— Матери маленького принца Нуреддина?
— Ты знаешь моего сына?
— Да, повелитель. Они заходят на конюшню, когда хотят покататься на пони. Угощают меня сладостями и инжиром. Мы с ними большие друзья. Ты хочешь, чтобы я убил эту женщину ради тебя, повелитель?
— Нет, Абу. Я решил пощадить ее и подарить тебе за твою верность. Отныне она твоя рабыня. Научи ее жизни и используй по твоему желанию.
За всю жизнь Абу всего лишь несколько раз был с женщиной. Низкая должность уборщика конюшен и внешность не располагали к общению с прекрасным полом. Он оглядел здоровым глазом Шаннез с ног до головы. Она была красива. Селим отнюдь не слыл любителем грубых розыгрышей, значит, он и правда подарил ее…
— О, великий султан! Щедрость твоя, проявленная к недостойному слуге твоему Абу, да будет прославлена в веках! — Затем, обернувшись к Шаннез, он бросил:
— Ты! Идем со мной.
— Только попробуй приблизиться ко мне, грязное животное! Я убью тебя! — прошипела красавица.
Тогда горбун, не долго думая, наотмашь ударил ее, и она свалилась на пол. Схватив ее за тонкую, изящную руку, он выволок женщину из зала.
С минуту в тронном зале стояла гнетущая тишина. Затем Селим вновь заговорил:
— Вы все были свидетелями тому, как я проявил милосердие по отношению к женщине, предавшей дочь императора великой державы. Я подарил ей жизнь. Но это не конец, и вы еще увидите, что такое страшная месть султана!
Есть только один истинный бог — Аллах. И есть Его Пророк Магомет, да будет благословенно его имя. Кто из вас осмелится не признавать их? Кто из вас оплакивает имама Хусейна и следует учению шиитов? — Тишина была ему ответом. — Я обрушу весь свой гнев на тех, кто насмехается над Господом и Его Пророком, будь то мужчина, женщина или ребенок!
Тебя я пощажу, шах Исмаил. Ты увел своих людей с пути истинного, но ты способен и вернуть их туда. Слушайте меня все! Тех, кто не отречется публично от ереси, ждет смерть. Это говорю вам я, султан Селим!
С этими словами он поднялся с трона и вышел из зала в сопровождении двух своих жен. Когда они отошли достаточно далеко, он спросил у Зулейки:
— Ты удовлетворена, мой цветок? Должен признаться, месть твоя была поистине дьявольской. Даже не думал, что в твоем сердце было столько ненависти. Неужели ты все эти годы была со мной так несчастна?
Китаянка поймала руку султана и поднесла ее сначала ко лбу, затем к губам и наконец прижала к сердцу.
— Двадцать два года я жила ради тебя, а потом еще и ради наших детей. С тобой я знала только счастье и ни разу не слышала от тебя ни одного недоброго слова. Но память о том, что та женщина сделала со мной, жила во мне, хотя именно благодаря ее предательству я нашла свою судьбу и свое счастье. Так или иначе ей нельзя было простить то, что она посмела поднять руку на дочь императора Китая. Мой род у себя столь же славен, как и твой у нас в Турции. Скажи, разве ты не поступил бы на моем месте точно так же?
Селим обнял ее одной рукой, притянул к себе и нежно поцеловал.
— Да, моя тигрица, на твоем месте я поступил бы точно так же. Но теперь твоя душа, надеюсь, очищена от бесов ненависти?
— Не до конца, мой господин, но тех немногих, что еще остались, я изгоню сама.
— Что ж, оставляю тебя для этого. — Он повернулся и ушел по вымощенной плиткой галерее.
Сайра во время их разговора тихо стояла в тени. Теперь Зулейка подошла к ней и спросила:
— Ты пойдешь со мной? То, что мы увидим, может быть ужасно, но я должна знать, что Шаннез окончательно унижена и раздавлена, иначе не успокоюсь.
