Подруги Помрежа гуляли от души: и не замечают дурехи, что Васька липким потом изошел, им что - оплачено!! - То ли лох какой залил мозги до утопления всякого разума, то ли загульщика не слабого прорвало, им что, льется хмельное, жрется закусь. Э-эх, прокачу!
Васька расслабился на миг, зажмурился, а когда открыл глаза, будто просветлело, и сон дурной отлетел: чего он так напружинился? Чего они ему сделают? Да и хотят ли? Не выдержал. Поднялся, облобызал девок крепко, будто перед атакой, похоже, для самозавода, для куража - и двинул к столу, приютившему северян.
Двое наблюдали за рейдом Помрежа, сидели вольно, отхлебывали пиво со вкусом, безмятежно отщипывали креветочные шейки, швыряли колкоусые головки на тарелку.
Васька плюхнулся на свободный стул.
- Привет!
Один из северных, с перебитым носом и с чудом уцелевшим островком волос на обширной лысине, допил пиво, медленно поставил кружку и только тогда заметил Помрежа.
- Здорово!
- Чего надо? - Васька заиграл желваками.
Второй северянин, красномордый и меднорыжий, провел ладонью ото лба к подбородку, будто стянуло кожу.
- Ты че, чудило, на букву эм?
Васька растерялся, предвидел другой оборот и слова заготовил, и даже кулаки уложил на колени на случай неожиданного выпада.
- Вы ко мне... ребята, - теряя почву под ногами пролепетал объект.
- Тебе рублишко, что ль ссудить? - лысый охватил кружку, будто собирался растереть в стеклянную пыль. - Не подаем. Мотай отсюда!
Рыжий развеселился.
- Может, нальем ему?
Лысый игру не поддержал:
- А хо-хо не хо-хо? Тут что собес алкашный? У него самого стол ломится, стольником с прицепом за версту несет.
Рыжий попытался поддеть.
- Так это его девки угощают, небось намекнули, что понадобится натурой расплату выдать, он и обделался.
Помреж только сейчас допер, что северяне издеваются, что разговора на его условиях не получается и, чтобы окончательно проверить, попытался двинуть к туалету. Лысый ухватил за брючину лапой-крюком, оттащил назад, сказал тихо:
- Сядь на место и сиди. С нами пойдешь. Потолковать надо.
- Толкуй! Здесь! Сейчас! Чем не место? - Васька глянул на рыжего, вроде тот помягче, посговорчивее, но рыжий молчал, а лысый принялся за пиво и пускаться в объяснения с Помрежем, похоже, не собирался.
Помреж вернулся к своему столу. Подруги встретили ухажера восторженно: чмокания, поглаживания, попытки запихнуть в рот вкусненькое... Затравленный Васька начал свирепеть. Северяне не торопились, прогревали подопечного, зная, как умягчает человека прожаривание на собственных страхах. Ничего лишнего не сказали, давно уверились, что недоумение взрыхляет почву для будущего разговора наилучшим образом. Помреж еще раз вызвал щекастого дружка, попросил позвонить по названному телефону, чтоб прибыла подмога. Дружок отказался, объяснив, что автомат у всех на виду, а в конторе телефон сломался. Помреж смекнул: врет! В наглую! Что ж в конторе один аппарат? Не хочет впутываться, трусит, хотя кто ж прознает про единственный звонок, всего-то минутный. Могло статься, что дружок в сговоре с загонщиками. Помреж в жизни все допускал, друзья штука не надежная: годами гуляют да пьют вместе, братаются по всем праздникам и непраздникам, а выпадает миг и... сдадут с потрохами, то ли из выгоды, а случается и не за понюх табаку, из чистой любви к чужому лиху.
