Мама приехала утром. Как раз во время обязательной прогулки в Город Мертвых. Мама посмотрела наверх, закрывая рукой глаза от слепящего солнца, – наверху, вокруг древних могильных плит, бегали дети.
Мама легла спать в кабинете Розы. Она спала двое суток. Роза закрыла дверь на ключ и никого не пускала. Даже позвонить.
– К тебе мама приехала. Только она спит, – сказала мне Роза.
– Как спит? – обалдела я.
Мама приехала и уснула, даже меня не поцеловав, не повидав!
– Ну и пусть спит, раз я ей не нужна, – буркнула обиженно я.
– Ты хоть и умная, но очень глупая девочка, – покачала головой Роза, – не надо сейчас так говорить. Нельзя так. Будешь так говорить, плохо будет.
Вечером проснулась спавшая двое суток мама. Местные жители сказали, что там, на перевале, сошла еще одна лавина. Чудом никто не пострадал.
Я с тех пор верю: скажешь плохое про маму – будет горе.
Ляля, именно так ее звали, без отчества, вела в нашей сельской школе кружок рукоделия. Она сидела во главе большого стола, вязала кружевную салфетку и с любовью поглядывала на своих подопечных – склонившихся над пяльцами, крючками и спицами девочек. Муж Ляли Алик плел веники и делал это мастерски – к нему из других деревень приезжали.
Это была странная пара. Он – широкоплечий красавец с огромными ручищами. Она – маленькая, худющая, с огромным шрамом, рассекающим щеку, и навсегда закрытым одним глазом. Если смотреть справа, от Ляли невозможно было оторвать взгляда – такая она была красивая. Но стоило ей повернуть голову – левым боком, – магия тут же исчезала. Оторвать взгляд от уродливого шрама было тоже невозможно.
Дом у них был удивительный – мы туда приходили с девочками, когда Ляля хотела показать нам узор, – подушки, телевизор, стол, тумбочки, вообще любое свободное пространство украшали салфетки, связанные Лялей. Ни одна салфетка не была похожа на другую. Большие и совсем маленькие, круглые и квадратные – Ляля шла по дому и поправляла каждую, поглаживая рукой нитку. Она плохо видела оставшимся «живым» глазом и привыкала «смотреть» руками. Мы этого не знали. Она и наши работы оценивала руками.
– Посмотри, я тут правильно сделала? – подходила к ней одна из нас.
Ляля брала в руки салфетку, ощупывала ее и тогда говорила – что не так.
Больше всего она любила нитки ирис. Белые или фиолетовые. Из них получались очень красивые салфетки. Белые с фиолетовыми цветами. Фиолетовые с белыми цветами.
Как-то мама привезла мне из Москвы настоящую мохеровую шерсть. Я отнесла моток Ляле. Она держала пальцами нитку, медленно сматывала клубок и улыбалась.
– Очень хорошая шерсть, – сказала она.
– А что из нее можно связать? – спросила я.
– Не знаю...
Ляля даже испугалась, что я испорчу эту замечательную шерсть...
Алик тоже вязал. Веники. Они хранились в сарае рядом с домом. Большие, как метла, – для двора, маленькие, но на длинной ручке – смахивать паутину с потолка, широкие и узкие, пушистые и куцые. Алик был знаменитостью – веники Алика служили нескольким поколениям женщин одной семьи. Его секрет был в том, что он плел веники «под заказчицу», по ее мерке – как швея или сапожник. Договариваясь о цене, он разглядывал руку женщины, строение кисти, рост и особенности походки. Веник становился продолжением руки.
Друг с другом супруги не разговаривали. Никто никогда не слышал, чтобы они хоть слово друг другу сказали. Детей у них не было.
Много лет назад, когда они были молодыми, случилась трагедия. Ляля полюбила другого. Она пришла к Алику в сарай, где тот плел очередной веник, и сказала, что уходит. Возлюбленный в это время ожидал во дворе. Алик держал в руках маленький ножик, которым обрезал колоски. Этим ножом он ударил жену, распоров ей щеку и задев глаз. Потом взял ее на руки и понес в больницу. Щеку зашили, глаз спасти не удалось. Возлюбленный Ляли пришел в больницу, когда она спала, накачанная снотворным. Посмотрел и уехал. Ей потом медсестры рассказали, что он сбежал.
После больницы Ляля стала слаба рассудком – так все думали. Она начинала шить лоскутное одеяло и вывязывать половик.
– Ляля, что ты делаешь? – спрашивали ученицы.
– Подарок на свадьбу Ниночки, – отвечала Ляля.
Ниночка, ученица восьмого класса, в этот момент сидела за длинным столом и вязала салфетку. Или вдруг Ляля бралась за детское приданое – вывязывала чепчики, кофточки. Розовыми или белыми нитками.
– Неля родит девочку, – объясняла Ляля, – а у Наташеньки будет мальчик.
– Откуда ты знаешь? – спросила я однажды.
– Марго? Так тебя Георгий зовет? – посмотрела на меня Ляля, хотя прекрасно знала, кто я и как меня зовут. – Тебе я ничего не свяжу.
Она как будто рассердилась, а я не понимала за что. Только испугалась, что у меня детей не будет.
Ляля ушла из кружка. Директор сказал, чтобы она больше не приходила – напугала своими предсказаниями уже всю школу.
Дома она неожиданно перестала вязать салфетки и стала вязать кукол. С длинными черными косами, голубыми или черными глазами, в платьях. Она рассаживала их на кровати и часами могла с ними разговаривать.
Ляля умерла очень тихо и незаметно даже для Алика. Она ничем не болела, ни на что не жаловалась. Он проснулся утром оттого, что в доме было холодно. «Опять печь не растопила, – подумал он, – что за женщина?» Холодно было не только от нерастопленной печи, но и оттого, что Ляля была часов десять как мертва. Алик зашел к ней в комнату – они давно спали отдельно – и замер. Жена лежала в кровати бледная и очень красивая. Шрама было не видно. Совсем. Как будто исчез. Алик заплакал.
Вот за этого мужчину вышла замуж моя бабушка, когда ей было уже под шестьдесят.
– Бабушка, почему ты за него вышла замуж? – спросила я.
– Нельзя стареть в одиночестве, – ответила бабушка.
– Какая разница? – удивилась я. – Ты же не одна. У тебя мы есть.
– Подрастешь, поймешь... Женщине рядом нужен мужчина. Алик меня любит.
– Ты умнее его.
– Да, умнее.
– Ты его не любишь.
– Не люблю.
– Тогда зачем?
– Он любит меня. И тебя тоже. Он позволяет мне заниматься любимым делом и относится ко мне с уважением. Это уже немало. Самое страшное – остаться одной в моем возрасте.
– Бабушка, ты же не одна! У тебя я есть! И мама!
– Дай Бог тебе не узнать, что я имею в виду, – прошептала бабушка.
Алик, которого я называла дедом, и бабушка совсем не плохо жили вместе. Дед и ко мне очень хорошо относился – учил вязать веники.
Он сидел в своем сарае почти безвылазно. Иногда надевал чистую рубашку, застегивал ее до последней пуговицы и шел к соседям. Он появлялся на пороге домов, где жили бывшие ученицы жены, чтобы вручить подарок с того света – от Ляли. Ниночке – на свадьбу, Неле – на рождение девочки, а Наташеньке – с первенцем. Все сбылось.
Я хорошо помню этот дом. Маленький жилой домишко, летняя кухня, зимняя кухня, курятник, огород. Мне там очень нравилось. Я говорила, что хочу к маме, но на самом деле не хотела. Я и представить себе не могла, что когда-нибудь отсюда уеду. До сих пор помню запах дома, какой он на ощупь, какая в комнатах стояла мебель. Помню каждое дерево – две яблони во дворе с побеленными стволами, роскошные черешни – белая и красная – за летней кухней и маленькое хилое деревце, которое бабушка особенно любила, вишня. Под белой черешней всегда насыпали стог сена. Я прыгала с ветки в этот стог. Небольшой по местным меркам огород – картошка, трава. Зато целая «стена» кизиловых кустов. Бабушка не любила готовить простую каждодневную еду. Зато варенья и компоты могла закручивать сотнями банок. Кизиловое варенье мы с ней любили больше всего. И персиковый компот.
Банки сушились на заборе. Машинка для закрутки была самой ценной вещью на кухне. Песок – так называли сахар – мерился мешками. За пенку от варенья можно было отдать жизнь.