Сайра согласно кивнула. Они прошли по нескольким коридорам, спустились вниз по лестнице и наконец дошли до маленькой дверки, которая вела на конюший двор дворца персидского шаха. Там квартировал уборщик султанских конюшен Абу. Только они вышли во двор, как до их слуха донеслись крики. Зулейка мрачно усмехнулась.
— Сюда, — сказала она, и Сайра последовала за ней через открытый двор к маленькой, почти незаметной лесенке в стене конюшни. — Наверх, — сказала Зулейка, поднимаясь на плоскую крышу постройки.
Женщины отыскали в крыше небольшое отверстие, легли, и им открылось то, что происходило сейчас в конюшне.
Сайра широко раскрыла глаза, ее охватила дрожь. Нагая Шаннез лежала на грязном одеяле. Ноги и руки ее были широко разведены и привязаны кожаными ремнями к колышкам, воткнутым в пол конюшни. Над ней стоял Абу. Он уже сделал свое дело и встряхивал набедренную повязку, чтобы вновь надеть ее.
— Какой большой жезл для такого коротышки, — вполголоса заметила Зулейка.
Наклонившись, Абу развязал женщину и швырнул ей ее шелковый халат, который был уже сильно запачкан.
— Я голоден, ступай найди мне еды. — И он подкрепил свое распоряжение сильным пинком.
Шаннез с трудом поднялась на ноги, запахнулась халатом и, изрыгая проклятия в адрес своего мучителя, бросилась вон из конюшни. Сайра и Зулейка поднялись, отошли к краю крыши и вновь увидели "Шаннез, которая в нерешительности остановилась посередине двора. Вдруг взгляд ее упал на огромную бочку с водой, и она бросилась к ней. Но тут из тени неожиданно появился турецкий солдат:
— Стой, женщина! Куда ты отправилась? Шаннез не сразу нашлась с ответом:
— За едой для уборщика конюшни.
— И где ты думала ее найти? В бочке с водой? Пойдем, я покажу тебе.
— Я сама найду дорогу.
— Нет, я покажу тебе. Таков приказ Зулейки-кадины. Я буду все время находиться при тебе. — Шаннез с ненавистью и потрясением уставилась на него, а солдат продолжал:
— А ты красива. Может быть, мы с тобой где-нибудь задержимся, а?
Плотоядно ухмыляясь, он стал надвигаться на нее.
— Не подходи ко мне! — истерически взвизгнула Шаннез.
В это время в дверях конюшни показался Абу:
— Что за шум? Где мой ужин, ты, ленивая подстилка?
— Привет, Абу, — сказал солдат. — Кто эта женщина и как тебе, уродцу, повезло наложить на нее свои грязные лапы?
— Она была фавориткой самого шаха, — гордо ответил уборщик. — Султан подарил мне свободу и эту женщину в качестве моей личной рабыни.
— Клянусь бородой Пророка! — воскликнул солдат. — Султан разбазаривает добро! — Он задумался на минуту, а потом сказал:
— Послушай, Абу, хочешь немного подзаработать? Теперь, когда ты стал свободным человеком, тебе нужно подумать о будущем.
— А что от меня потребуется?
Солдат отошел с ним в сторонку и что-то зашептал на ухо.
— Да я-то, пожалуйста, только учтите, что она только и делает, что орет и лягается. Мне даже пришлось привязывать ее кожаными ремнями.
— Так она у тебя с характером? Это еще лучше. Погоди-ка, я схожу за товарищами.
Не прошло и минуты, как он вернулся с пятью другими солдатами. Каждый из них вложил в руку уборщика конюшни по маленькому кошельку. Абу повернулся к Шаннез:
— Возвращайся на конюшню.
— Но твоя еда… — начала было она, но тут все поняла и стала дико озираться в поисках пути спасения. Его не было.