И еще одно обстоятельство резануло Ваську, всегда думал, успеет - как и многие - а дошло до дела и времени в обрез. Сын имелся у Помрежа, и как раз вспомнился из-за марок, да из-за наследника официанта; часто Помреж уговаривал да внушал себе: составь завещание! Мало ли что с живым человеком может приключиться, чтоб мальчонке все отошло, может, припомнит когда Помрежа? И не думал, что припоминание это важно, а оказывается, все имеет значение. Да, отказался! Да, не помогал! Такая жизнь, подрастет поймет - а все же в судный час все, ради чего жил, все, что насобирал по крохам, сбил в сметанный ком, все по закону отпишет сыну. Выходит, если северные его порешат, по его прикидкам такого расчета у рыжего да лысого, да их управителей никак нет, а на поверку разве проникнешь в чужие головы, не успеет последнюю волю записать. Может пугануть хотят Фердуеву не на шутку: вот глянь, средь бела-бела дня и не пацана сопливого, а умудренного бойца спровадили к праотцам и все шито-крыто, все целы, а человека нет, как не было. Сдунули, будто пуховую голову одуванчика. Не дурное назидание, иногда бодрит упрямых да еще как, если все провернуть быстро, без лишней канители. Огулять жутким событием - исчез человек - и... снова затаиться, мол, сама думай далеко ли мы готовы зайти или поостережемся.
А если попросить насчет завещания? Засмеют расправщики, да и время, время, где взять: нотариусы, печати, бумаги, сборы и черт его знает еще что...
Брюнетку развезло, блондинка чем могла утешала напарницу, выказывая всяческое расположение: тормошила, утирала, пощипывала...
Вот поди ж, Помреж ткнул вилку в прозрачность семужьей теши, вроде никудышные девки, а одна за другую горой и не прикидывается, последнее готова отдать, чтоб товарку взбодрить, а чуть что, с нее же норовит лишнюю десятку урвать. Мол, Маня, купи привозное, от себя отрываю, из бутика, где одевается дочь итальянского премьера, вот те крест! И половина жен членов парламента. Васька скользнул безучастным взором по милицейской форме сержантика, забредшего с улицы погреться и напускающего на себя вид чрезвычайный, будто носителем наиважнейшей гостайны выступал в миг внедрения под низкие потолки пивного заведения к жующим, валяющим дурака, обмысливающим каждый свое, массам.
Может скандал учинить, дать в морду ни с того ни с сего, хоть вот ближайшему лейтенантику-летчику, заварится свора, глядишь Помрежа отволокут в отделение, вроде пламя и сбито, хоть на время. Трепать-то легко, хоженый вариант да и не бесспорный, особенно обидно, если менты взъярятся, а северяне и не имели ничего против Помрежа, может плевый вопросик желали запустить и отвалить с миром. Показная выходка себя не оправдывала. Маета. Васька обратил взор на девок.
- Приглашаю к себе... на ликер и все такое.
Девки икнули и кивнули разом, будто заводные куклы. Помреж поразился гладкости их кожи, еще только поджидающей морщин и одинаковому блеску глаз - все видевших и все готовых увидеть.
Все трое поднялись. Северяне проводили Помрежа и бабье охранение взглядом настороженным, лысый ринулся вдогонку, прихватил Помрежа за спину, потянул свитер на себя.
- Порвешь, черт! - озлился Помреж.
- Не боись, новый куплю. - Лысый шире Помрежа вдвое, шеей природа мордоворота не побаловала, круглый шар головы почти без волос, не считая достопамятного островка, издевательски напоминающего о былом волосяном буйстве, точь-в-точь походил на желтоватый мяч и, похоже, просил, чтоб нога в бутсах шибанула прямо по центру.
Милиционер крутился в двух шагах. Девки, привычные к мордобоям, не торопясь подперли стены в ожидании представления: день задался, пожрали-попили с халявным размахом, вечер и не родился, подманивая грядущими возможностями, а тут еще мужики удила закусили.
Лысый оттащил Помрежа к стойке, отделяющей подремывающего гардеробщика, неожиданно дружески шепнул:
- Мы ее не трогали.
- Кого? - не понял Васька.
- Хозяйку твою... Фердуеву. - Лысый, выяснилось, и улыбаться умел. С чего ей дурно стало? - Пожал плечами, тронул перстом волосяной островок.
