Пока машина ехала по городу, сквозь стенки фургона он слышал шум проезжающих мимо автомобилей, гул трамваев, сигналы клаксонов, а потом вдруг все стихло. Чуть погодя машина остановилась. Послышался скрип, дробный стук отъезжающих ворот, и автозак въехал на территорию следственного изолятора. Открылась основная дверь в фургон, затем решетчатая, и арестованных вывели из фургона. Было слышно, как лает собака, как покрикивают конвойные. Ролан ждал, когда и его выпустят из отсека, но время шло, а о нем как будто все забыли.
Двери фургона закрылись, машина поехала дальше, затем снова послышался шум электродвигателя – это отходили в сторону железные ворота. Но не было знакомого уже скрипа, только легкое постукивание, и двигатель работал не в пример тише. Это другие ворота, и Ролан знал, какие. Он видел их с высоты многоэтажки – они вели на огороженную территорию тюрьмы, в которой царем и богом был Храпов. Быстро же свершился переход Тихонова в «мир иной». Не думал он, что все будет так скоро…
Ролан ждал, когда откроется дверь, когда его выведут на свежий воздух и снимут наручники, но за ним никто не приходил. А еще над головой погасла лампочка, и, когда стемнело, он оказался в кромешной тьме.
Стальные браслеты давили на запястья, кисти рук затекли. Онемело и тело, скованное теснотой «стакана». Ролан пробовал кричать, стучать ногами по стенке фургона, чтобы привлечь к себе внимание, но бесполезно. Шло время, а за ним никто не приходил.
Сначала ему остро захотелось по-маленькому, затем по-большому, но справить нужду хотя бы под сиденье не было никакой возможности, оставалось только сходить под себя. Но Ролан терпел, надеясь, что его все-таки выпустят из автозака…
А еще у него разболелась рука. Рана на предплечье до сегодняшнего дня успешно заживала, но, похоже, процесс пошел вспять. Видимо, плохо поступая в кисти руки через сдавленные запястья, кровь застаивалась в предплечье, оттого рана, возможно, начала загнивать.
Ночь стала для него кошмаром наяву, но все-таки он дождался утра. Свет через окно проник в фургон, а оттуда – через вентиляционные щели в двери «стакана». А еще через какое-то время автозак вдруг отправился в путь. Ролан застучал по переборке, требуя выпустить его, но машина сначала выехала за ворота и только тогда остановилась.
Он слышал, как открылась одна дверь, затем другая. Наконец Ролан увидел человека в милицейском камуфляже. Из-за его спины лучился утренний свет, и казалось, что вокруг головы охранника сияет нимб святого.
– Ну, и какого ты здесь прятался? – спросил он, помахивая дубинкой.
Хорошо, что прошедшая ночь вконец измотала Ролана, и у него просто не оставалось сил произнести ни слова, иначе он обязательно что-нибудь ляпнул бы в ответ на такую наглость.
– Давай на выход! – «Святой» схватил его за шкирку и вытолкал из автозака.
Ролан не смог удержаться на подножке фургона и растянулся на земле, больно ударившись подбородком о бордюр. В голове что-то щелкнуло, перед глазами, расплываясь, пошли красные круги, но сознания Тихонов не потерял. Он даже смог самостоятельно подняться – и тут же на него с грозным лаем прыгнула матерая овчарка. Она метила ему в горло, но кинолог удержал ее на поводке, и Ролан отделался только испугом, хотя вряд ли его можно было назвать легким.
Собаку оттащили, а на ее месте появился офицер в синем камуфляже с майорскими звездами на погонах. Узкий лоб, но широкие скулы, глаза скошены щелочкой от переносицы к мочкам ушей, губы полные, мокрые, на подбородке приклеен пропитанный кровью кусочек газеты – видно, побрился неудачно.
– Фамилия? – грозно спросил он.
– Тихонов Ролан Кириллович. Осужден по статье сто пятой, части второй…
– Уже осужден? – изобразил удивление майор. – Ну да, ну да, говорили, что к нам такой идет… Говорили, что склонный к побегу рецидивист к нам идет. А он, оказывается, не только склонный, он еще и убежал. Не успели привезти, а он уже сбежал!
– Сбежал, сбежал… Признаю свою вину.
Ролан, казалось, готов был признаться в убийстве принцессы Дианы, лишь бы над ним смилостивились и отвели в туалет. По-большому он перехотел, а малая нужда казалась ему сейчас просто исполинской потребностью.
– А куда ты денешься, конечно, признаешь!
– Начальник, мне бы до ветру…
– Ничего, потерпишь.
– Начальник, я хороший. Жаловаться не приучен.
– Да, и кличка у тебя Святой, – куражился майор.
– Нет, погоняло у меня Тихон. Тихий я. Спокойный. Но меня лучше не злить. Я без ошибок пишу. И куда писать, знаю. Прокурору по надзору, раз. В ваше главное управление, два. В комитет по защите прав человека, три. Ну, еще пару выстрелов для подстраховки. Чернильных выстрелов… Ты, начальник, беспредел творишь. Нельзя человека в наручниках долго держать. А ты держишь.
– Я держу?! – засмеялся майор. – Ну, ты шутник!
– Посмотрим, как ты будешь шутить, когда у меня гангрена начнется. У меня рука раненая, рана гниет. Ты наручники сними, глянь…
Но конвоирам не обязательно было снимать наручники, они и без того поняли, что с рукой у задержанного плохо. Рана кровоточила и начала гноиться, и вся эта физиология вылезла наружу темно-бурым пятном на куртке.
Наручники с Ролана в конце концов сняли и в срочном порядке направили его в санчасть следственного изолятора. Оказывается, беглеца не стали сразу переводить на тюремное заключение, на что он надеялся. Или Храпов передумал, или он вообще не ставил перед собой задачи забрать Ролана к себе. Может, попросил начальника следственного изолятора попугать его немного. Как бы им эти забавы боком не вышли. Кисть правой руки после наручников потемнела. Уж не гангрена ли начинается?
Но до санчасти еще нужно было дойти. Через железную дверь с толстым потрескавшимся слоем краски Ролана провели в гулкое, зарешеченное с двух сторон помещение с длинным дощатым столом, над которым висела засиженная мухами лампа под жестянкой примитивного абажура.
– Эльхимов где? – раздраженно спросил майор у кого-то из своих подчиненных.
– Так рано ж, этапов еще нет, – отозвался один из бойцов.
– Умный, да? Если умный, сам давай в булках ковыряйся.
– Так я сейчас Эльхимова крикну, он в кладовке, наверное… А этого до ветра можно…
Один конвойный, не очень молодой парень с резкими, можно даже сказать, уродливыми чертами лица, пересек помещение и скрылся за гремящей решетчатой дверью, а его напарник, молчаливый, склонный к полноте мужчина с лысой головой, отвел Ролана в туалет.
В тесном, слабо освещенном помещении было относительно чисто, но бачок, как всегда, тек, и в унитазе журчала вода, оставляя ржавые потеки. Но воспаленным своим воображением Ролан воспринял этот звук как шум Ниагарского водопада и целую минуту ощущал восторг свободного полета. Но эйфория закончилась, и вслед за чувством облегчения он ощутил казенно-прогорклый запах неволи. Тихонов снова в каменном мешке. Впереди долгий срок, и еще ему придется доказывать свое право на жизнь в стае волков. Ну, и о Корчакове он тоже не забывал. Ролан должен был костьми лечь, но добиться перевода в тюрьму для осужденных.
Все это время конвойный стоял у открытой двери, присматривая за ним. Он следил, чтобы Ролан не перепрятал в самое надежное на данный момент место свои сбережения. Но надеялся поживиться он зря: все давно уже спрятано, и совсем не важно, что это доставляет неудобства. Без денег будет еще неприятней.
Досмотрщик Эльхимов, черноволосый прапорщик с восточным разрезом глаз, не заставил себя долго ждать. Пристально и с насмешкой глядя на Ролана, он ладонями гладил свои предплечья, делая вид, будто закатывает рукава. Сейчас, сейчас…
Хабара у Ролана не было, но Эльхимов распорядился вывернуть карманы. Тихонов выложил на стол одноразовую бритву, зубную щетку в футляре, носовой платок, пачку сигарет, зажигалку, две смятые тысячные купюры – для отвода глаз.
– Куртку снимай, да, – потребовал прапорщик.
Ролан покорно кивнул, но, снимая куртку, сделал вид, будто сильно потревожил рану, и удачно изобразил обморок. Падая, он якобы случайно зацепился локтем о стол, стукнулся, и боль как бы вернула его в чувство. Сознание он не потерял, но предобморочная немощь осталась. Он еле держался на ногах.
– Твою свинью! – выругался досмотрщик.
Он похлопал Ролана по бокам, по карманам брюк, задрал штанину, ощупал одну голень, другую, заставил снять туфли, обследовал их, выдернул из подошвы супинатор, из которого можно было сделать заточку. На этом обыск и закончился. Не рискнул он лезть к Ролану в душу через задний проход.
В следующем зарешеченном помещении с прицелом на черно-белую шкалу ростомера у крашеной кирпичной стены стоял фотоаппарат на штативе, чуть в стороне – стул напротив зеркала, машинка для стрижки волос. Напрасно Ролан изображал предобморочное состояние – его и сфотографировали, и обрили налысо. Он пытался протестовать, но контролер, исполнявший роль парикмахера, объяснил, что иначе в санчасть педиков не принимают. Ролана взбесила такая вольность в общении с ним, но парень объяснил, что так он якобы называет вшивых зэков – тех, кто страдает педикулезом.
– У тебя жена есть? – спросил Ролан, глядя в его наглую физиономию.
– При чем здесь это?
– Значит, есть. Или жена, или девушка. И педикюр она делает… С кем же ты тогда спишь?
Парень промолчал под насмешливые взгляды конвойных, но когда стриг Ролана, нарочно до крови расцарапал машинкой ему лысину. Хорошо еще, что не задел тонкий слой кожи, прикрывавший платиновую пластину в голове.
Следственный изолятор был построен и оборудован в классическом стиле: здесь не было закрытых лестничных шахт, все переходы с этажа на этаж открытые, железные, гремящие, на каждом шагу – решетчатые шлюзы и защитные металлические сетки. Ролана вели по переходу нижнего этажа, и, посматривая наверх, он видел надзирателей, наблюдающих за камерами. А еще он заметил баландера в белом халате, слышал, как тот катит свою тележку, как открываются кормушки в дверях камер. Время еще раннее, в изоляторе только завтрак. Но у него что-то не было аппетита. Ролана подташнивало и даже знобило: похоже, поднялась температура.
Глава седьмая
Санчасть занимала свободное пространство в дальнем конце первого этажа тюремного блока. Палаты, ординаторская, процедурная – все это хозяйство представляло собой решетчатые клетки, один ряд которых отделялся от другого узким переходом с прозрачными, но крепкими перемычками. Правда, ординаторская от посторонних взглядов была защищена гипсокартонными плитами – и Ролану вскоре стало ясно, почему. Врачом была женщина, причем довольно-таки симпатичная. Было в ней что-то грубое, вульгарное, но если это и влияло на ее сексуальную привлекательность, то только усиливало ее. Ролан сутки как с воли, он еще не успел забыть вкус самой желанной женщины на свете, и то заметил, что врач, а если точнее, фельдшер довольно-таки хороша собой. Чего уж тогда говорить о заключенных, давно уже не видевших живую женщину…
Ей было уже лет за тридцать, пышная грудь, крутые бедра; халат на ней чуть-чуть не доставал до колен, но когда она села, осматривая Ролану руку, полы задрались, и полное, тугое бедро в ажурной сетке чулка открылось наполовину. Тут не только изголодавшийся арестант слюну пустит, и даже не сразу заметит бейджик на кармане халата: «Евдокимова Изольда Германовна. Фельдшер».
Достоинства этой женщины Ролан оценил со знаком «плюс», но весь интерес к ней остался где-то глубоко в нем. Одно дело любить Аврору, но еще большее счастье – обладать ею. Она была его женщиной, он здесь ради нее, и засорять светлые мысли о ней посторонними скабрезными помыслами совсем не хотелось.
– Как у тебя все запущено, – покачала головой Изольда Германовна.
Пышным задом она заерзала на круглом стуле, устраиваясь поудобнее, и полы ее халата задрались еще выше. Ролан усмехнулся про себя. Возможно, эта женщина получала тайное удовольствие от того, что дразнила заключенных своей недоступностью. А может, и не тайное. А может, и доступностью…
– Шов почему не наложили? – Рассматривая рану, она так близко подалась вперед, что едва не коснулась грудью его локтя.
Едва, но не коснулась. А может, она ждала, что Ролан сам подвинет локоть вперед?
– А надо?
– Поздно уже. Загноилось все… Температура есть?
– Кажется, есть небольшая…
– Ладно, с температурой потом разберемся. А сейчас потерпеть придется. Обезболивания у нас, извини, нет.
– А сто граммов? Можно без огурчика.
Изольда Германовна внимательно посмотрела на него, будто выискивая в его глазах похотливый блеск, но ничего такого не нашла. И это, похоже, слегка ее расстроило. А может, и не слегка…
– А девять граммов не хочешь? В свинцовом эквиваленте.
– А куда обращаться?
– К моему заму по анестезиологии. Он сейчас на вышке дежурит, с автоматом…
Шутка получилась грубой, нескладной, Ролан ответил на нее жалким подобием вежливой улыбки. И эта его реакция на черный юмор ей не очень понравилась. Может, поэтому рану она обрабатывала долго и очень больно. Хорошо, что повязку наложила плотную. И еще царапины на голове каким-то раствором обработала.
– Я так понимаю, баню и санитарную обработку ты еще не проходил, – заметила она, недовольно, но с интересом глядя на него.
– Сказали, что у вас душ есть.
– Сказали… А если это мой личный душ?
К ясновидцам Ролан себя не причислял, но ему вдруг показалось, что он знает, какого ответа она ждала на свой провокационный вопрос. Возможно, ей нравилось только то, что заключенные заигрывают с ней; скорее всего, за черту флирта она никому заходить не позволяла. Так это или нет, но ей явно хотелось, чтобы Ролан проникся к ней похотливым интересом. И насчет душа он должен был грубо сострить – дескать, если это собственность Изольды Германовны, то помыться в нем он мог бы под ее личным присмотром. Она бы, конечно, его отбрила, но самого в душ пустила бы. И настроение у нее улучшилось бы от его пусть и грубого, но заигрывания.
Но Ролан скромно промолчал в ожидании ее решения.
– Ладно, душ примешь, – разочарованно посмотрела на него женщина. – Только руку не мочи, перевязывать больше не буду. Десять минут у тебя на все…
– Мне бы одежду постирать.
– Ага, счас! На прожарку твоя одежда пойдет…
Ролан промолчал, закусив губу. Он знал, что бывает с вещами после прожарки. Белье, джинсы, рубаха и куртка у него из натурального хлопка, синтетики там нет, поэтому материал не очень пострадает, но пластмассовые пуговицы расплавятся, и «молния» на куртке перестанет застегиваться. Да и грязь на вещах так и останется.
– Белье получишь, пижаму. А вот палату белокаменную тебе не обещаю.
Изольда Германовна выжидающе смотрела на него. Она явно ждала слов, которые могла бы расценить как комплимент, но Ролан лишь пожал плечами. Он никак не выказывал своего к ней интереса, и ее это злило.
Душевая комната находилась в конце решетчатого коридора, туда его проводил рослый дородный санитар из обслуги. Таких заключенных называют козлами, а этого типа с таким незавидным титулом Ролан возвел бы в квадрат или даже в куб. Он не просто прислуживал в санчасти, но и выполнял здесь роль надзирателя, ключом-вездеходом вскрывая переборки-шлюзы. Видно, ему здесь очень доверяли. К счастью, скурвленный санитар не пытался ставить Ролана лицом к стене, когда открывал решетчатые двери.
Душ находился за дверью, а то Ролан всерьез опасался, что мыться придется на виду у всех. Однако тамбур оказался за непрозрачной стеной, и следующие за ним два помещения были закрыты кирпичной перегородкой. Одна дверь оказалась запертой на замок, другой не было вообще; в проеме виднелась сырая, в грязных разводах стена, темный заплесневелый угол под потолком, ржавая изогнутая труба без лейки. Вентили давно проржавели, пол был скользким. Вряд ли Изольда Германовна пользовалась этим убожеством; наверняка ее душевая кабинка находилась за соседней запертой дверью, но посторонним туда вход запрещен. А ведь она могла бы его туда впустить, если бы он проявил свой к ней интерес. Но уж лучше мыться в грязной каморке под холодной водой…
Ролан был почти уверен в том, что вода в душе окажется холодной. И он не ошибся. Одна труба была теплой, но кран, ее перекрывавший, не имел вентиля, а с помощью пальцев его открыть было невозможно. И вертушка с исправного холодного крана никак не снималась.
– Эй, мужик, а вентиль где? – спросил Ролан, глядя на санитара, который с брезгливым видом собирал в мешок его одежду.
– Я не мужик, – покосился на него тот.
– Слышь, я знаю, что ты не мужик, – недовольно скривил губы Ролан. – Я знаю, кто ты такой. Но я же не буду называть тебя козлом.
Санитар оскорбленно дернулся, гневно шагнул к Ролану, но ему очень не понравился его грозный вид и блатные татуировки. Зло стиснув зубы, он ушел. Глупо было ждать, что вернется он скоро и с вентилем. Тут как бы без холодной воды не остаться…
Впрочем, вода была не многим ниже комнатной температуры, и Ролан не успел дать дуба, пока мылся. Правда, после душа ему пришлось порядком померзнуть. Обозленный санитар нарочно не спешил нести одежду, и Ролан голышом и босиком дожидался его в тамбуре.
После холодного душа у него еще больше поднялась температура, и к тому времени, как появился санитар, легкий озноб перерос в настоящую лихорадку.
– Ничего, мы с тобой, козел, еще встретимся на узкой дорожке, – пригрозил он санитару.
– Уже встретились, и что? – с высоты своего положения ухмыльнулся тот.
Ролан был без одежды и в таком виде не мог начать потасовку. Еще пойдет слух, что у него ум зашел за разум на почве сексуального голодания – на мужиков, как петух, стал бросаться…
Санитар ушел, Ролан стал осматривать одежду, которую тот принес ему в бельевом мешке. Трусы и майка маленькие, вместо больничной пижамы обычная тюремная роба, все чистое, но застиранное чуть ли не до дыр. Хорошо, что костюмчик более-менее соответствовал размеру.
Скоро санитар вернулся и отвел его в процедурную, где Ролана дожидалась Изольда Германовна.