— Я сам за ней схожу. Возвращайся, я сказал! Шаннез попыталась было бежать, но солдаты со смехом поймали ее и потащили на конюшню. Абу тем временем ушел.
Две женщины постояли на крыше еще с минуту. Снизу до них доносились душераздирающие крики. Наконец Зулейка проговорила:
— Пойдем, теперь я удовлетворена. Они молча спустились во двор, пересекли его и скрылись за маленькой дверкой, оставив позади терзаемую и униженную Шаннез. С тех нор Зулейка-кадина больше не вспоминала о своем прошлом.
Глава 31
Султан вернулся в Константинополь вместе с караваном в восемьсот пятьдесят верблюдов и пятьсот ослов, нагруженных золотом, серебром, драгоценными камнями и прочим добром.
Кроме того, он пригнал вместе с собой свыше десяти тысяч рабов. Границы Османской империи раздвинулись за счет присоединения к ней Диарбакыра и Курдистана. Персидская кампания закончилась весьма успешно.
Перед возвращением домой Селим распорядился умертвить сорок тысяч шиитов, которые отказались вернуться в лоно истинного ислама. Молодой персидский шах был настолько подавлен случившимся, что с тех пор никто и никогда не видел на его лице улыбки.
Турки зазимовали в Тебризе. Присоединение к Османской империи персидских земель официально состоялось весной 1515 года, а ранней осенью великая армия со своим предводителем вернулась домой.
Кадины султана после кампании заключили между собой уговор никогда больше не сопровождать своего господина в его военных походах. Они соскучились по Константинополю, по Фирузи и Сарине, но больше всего по своим детям. Трое сыновей Селима уже погибли, и женщины поняли, что отныне семья для них важнее всего.
На какое-то время султан стал прежним, веселым и деятельным. Строительство сокровищницы, затеянное еще его дедом Мухаммедом Завоевателем, наконец закончилось, и она готова была принять в свои недра богатства, которые Селим привез из Персии. Золото уложили в металлические сундуки и спрятали в подвале. Драгоценности разложили по комнатам сокровищницы. Серебро пошло на покрытие расходов от военной кампании и на нужды дворца. После этого была составлена опись всей привезенной добычи, и дверь сокровищницы была запечатана личной печатью султана Селима I.
В тот день Селим сказал:
— Я наполнил казну золотом. Если кто-нибудь из моих потомков наполнит ее медью, пусть запечатает дверь своей печатью. А нет, пусть продолжает использовать мою.
Затем султан обратил внимание на другие вещи. Первым делом отправил старшего сына Сулеймана с Гюльбсйяр и со всем его двором править в Магнезию, дабы проверить способности наследника к государственному управлению.
Принц Мухаммед должен был отправиться с той же целью в Эрзурум. Принцы Мурад, третий сын Сайры, которому исполнилось шестнадцать, и тринадцатилетний сын Сарины Баязет уехали в дальний военно-тренировочный лагерь, чтобы совершенствовать свое ратное искусство.
Из сыновей султана в Константинополе в итоге остались только малолетний принц Карим, а также принцы Хасан и Нуреддин. Если первый жил с матерью, то сыновьям Фирузи и Зулейки, соответственно одиннадцати и десяти лет, Селим распорядился выделить собственные покои, и они покинули гарем.
Кадины были недовольны решением султана. Они не доверяли молодым евнухам и пытались воздействовать на мужа, говоря, что сыновья их еще совсем дети, но Селим был неумолим. Фирузи и Зулейке осталось только поместить в покоях своих сыновей преданных шпионов, которые должны были держать их в курсе всех событий и предупредить в случае опасности.
Султан вновь вернулся к вопросу о дочерях. Хале и Гуэель уже исполнилось по шестнадцать, и их необходимо было без промедления отдавать замуж. К счастью, в этом вопросе Селим проявил уступчивость. Он сказал, что девочки выйдут замуж не за чужаков и притом сами выберут себе женихов.