Помреж прокрутил события вчерашнего дня: получалось его искали, чтоб оправдаться? Но то, что Фердуева пребывала не в себе, Васька видел собственными глазами, что скрутило ее до выплеска желчи, тоже видел, сам держал хозяйку на руках, платок извел любимый, с монограммой-вензелем в уголке, подарок Лильки Нос, вытащила сучонка платок из кармана иноземельного вздыхателя.
Лысый расценил молчание Помрежа, как недоверие, а может скрытую угрозу.
- Ваши могут подумать, что мы того... а мы ничего, поговорили и только. Что, поговорить нельзя?
Помреж едва не расхохотался, еще вздумал отходить-скрываться по коридорам, еще умолял щекастого дружка-пиворазливалу помочь - пара-то рыжий да лысый вполне серьезная - а разрешилось все пшиком, тьфу! Тут уж Помреж овладел событиями полностью, решил поманежить лысого безответностью.
Девки с нарастающим разочарованием следили за мужиками, надежда на драку таяла, обидно, не каждый день выпадает, к тому же настроились.
Лысый тронул Помрежа за вырез свитера, заботливо поправил ворот рубахи, тихо зашевелил розовыми валиками потрескавших посредине губ:
- Понял? Ничего такого... а то ваши сдуру полезут в бутылку. Нам это ни к чему.
- А "Белград"? - нашелся Васька, пусть, гад, принесет извинения по полной программе.
Лысый закатил зенки: чего они, сговорились? Фердуева про "Белград", этот туда же. Лысый допускал, что не в курсе, что его не посвятили в предночную баталию у ресторана. Лысого призвали исчерпать вчерашнее недоразумение, потому что Мишка Шурф после разговора с Помрежем и другими двумя-тремя из Фердуевских соединений, отзвонил северным и предостерег: по впечатлению Васьки Помрежа к Фердуевой вчера применили физическое воздействие, непонятно, какое, да и зачем? Достаточно было видеть, что творилось с хозяйкой у кирпичной стены.
- Понял? Ничего такого... а то ваши сдуру полезут в бутылку. Нам это ни к чему.
- А "Белград"? - нашелся Васька, пусть, гад, принесет извинения по полной программе.
Лысый закатил зенки: чего они, сговорились? Фердуева про "Белград", этот туда же. Лысый допускал, что не в курсе, что его не посвятили в предночную баталию у ресторана. Лысого призвали исчерпать вчерашнее недоразумение, потому что Мишка Шурф после разговора с Помрежем и другими двумя-тремя из Фердуевских соединений, отзвонил северным и предостерег: по впечатлению Васьки Помрежа к Фердуевой вчера применили физическое воздействие, непонятно, какое, да и зачем? Достаточно было видеть, что творилось с хозяйкой у кирпичной стены.
Помреж наконец возликовал без оглядки: чего страхов напустил, чего изводил себя три часа кряду? Нервы в распыл! Не учуешь где и растерял, накачал себя ужасами да видениями кровавых побоищ под завязку - тож случалось, но редко - деньгами большинство проблем разрешалось, до крови, хоть кто, старались не доводить. Из зала выбрался рыжий, приблизился к дружку. Лысый рапортовал:
- Порядок. Сговорились. Так совпало, что мадам дурно стало, что ж теперь серьезным, деловым людям воду мутить да зубы друг дружке пересчитывать?
Помреж потупился, наконец, немногословным учителем-придирой глянул на костоломов.
- Значитца так. Касательно вчерашнего некоторая ясность возникла, хотя еще обговорю детали с хозяйкой. А "Белград" на вас висит, козлы, как сопля на краю урны.
Лысый и рыжий имели четкие инструкции - в столкновение не вступать, стерпели и козлов и соплю, развернулись и зашагали в зал.
Девицы бросились к Помрежу, повисли с обеих сторон: мужик! Чего говорить, один так отчесал двоих громил, будто продавщица гастрономии униженно выпрашивающего еще один батон синезеленой колбаски.
