1. 1. 1. — валы главного Адмиралтейства;
2 — канатный сарай;
3 — участок графа Апраксина;
4 — участок Кикина;
5 — Петровское кружало — первый кабак;
6.6 — дровяные и сенные ряды;
7.7 — морской рынок;
8.8 — частные домовые участки;
9 — Чернышев переулок, приблизительно на месте нынешнего проезда к Певческому мосту;
10 — дом Неймана;
11 — большая першпектива, нынешний проспект 25 Октября;
12 — Мытный двор;
13 и 14 — участки домовые по правой стороне нынешнего
Кирпичного переулка;
15 — нынешняя улица Герцена, бывшая Большая Морская;
16 — мясной ряд;
17 — рыбный ряд;
18 — нынешний Кирпичный переулок;
19 — нынешний Народный, а раньше Полицейский, и еще ранее Зеленый мост.
Если обратиться к коренному петроградцу с вопросом, знает ли он перекресток былых Невского проспекта и Большой Морской, то петроградец обидится — как ему не знать тот перекресток, на котором он бывает чуть ли не каждый день! Но уже одна только что представленная выкопировка из исторического плана говорит ясно петербуржцу, что ему незачем обижаться, что этот замечательный перекресток Петербурга с его интереснейшею историею неизвестен большинству петроградцев. Мы и позволяем себе восстановить историю этого места чуть ли не с самых первых дней его существования.
Река Мойка у финнов звалась речкою Мьею. Таких речек в старой Ингерманландии очень много, так как слово «мья»—обычное местное названые небольших речек. Русский человек, услыхав чуждое себе название «Мья», неизменно переделывал его в Мойку— очевидно, здесь играл роль закон ассимиляции. Правда, делались попытки объяснить происхождение этого названия и иным образом,
но эти попытки приходится прознать неудачными. Так говорили, что Мья была небольшим, болотным ручейком, с грязною, вонючею водою, когда же в 1711 году произошло соединение Мьи с Фонтанкою, то вода в Мье прочистилась, можно было этою водою уже мыться — отсюда и новое название реки — Мойка[145]. Но на проверку выходит, что название «Мойка» появилось задолго до 1711 года, когда произошло соединение Мойки с Фонтанкою. Затем указывали, будто бы Петром Великим были построены где-то на берегу Мьи общественные бани с воспрещением обывателям строить бани у себя на дворах[146] — таким образом приходилось ходить мыться в бани на Мью, которая и превратилась в Мойку. И здесь правда смешана с небылицею. Запрещение устраивать бани при домах было, действительно, сделано Петром Великим, но гораздо позже, а первые бани в Петербурге на Адмиралтейской стороне были заложены вовсе не у Мойки, а недалеко от Адмиралтейства, около нынешнего Крюкова канала. Таким образом приходится принять единственно возможное объяснение происхождения этого названия звуковым сходством.
Начало застроения берегов реки Мойки произошло совершенно случайно, как случайно происходила вообще и вся первоначальная застройка Петербурга. С заложением Адмиралтейства необходимо было построить помещения для морских офицеров и для мастеровых. И вот Яковлев, один из наблюдателей за постройками в Петербурге, доносит Меньшикову от 26 августа 1705 года[147], что «г. вице-адмиралу (т.-е. Крейсу) дом по его чертежу достраивают, также мастерам и прочим ремесленным людям избы и канатный двор и прочие нужнейшие хоромы строятся и у вице-адмирала заложено 25 избы» (курсив наш). Весьма понятно, что вице-адмирал Крейс или, по написанию того времени, Крюйс обиделся, что заняли отведенный ему участок другими постройками и так как Крюйс отличался упорным и настойчивым характером, то он добился переноса этих 23 офицерских изб с своего двора. При переносе этих изб прежде всего надо было отыскать для них место как можно ближе к первоначальному — такое место и представляли берега маленького болотного ручейка Мойки, и 5 июля 1706 года тот же самый Яковлев издает распоряжение: «морского Флота офицерам дома переносить к маленькой речке и ставить в линию»[148].