Селим всегда баловал двойняшек и потому ради них организовал церемонию знакомства с кандидатами в мужья. Девушки, укрывшись за плотными вуалями и ширмой, внимательно вглядывались в лица тех, кто претендовал на их руку. Из общего списка двойняшки для начала отобрали шестерых, детально познакомились со всей доступной информацией о каждом кандидате и наконец сделали свой выбор. Султан объявил, что его дочери выйдут за сыновей паши Исмета бен Ормана, верного служаки и храброго солдата Османской империи. Одному жениху было восемнадцать лет, а другому девятнадцать.
Со свадьбами решили не медлить, и они были сыграны сразу же. За то время, что паша Исмет находился на службе у Османов, он сильно разбогател, и радость его по поводу того, что он станет свекром сразу двух дочерей султана, была настолько велика, что он возвел для своих сыновей два дворца из белого мрамора на берегу Босфора.
Дворцы, каждый по сто комнат, были окружены роскошными садами, в которых росли всевозможные цветы и фруктовые деревья, были устроены искусственные ручьи, пруды и бассейны, выложенные плиткой. Мать женихов добилась приема у Фирузи-кадины и детально обсудила вместе с ней вкусы ее дочерей, перед тем как обставлять покои дворцов.
Словом, сделали решительно все для того, чтобы двойняшки были счастливы.
На самой церемонии бракосочетания Хале и Гузель отсутствовали, послав вместо себя ага кизляра, который принес за них брачные клятвы. Затем в зале Иени-сераля был устроен пир, продолжавшийся трое суток без перерыва. Здесь-то сыновья паши Исмета впервые увидели своих невест.
К вечеру первого дня обе девушки тихо покинули зал, где шумела свадьба. В брачные комнаты к ним были допущены только кадины султана и личные рабыни невест. Там девушки приняли ванну и облачились в прозрачные одежды для первой брачной ночи. Волосы их были тщательно расчесаны и надушены мускусом.
Затем кадины ушли, сделав Хале и Гузель традиционное пожелание. Женихи между тем терпеливо ждали в прихожей, ибо не имели права переступить порога брачных комнат без разрешения невест султанской крови. Хале и Гузель заранее решили, что продержат молодых людей в прихожей не меньше двух часов. Так что Хусейну и Ризе оставалось только нервно расхаживать, дожидаясь позволения войти.
В это время Фирузи сидела у Сайры и плакала. Кадины пытались ее утешить.
— Но они такие молоденькие… — не унималась Фирузи.
— Вздор! — возразила Сайра. — Ты сама была на два года младше во время твоей первой брачной ночи. Гузель и Хале повезло, так как они сами выбрали себе мужей. Между прочим, молодые люди в восторге от своих невест и уже влюбились в них по уши. Их ждет большое счастье.
Фирузи всхлипнула, успокаиваясь:
— Ты правда так думаешь?
— Конечно! И еще я думаю, что тебе хватит плакать. Какой скандал будет завтра, когда ты появишься на пиру перед всеми с распухшими от слез глазами!
А ночью к Сайре пришел Селим. Таким счастливым она его давно не видела. Он находился в прекрасном расположении духа и был очень разговорчив. Ему поправилось решительно все: и свадьбы, и дочери, и новые зятья.
— Теперь очередь за Нилюфер, — подытожил он.
Сайра принялась возражать:
— Но, господин мой, ей же всего двенадцать. Она еще не достигла половой зрелости. Надеюсь, ты понимаешь, что вопрос о ее замужестве можно будет поднять лишь через несколько лет?
— Я предпочел бы выдать ее замуж уже сейчас. А в брачные отношения она может вступить с мужем позже, когда достигнет зрелости. У меня есть на примете несколько подходящих молодых людей, которых я хотел бы приблизить к себе.
Я не позволю тебе использовать мою дочь в политических целях! Почему ты отказываешь ей в праве выбора жениха? Чем она хуже Хале и Гузель?