Помреж вывел девок к машине, усадил, прикинув, на кой черт теперь-то они сдались, но растревоженная душа, возбуждение, подогретое страхом, не терпели одиночества: пусть, покуражусь для снятия напряга и вышвырну, а может еще чего учиню, народец подготовленный, верхне-нижнее образование.
Ехал медленно, казалось в зеркальце заднего вида машина одна и та же, то высунет нос, то скроется в потоке, то объявится вновь. Васька размягчался от вливания в уши щебетания девиц, тепло разливалось по телу, будто с мороза стакашик водерсона опрокинул.
Только подъехали к дому, как сзади, почти ткнув тяжелый от пива помрежевский багажник, замерла машина - та самая. Помреж вцепился в руль и пожалел, что стекла не бронированные, а в ящике для перчаток не воняет смазкой наган.
Фердуева грызла себя, что не врубила глазок, опять же, по увещеванию дверщика: талдычил, что дырка лишняя в двери все одно, что на капроне, угроза неприступности. Поверила Нина Пантелеевна, теперь колотилась, да что проку? Стала сдвигать задвижки, надеясь, что три толстые цепи одна над другой, почти якорные, выдержат, в случае чего, рывок с лестничной клетки.
Наташка Дрын! Стоит, таращится, дуреха.
Фердуева сбросила цепочки, отчитала Наташку за молчание, завсекцией уверяла, что не слышала ни звука и что у нее толстая шапка, а в подъезде тявкала псина и вроде лифт тащился, сминая скрежетом членораздельную речь.
Фердуеву раздражало, когда Наташка начинала бухтеть, к тому же цветущая рожа Дрынихи издевательски напоминала о предстоящих хлопотах в части борьбы с нечистой работой мастера-дверщика, и пышущая здоровьем Наташка ярила еще и тем, что нет и нет ее неделями, а в самый неподходящий момент заявляется и сияет румяными щечками с холода ли, от естества - не разберешь.
Фердуева поведала Наташке о своих бабьих бедах, а завершив признание, пожалела: и дернула нечистая за язык: ну поохала Наташка, попричитала, покрякала про участь нелегкую, женскую, прошлась вскользь по мужикам, даже Пачкуна - разлюбезного дона Агильяра - краем задела, ну и что? А глазенки сверкают, радуется, что не с ней, что свободна и чиста, а вот Фердуевой предстоит муторное, занимающее время, отвлекающее от дел и гулянок.
Наташка Дрын, прихлебывая чай, вовсе другим терзалась: три года с Пачкуном или около того и ни разу, ни разу... подозрительно, хорошо если дон Агильяр пуст по производительной части, а если Наташка не плодоносна, тогда что?
Повторили еще по чашке и только тогда Фердуева напомнила себе: чего Наташка притащилась? Не с визитом же вежливости, раз ничего не продает и не покупает.
Наташка явилась подстраховаться: Фердуева имела неограниченное влияние на Светку Приманку, могла поднажать, прикрикнуть, чтоб у Приманки и в мыслях не торкнулось водить за нос Наташку в банную субботу. Дурасников, если не встретит Светку, не заграбастает младые телеса, решит, что и завсекцией, и Пачкун вытянули его для обработки, для устроения собственных делишек, а вовсе не желая рукотворно способствовать мужскому счастью Дурасникова. Дрыниха канючила про неуправляемость Светки, про вечные опоздания, приключения, объяснения, необязательность, смахивающие на откровенное наплевательство.
Фердуева не перебивала: суббота... баня... попариться... - может, тогда не понадобится чистка? Жар, случается, отрывает плод от места, к тому же, Светка должна Фердуевой, Мишка Шурф замаялся выбивать, слышно только одно - вот-вот! Завтра! Еще денек-другой! Фердуеву роль ожидательницы не грела. Выходило и ей отправиться в субботу на дачу к Почуваеву, попариться, снять напряжение недели, попытаться свести на нет усилия мастера-дверщика по продолжению рода Фердуевой, а заодно и выбить деньгу из Приманки, есть резоны.
Фердуева поинтересовалась, возьмут ли ее, томно опустив глаза. Попробовали бы отказать! Наташка всплеснула руками. Все рады-радешеньки видеть нашу красавицу на субботнем празднике. Нет проблем! Нет проблем! Сыпала Наташка излюбленным пачкуновским. Фердуева потянулась к телефону, вызвонила Светке, не застала, с досадой швырнула трубку.
- Бабки не отдает! - Фердуева подкрепила неудовольствие ругательством.
- Тебе? - изумилась Дрыниха, и потрясение ее, глубина его и неподдельность, свидетельствовали, что не отдавать Фердуевой вовремя не только глупо, но и опасно для здоровья.
Помусолили о разном. Наташка сетовала на трудности торговой жизни, все орут, ненавидят, никто в толк не берет, что за так ничего не обломится, преж, чем урвать пайку сверхнормативную, намнут бока до синюшности. Объявляешься в "двадцатке" ни свет ни заря, выбираешься затемно. Никакой личной жизни! Наташка плакалась, и сияющий вид ее, и пышущие алым щеки опровергали стенания завсекцией.
Фердуева не удосужилась предположить, что посвятила Наташку в задолженность Приманки неосторожно. Распрощались дружелюбно. Перспективы на субботу прояснились. Фердуева понимала, что Наташка явилась по наущению Пачкуна, и лишний раз поразилась напору начмага, его умению промазывать свои дела, проталкивать, обеспечивать их неизменную успешность.
Филипп-правоохранитель ценил обеды с Фердуевой вне пределов городского центра, так, чтоб лишний глаз не узрел, лишнее ухо не услышало любезную пару сотрапезников.
Обычно Филипп готовил их нечастые встречи по давно отработанной схеме: около трех обед в ресторане Речного вокзала с обилием блюд, в коих Филипп знал толк; после всего, через дорогу от вокзала - квартира человека Филиппа, предоставляющего убежище на три-четыре часа для услад начальника.
Обычно Филипп подхватывал Фердуеву в заранее обусловленном месте и так как добирались чаще на госмашине, помалкивал - береженого и Бог бережет - хотя проверке водителей уделял первостепенное внимание.
Чаще встречу предлагал Филипп, на этот раз вызвалась Фердуева: после истории с "Белградом", после налета толкачей от северных, после ряда неудач тактического свойства, Нина Пантелеевна сочла разумным перетереть события последних недель с башковитым Филиппом. К тому же начальная беременность освобождала от опасений в объятиях Филиппа. Коротконогий и цепкий защитник привлекал Фердуеву особенно уродством и звериной повадкой: о чувствах смешно говорить, однако неприязни кавалер не вызывал, скорее уважение за напор и чрезмерное нахальство, кое и придается природой таким уродцам косорылым да свиноподобным для компенсации недостатка внешних данных.
Принимали Филиппа по-царски. Расположились за столиком на двоих и Филипп, смеясь рассказывал о кручинах Дурасникова, об играх хитрющего Пачкуна, об исполкомовских сплетнях. Попытки Фердуевой исподволь выведать нужное о других, прикрывающих сторожевое дело, Филипп разоблачал мигом и сразу пресекал, показывая, что сведения точные, облегчающие конкретные шаги, высвечивающие темень непростых путей денег стоят, что, впрочем, Фердуева и без него знала преотлично.
Филипп весело поведал, что умышленные убийства помелели вдвое, не то, что в средине хмельных семидесятых, тяжкие телесные тоже двинулись к снижению, а вот корыстные цветут и пахнут, растут, будто и поливают их, и удобряют, никак не остановишь. Фердуева смекнула, что Филипп успокаивает, мол, корыстные у нас с тобой так замазаны - не подкопаешься, а дырявить людей сейчас охотников меньше и меньше, все жить хочут, гулять по буфету. Фердуева в цифирь не верила, цифры где-то там, в небесах, бесплатно парят, а живые люди, известные ей лично, пропадают и... с концами или отыскиваются да в таком состоянии, что хоронить подчас нечего.