Таким образом получилась линия набережных домов по Мойке, левая сторона нами уже упоминаемой Большой Луговой улицы, теперь это дома бывшего государственного архива, дом, бывший Аракчеева, генерального штаба, министерства иностранных дел и ряд частных домов на Мойке от последнего здания, т.-е. министерства иностранных дел до Невского проспекта. Эта линия таким образом стала образовываться с 1706 года. Заботы же об устройстве набережной Мойки начались лишь с 1715 года, и здесь проявилась обычная сторона петровских распоряжений: 20 мая 1715 года[149] было дано Петром приказание бить в берега речки Мьи или «маленькой» сваи, а 12 октября того же года[150] следует новое распоряжение Петра: «по малой речке погодить в берега бить сваи». Ждали до 11 ноября 1717 года[151], когда появилось одно из интереснейших гуманных распоряжений Петра по постройке Петербурга. Известно, что в своих распоряжениях по устройству «парадиза» Петр вовсе не считался ни с правами ни с удобствами отдельных обывателей — все и всё должны были быть принесены в жертву основной идее постройки столицы. И вдруг мы наталкиваемся на такую меру: издавая приказание о битье свай по берегу Мьи, Петр Великий в собственноручной резолюции писал: «А так как бедные люди не могут от себя бить свай, то учинить особый сбор с жителей (кроме бедных) внутри Адмиралтейского острова по препорции поперешника дворов их и на тот сбор побить сваи перед бедными людьми наемными работниками». Если бедным и делались послабления при постройках в Петербурге, то эти послабления заключались лишь в том, что бедные обязаны были строить дома попроще, вместо черепиц могли крыть дерном и т. п., но все это они должны были делать сами, без государственной помощи, единственный (как нам кажется) пример которой мы нашли в вышеприведенном распоряжении. Устройство первоначальной набережной длилось в течение 1717 —1718 годов[152], и сейчас же после этого устройства, 8 января 1719 года[153], велено было строить по берегам реки Мьи «деревянное строение по показанным вехам», но едва ли приступили к перестройке уже выстроенных домов,— дело, видимо, было проще: вехи поставили, указ написали, а на самом деле все оставалось так, как и было.
Петровская набережная реки Мьи просуществовала до 1736 года, когда 18 сентября[154] появился указ императрицы Анны Иоанновны «об образовании набережной реки Мойки», и, как говорит первый историк Петербурга, Богданов — «оная река вся вычищена до настоящей глубины и сваями обита наподобие канала, в которой ныне вода течение свое имеет преизрядное, видом ясная и чистая, по вкушению преизрядная так, как настоящая невская вода, глубиною довольная, так что ныне по ней всякие суда с великим грузом ходят свободно и сию речку более может ныне всяк почесть за нарочно сделанный канал»[155].
Первый мост на Мье или Мойке, ныне известный под именем Народного, появился в 1720 году и строился, как подъемный мост[156]. Императрице Анне Иоанновне, как мы уже указали, принадлежала забота о реке Мойке, эта же императрица обратила внимание и на Полицейский мост. Недалеко от него, приблизительно на нынешнем перекрестке Невского проспекта и Морской улицы, были воздвигнуты торжественные, триумфальные ворота для въезда императрицы в С.-Петербург (первые такие ворота стояли у Аничкова моста). Чтобы попасть ко вторым воротам, нужно было переехать через старый Петровский подъемный мост— впечатление от торжественных триумфальных ворот умалялось, и 13 марта 1735 года[157] последовал указ «о перестройке Зеленого моста через реку Мью у каменного мытного двора». Мост велено было выкрасить зеленым цветом, поставить на нем какие-то аллегорические фигуры и фигуры эти вызолотить. От своей окраски мост и получил название Зеленый. В 1777 году[158] мы впервые сталкиваемся с названием этого моста — «Полицейский»; это второе название моста произошло, по всей вероятности, от того, что около этого времени на месте бывшего дома купца Елисеева был выстроен дом обер-полицмейстером Н. И. Чичериным. Но возможно, что на это второе название повлияла и близость к этому мосту «главной полицмейстерской канцелярии», которая помещалась за зданием голландской церкви по берегу Мойки в направлении к Конюшенному мосту. Однако, первое объяснение нам кажется более правдоподобным и вот почему. Полицмейстерская канцелярия была устроена на указанном месте чуть ли не с первого дня своего существования, между тем мост звался по своему цвету Зеленым, но как только появился дом обер-полицмейстера, мост начинают звать «Полицейским». Это второе название обыкновенно пояснялось старым, т.-е. говорили и писали «у Полицейского или Зеленого моста». В течение XVIII века этот мост неоднократно перестраивался[159], ремонтировался, пока наконец в 1865 году[160] не был заменен чугунным мостом. Проект этого чугунного моста был составлен архитектором Гесте, и постройка обошлась в 46.538 р. 27 к., причем все части моста были сделаны на российских заводах. В 1842 году[161] в Полицейском мосту было сделано некоторое изменение: «забором обнесли проход для пешеходов по левой стороне Полицейского моста, — читаем мы в современных известиях, — здесь устраивают вдоль всего мосту род балконов, отчего расширится панель для пешеходов, которые должны были с широкого тротуара Невского проспекта подниматься на мост по узкому проходу, стесненному с обеих сторон перилами. Теперь пространство между перилами будет так же широко, как новый тротуар, и зимнее гулянье продолжится за Полицейский мост до угла Адмиралтейской площади». Через два года, в 1844 году, Полицейский мост избрали местом пробного мощения улиц асфальтом, и Фаддей Булгарин в своей «Северной Пчеле» восклицал[162]: «Каждый день я восхищаюсь пробным мощением асфальтом на гребне Полицейского моста. Асфальт, вылитый в кубические формы, выдерживает самую жестокую пробу, потому что едва ли бывает где более езды, как по Полицейскому мосту».