— Двойняшки — другое дело. Они так близки между собой, что очень страдали бы, если бы им пришлось разлучиться. Только поэтому я и позволил им самим выбрать себе женихов.
— Ты не отдашь Нилюфер за чужого, незнакомого человека! Между прочим, она с детства любит одного юношу…
— Что?! Не может быть! Кто посмел нарушить святые законы моего гарема и допускать в него мужчину на тайные свидания с моей дочерью?!
— Никто никого туда не допускал. Они познакомились, еще когда мы жили во дворце Лунного света.
— Но ведь тогда она была совсем еще малышкой и виделась с одними только своими братьями.
— Ты забываешь про Ибрагима.
— Нилюфер любит Ибрагима?! Немыслимо! Они не виделись с тех пор, как ей исполнилось семь лет.
— Извини, дорогой, по тут ты ошибаешься. Они виделись. Ты сам разрешил нашей дочери быть при дворе у Сулеймана, где Ибрагим был частым гостем. Когда ты послал нашего сына в Магнезию, Ибрагим поехал вместе с ним. Это разбило девочке сердце, и она очень страдает с тех пор. Она любит Ибрагима.
— Это все детские фантазии. Переживет.
— Вот видишь! Ты сам говоришь, что она еще ребенок. Кто же выдает замуж детей? — спокойно проговорила Сайра. Селим всплеснул руками:
— Ты загнала меня в угол, как охотник зайца, любимая. Отдаю должное твоему уму и хитрости.
Наклонившись, Сайра поцеловала его:
— Скажи, когда через несколько лет мы вернемся к этому вопросу, ты будешь рассматривать Ибрагима в числе прочих претендентов на руку нашей дочери?
— Посмотрим.
— Ты объявил Сулеймана своим наследником. А Ибрагим — его лучший друг. Придет день — дай Бог, чтобы это было еще не скоро, — когда наш сын станет султаном. Не сомневаюсь, что он назначит Ибрагима своим главным визирем. А если женой главного визиря будет родная — подчеркиваю: родная — сестра султана, его интересы будут блюстись с особенным тщанием. Селим медленно раздвинул губы в улыбке:
— Будь ты мужчиной, любимая, назначил бы тебя своим главным визирем.
— Меня вполне устраивает роль женщины, твоей бас-кадины и матери наших детей.
Он нежно провел рукой по ее длинным волосам:
— Ах Сайра! Если бы только у меня был такой друг, как этот Ибрагим! Знаешь… мне кажется, я поторопился с отставкой Сема-паши.
— С отставкой?! Вот как ты это называешь? Да ведь ты приказал отрубить ему голову! И между прочим, повел себя как неблагодарный человек, учитывая то, как он добросовестно замещал тебя во время похода на Персию.
— Возможно, любимая, но когда я вернулся, то очень быстро понял, что визирь не хочет расставаться с властью. На первый раз я простил его, но он продолжал строить козни у меня за спиной. Подобные вещи не могут остаться ненаказуемы, и поэтому я решил его казнить. Но теперь я вижу, что человек, занявший его место, просто старый болван, который уже ни на что не способен.
— Али Акбар многие годы верой и правдой служил Османской империи. Прошу тебя, мой господин, отправь его в отставку с почетом. С тех пор как ты надел на себя меч славного Аюба, на посту главного визиря сменилось уже пять человек, четырем из которых отрубили головы. Вся вина Али Акбара в том лишь, что он стар. Но разве можно забыть о том, сколько пользы он принес империи в прошлые годы? Между прочим, на улицах уже начинают вслух поговаривать о твоей жестокости.
— Что там болтают?
— Я скажу, но обещай, что не рассердишься.
— Обещаю.
— Ныне самым распространенным проклятием стала фраза «Чтобы ты стал главным визирем у султана Селима!». Селим поморщился: