову. — О, Господи, какой ужас! И я не могу воспрепятствовать этому!
В этот момент из огромной быстро приближавшейся тучи сверкнула ослепительная молния, вслед за тем по океану раскатился оглушительный грохот, и сильным порывом разыгравшейся бури чуть не опрокинуло плот.
— Ну, теперь всем нам конец! — бормотал Ретон, покорно склонив на грудь свою седую голову. — Будет настоящее чудо, если кто-нибудь из нас уцелеет в эту ночь…
Капитан Ульоа молча сидел с низко опущенной на грудь головой.
Дон Педро и его сестра тоже молчали и с замиранием сердца смотрели на грозное небо, которое во всех направлениях бороздили яркие молнии.
Насытившиеся наконец матросы вдруг притихли и один за другим тяжело валились около уже наполовину опустошенных ими бочек.
Совершенно спокойно сидел на своем месте один Эмилио.
VIII. Новое испытание
Ураган, которому, по-видимому, было предназначено окончательно стереть с поверхности океана жалкую кучу людей, лишенных всякой возможности оказать ему сопротивление, несся с берегов Новой Каледонии, как и первый, погубивший прекрасную и гордую «Андалузию». Приведя при помощи дона Педро и Эмилио в порядок парус, боцман занял свое место у руля, который он, по его собственному шутливому выражению, готов был съесть, если бы этот руль представлял собой что-либо мало-мальски съедобное.
Капитан неподвижно сидел на голых досках настилки, покрывавшей бревна, из которых был составлен плот. Обхватив голову обеими руками, Ульоа по-прежнему был погружен в глубокие раздумья. Убежденный, как и старый боцман, что теперь конец всему, он находил бесполезным делать какие-либо попытки к борьбе с неумолимой судьбой, и на него, всегда такого бодрого, стойкого и энергичного, напала парализующая апатия.
Мина была уведена братом в ее помещение, а сам дон Педро, вернувшись, оставался возле боцмана.
— О, Господи, помилуй и спаси нас! — воскликнул молодой человек, когда сильный напор бури свалил его с ног, так что он едва не скатился в грозно шумевшие и вздымавшиеся волны. — Как вы думаете, Ретон, — обратился он к боцману, с трудом дотащившись до мачты, за которую и уцепился обеими руками, — в состоянии ли будет наш плот удержаться в равновесии в такую бурю?
Старый моряк молча покачал головой.
— Скажите мне откровенно ваше мнение, — настаивал молодой человек. — Я не за себя беспокоюсь, а за свою бедную сестру.
— Одно только могу вам ответить: все в руках Божьих, — глухим голосом ответил старик.
Новый шквал с пронзительным свистом и воем пронесся над плотом и сорвал парусиновый навес вместе со столбами, к которым он был прикреплен. Все находившееся на палубе и в двух маленьких трюмах под ней пришло в движение: валилось, катилось, трещало и ломалось; часть попадала в воду.
Боязнь лишиться последнего остатка питьевой воды заставила капитана выйти из оцепенения и озаботиться прикреплением бочонков с драгоценной влагой, без которой нельзя было прожить ни одного дня в этой знойной области. Вода уже начала портиться, но все же моста утолять нестерпимую жажду.
Дону Хосе пришлось собственноручно исполнить это трудное дело. Лишь только он успел привязать канатом к мачте последний бочонок, как вдруг услышал громкие стоны и мольбы о воде.
— Ретон! — в ужасе крикнул он. — Сюда! Скорее! Помоги мне напоить этих несчастных! Они умирают в страшных мучениях, наевшись ядовитой рыбы.
— Охота вам, капитан, беспокоиться об этих негодяях? — ворчливо отозвался старик, нехотя приближаясь — Ведь они сами захотели этого, ну и пускай издыхают! Для них жаль воду-то тратить, да и все равно она не спасет их, а только продлит мучения.
— Воды! Ради Бога, воды! Жжет все внутренности! Умираем! Сжальтесь! Помогите!
Эти отчаянные крики и вопли, прерываемые раздирающими душу стонами, неслись с носовой части, где возле бочек с рыбой бился, метался и копошился хаос тел.
— Перестань, Ретон, говорить против своего собственного сердца! Оно у тебя вовсе не такое жестокое, как ты хочешь показать, — усовестивал капитан старика. — Неси скорее ведра и наполняй их.
— Сначала нужно бы всех этих обжор стащить сюда, на середину, а то их сейчас же снесет водой. Положим, им же легче — меньше будут страдать, — рассуждал боцман.
— Это уж дело их горькой судьбы, а наша обязанность — оказывать им до последнего мгновения любую помощь, — возражал капитан. — Давай перенесем их. Позови на помощь дона Педро и Эмилио. Одним нам придется возиться долго.
Крики и стоны несчастных жертв собственной невоздержанности перешли в зверский рев и вой. Из всей команды остался невредимым один Эмилио, у которого хватило рассудка и выдержки, чтобы не броситься на рыбу, объявленную капитаном и боцманом ядовитой. Конечно, в этом выражалось вовсе не послушание, а простая боязнь за свою жизнь. Теперь, когда предупреждение капитана оправдывалось, юнга радовался, что уцелел. Он принял деятельное участие в перенесении бившихся в агонии матросов на более безопасное от волн место. Положим, эта мера действительно только отсрочила смерть, единственное оставшееся у них средство избавиться от своих невыносимых мучений, но капитан не мог допустить, чтобы они обвинили его в безучастности к их страданиям, поэтому и делал все возможное для облегчения этих страданий.
Когда сам Ульоа, дон Педро, боцман и Эмилио стали поднимать умирающих, чтобы перенести их на середину палубы, те начали яростно отбиваться: им показалось, что их хотят заживо утопить. С трудом удалось убедить их в противном.
Едва успели переместить часть отравившихся к бочкам с водой, крепко привязанным к мачтовому столбу, как новым шквалом плот завертело и закружило с такой силой, что всех остальных, находившихся на краю плота, снесло в воду, а за ними с треском и шумом последовали и те предметы на палубе, которые были недостаточно прочно прикреплены. Перенесенные же сюда люди, испуская от телесных и душевных мучений хриплые стоны, в судорогах покончили свои счеты с жизнью. Оставшиеся в живых капитан, боцман, юнга, дон Педро и его сестра только потому и удержались на плоту, что, лежа возле мачты, крепко ухватились за нее.