Этот мост был свидетелем большой катастрофы, происшедшей 8 сентября 1859 года[163]. По случаю приезда принцессы Дагмары, невесты наследника престола, будущего императора Александра III, была устроена иллюминация, и весь Петербург высыпал на Невский. Особенно стечение народа было на Полицейском мосту, и решетка не выдержала, обрушилась, и масса народа полетела в Мойку; кажется, почти всех удалось вытащить, по крайней мере в официальных известиях подтверждалось, что все обстояло благополучно. Наконец отметим, как курьез, что в 1870 году в городской думе рассматривался проект купца Германа Молво[164]. Этот русский иностранец предлагал за свой счет перестроить и расширить Полицейский мост с устройством по обе стороны моста теплых павильонов для торговых помещений и теплых ватерклозетов. Конечно, дума не согласилась на такую утилизацию Полицейского моста.
Полицейский мост был устроен через Мойку по направлению Невского проспекта — этой улицы Веротерпимости, главной артерии столицы. О Невском проспекте до сих пор в широкой публике существуют самые превратные понятия, и поэтому мы считаем вполне уместным дать здесь справку о Невском проспекте, предупреждая, что это будет простая справка, конечно, нисколько не похожая на тот «Невский проспект», который был издан к 200-летию Петербурга.
Если Дюма, увидав на Невском проспекте, который в его время был, действительно, главной улицею столицы, подряд четыре иноверческие церкви: голландскую, лютеранскую, католическую и армянскую и вспомнив, что в его прекрасной Франции, даже в свободолюбивом Париже, чуть ли не до самого последнего времени для инославных церквей место отводили на задворках, мог изумиться «веротерпимости» русских и назвать Невский улицею Веротерпимости — ошибка француза, приехавшего на короткий срок в чуждый ему город, понятна. Конечно, места для инославных церквей отводились на Невском проспекте вовсе не потому, что русские были веротерпимы, а только потому, что Невский проспект даже не считался улицею, он был всего-навсего проезжей дорогой. Адмиралтейская сторона, местность, расположенная у Адмиралтейства, в настоящее время считается центром города. Но ведь при Петре центр города сперва был на Петербургской стороне, на Троицкой площади, а потом должен был строиться на Васильевском острове, который предполагался для города. У Адмиралтейства должны были быть одни морские слободки, чтобы в них селились люди, так или иначе привязанные к Адмиралтейству. И Невская перспектива была всего-навсего большая дорога, соедняющая Адмиралтейство со старой Новгородской дорогой.
Надо помнить, что старая дорога из Новгорода в Ниеншанц (нынешняя Охта) — единственный путь сообщения через эту болотистую местность возникающего Петербурга с отходящей на второй план Москвою — шла по краю Московской и Литейной частей, приблизительно там, где теперь упразднен сравнительно недавно устроенный бульвар над заключенным в трубу Лиговским каналом. Эта старая тропа, в нынешней Кирочной улице, делилась на три тропы: крайняя шла к Спасскому посаду, помещавшемуся приблизительно у Смольного монастыря; здесь и был перевоз через Неву в Ниеншанц; вторая — средняя — направлялась к небольшой финской деревушке Северина мыза, располагавшейся на месте въезда на нынешний Литейный мост; последняя тропа — западная — вела к Фонтанке, на место нынешнего Инженерного замка, здесь была мыза шведского помещика майора Конау[165].
Эти дороги, или, вернее, тропы, в наиболее топких местах замощенные бревнами из срубленных здесь же сосен или елей, вполне удовлетворяли немногочисленных обывателей данной местности. Но с началом постройки Адмиралтейства пользование западной тропою стало затруднительным для перевозки больших грузов, большого количества материала, потребного для Адмиралтейства — уж слишком велик был круг: от мызы Конау (нынешний Инженерный замок) приходилось подниматься к Неве и здесь берегом тащиться до Адмиралтейства.
Конечно, стали искать более короткого прямого пути. А так как надо было переправляться через Фонтанку, тогда безыменный Ерик, то прежде всего нужно было найти удобное место переезда: довольно широкая Фонтанка не только заметно суживалась на месте пересечения с нынешним Невским проспектом, но от правого берега ее выходила далеко в ширину реки значительная отмель, которая в виде длинной косы простиралась приблизительно до нынешнего Чернышева переулка. Было еще более узкое место приблизительно там, где теперь Обуховский мост, но, во-первых, это место было дальше от старой Новгородской дороги, а, во-вторых, между безыменным Ериком и речкою Кривуши шли еще незасыпанные болота; в первом же месте, там, где теперь Аничков мост, этих болот не приходилось переходить, так как они не доходили до этого моста.
Таким образом вполне ясно, что направление Невского проспекта от Адмиралтейства до Знаменской площади вполне объяснимо местными топографическими условиями. И этот проспект или эта «большая першпективная дорога» была выполнена руками шведов в 1710 году[166], как на это указывают два современника в своих записках. Бассевич писал: «Великолепное предместье Петербурга, названное проспектом, было все вымощено их (шведами) руками, и они до самого нейштадтского мира подвергались унизительной обязанности чистить его каждую субботу». К этому добавим указание Берхгольца[167]: «Она (Невская перспектива) проложена только за несколько лет (писано 23 июня 1721 года) и исключительно руками пленных шведов».
Незадолго до войны мы проявляли большой «патриотизм» во всех подходящих и неподходящих местах; конечно, этот патриотизм приходилось ставить в кавычки. И вот профессор духовной академии С. Г. Рункевич поместил статью «Двухстолетний юбилей Невского проспекта 1712—1912 г.г.»[168]. В этой статье, пользуясь архивными данными Александро-Невской лавры, С. Г. Рункевич решил опровергнуть общераспространенное мнение о постройке Невского проспекта руками шведов и указать, что «подлинные исторические данные оказываются более благоприятными для национального чувства». По мнению г. Рункевича, Невский проспект — работа русских людей, монахов Александро-«Невского монастыря». В своей работе г. патриот доказывал, что «прямой, решительный и невыносивший медлительности характер первого Александро-Невского архимандрита и вызвал при самом начале строения монастыря проложение прямой дороги в город вместо бывшей на берегу Невы». Таким образом, г. Рункевич полагал, что Невский проспект был проложен для соединения монастыря кратчайшею дорогою с городом. Но, как мы выше показали, что центр города был вовсе не у Адмиралтейства и, соединяя Александро-Невский монастырь с Адмиралтейством, архимандрит монастыря вовсе не прокладывал кратчайшей дороги в город — ближайшей дорогою была дорога по нынешней Шпалерной к Гагаринскому перевозу. И, действительно, в XVII в. была перспектива от конца нынешней Шпалерной к Александро-Невскому монастырю. Эта перспектива видна, например, на плане 1738 года; она исчезла, когда в царствование Екатерины II стали планировать Рождественские слободки, нынешние Пески.
Вот первая и главная ошибка г-на Рункевича. Затем г-н Рункевич не обратил внимания и на то обстоятельство, что Невский проспект в своем направлении от монастыря к Адмиралтейству вовсе не является прямою линиею, а, наоборот, около нынешней Знаменской площади (Площадь Восстания) делает значительный угол; этот угол дает объяснение многому, перепутанному г. Рункевичем.
Мы показали, что по данным современников Невский проспект в своей части от Знаменской площади до Адмиралтейства появился в 1715 году, а через два года, с тою же Новгородской дорогой, с которой шведы соединили Адмиралтейство, стали соединяться и монахи Александро-Невской лавры; им тоже нужна была удобная дорога, так как в Новгороде жил тогда глава русской церкви. Монахи повели свою дорогу — старый Невский проспект — и вышли под углом к проведенной шведскими руками перспективе.
Но как же быть с указом 2 октября 1718 года, с указом, в котором, по словам г. Рункевича, «имеется категорическое утверждение, что дорога проложена монастырским трудом и иждивением»! К сожалению, приходится дать очень простой совет: при ссылке на документы надо последние внимательно читать. Если бы это было сделано, то г. Рункевич обратил бы внимание и на следующую фразу: «Понеже для прошествия царского величества и его государевой высокой фамилии, так же и для богомольцев и бедных прохожих к монастырю и ради монастырской повседневной потребы по непроходимому на шестьсот сажень болоту (курсив везде, где не оговорено, — наш) проложена и управлена дорога, не занимая большой по берегу реки Невы дороги». Здесь точно указана длина этой дороги — 600 сажен. Если теперь взять циркуль и смерить расстояние от Знаменской площади до Александро-Невской лавры, то окажется, что оно и равно 600 саженям, весь же Невский, как известно, имеет расстояние в 3 версты 50 сажен, т.-е. 1,550 сажен, — треть этой дороги, так называемый старый Невский, и сделали монахи.