Моя кровать – высокая, с фигурной железной спинкой – стояла у той стены, где печка. Бабушка стелила на сетку два матраса, перину, несколько подушек и огромное тяжелое одеяло. Я проваливалась в кровать, с которой невозможно было встать. Хотелось спать, спать, спать... Бабушка работала за секретером. Не признавала письменный стол, хотя он у нее тоже был – вечно заваленный бумагами, ни одну из которых нельзя было выбросить. Самые «важные» тексты бабушка писала на улице в самых неподходящих местах – на разделочном столе, где обычно ощипывали и потрошили кур. На подставке рядом с курятником, где стояли миски с комбикормом...
В деревянном туалете висел портрет Юрия Антонова. А прямо за туалетом пышно цвел розарий. Розы – огромные, на толстых стеблях с мощными шипами, невероятной красоты, нигде не приживались, только там. Ничего не могу с собой поделать – запах роз ассоциируется с запахом компоста.
Дед связал мне персональный веник, которым я мела по утрам двор. Еще я гладила постельное белье в зимней кухне, носила воду, убирала в доме, кормила курей, кошек, которых было штук десять, и старую собаку. Она мучилась кошмарами, по ночам отгоняя лаем одной ей ведомых призраков.
Дед связал мне персональный веник, которым я мела по утрам двор. Еще я гладила постельное белье в зимней кухне, носила воду, убирала в доме, кормила курей, кошек, которых было штук десять, и старую собаку. Она мучилась кошмарами, по ночам отгоняя лаем одной ей ведомых призраков.
Мыть полы – два раза в день. Промывать землю между половицами. Застилать постель без единой складочки. А сверху обязательно положить кружевную салфетку, связанную Лялей. И на огромный черно-белый телевизор – тоже салфетку. И подмести улицу перед воротами, иначе соседи скажут бабушке, что я неряха. И перемыть всю обувь, которая через пять минут станет грязной. По меркам села я – десятилетняя – вообще ничего не делала.
По выходным бабушка готовила для меня и деда.
Запах и последний забег по двору свежезарубленной курицы забыть невозможно. Тогда же бабушка решила, что пора и меня приучать к готовке. Она совала мне в руки топор и приговаривала: «А если завтра война? Что ты будешь делать? Ходить вокруг нее?» Я должна была поймать курицу и тяпнуть ее топориком. Не смогла. Курицы, оказывается, клюются очень больно. Я дула на палец и ныла. Этого я никогда не забуду: моя бабушка – творческая натура, тонкая, нервная – отобрала у меня топор, взмахнула, и – раз – безголовая курица побежала по двору.
– Бабушка! – закричала я.
– На войне и не такое было. Я тебе потом расскажу, что надо делать при ранении осколком, – хмыкнула она и пошла за чайником.
Я помню, как пахнет ошпаренная кипятком курица. Бабушка сажала меня перед большим эмалированным тазом и учила правильно и быстро ощипывать. Удалить желчь, опалить над газом. И этот запах подгоревшей кожи и волос я тоже помню.
У нас никогда ничего не выбрасывалось. Из куриных ног – главное, снять с них желтую рифленую кожицу – и головы (куриный глаз становится белым, каждый раз страшно смотреть) можно сварить невероятно вкусный бульон. Вкуснее только из петуха. А еще вкуснее – желудок и сердце, которые всегда отдавались детям. А дед любил мозги. Рукояткой своего ножичка он разбивал косточку и шумно высасывал содержимое. Бабушка сидела и смотрела на нас. Она вообще любила смотреть на едящих с аппетитом людей.
Это очень странное ощущение – жить в доме своей бывшей учительницы. С бабушкой, которая совершенно не изменила своим привычкам и образу жизни после замужества. И дедом, который всегда молчал и не расставался с тем ножом, которым располосовал щеку Ляли. Нож, похожий на маленький изогнутый кинжал, висел у деда на поясе.
Да, портрет Ляли висел на стене у меня над кроватью.
– А помнишь, как ты к нам на Новый год приехала? – спросила я маму.
– Нет, не помню...
Все она помнит. Тяжелый был год. Мамин отдел лишили премии – проиграли дело. Пришлось брать сверхурочные. Уволилась подруга, которая работала в «столе заказов» и доставала колбасу, конфеты и чай. А с новой отношения как-то сразу не заладились. Билет тоже еле достала – только до Минвод, а оттуда на автобусе и машине.
Мама сидела у товароведа в «Детском мире» и кивала головой. Товаровед рассказывала про мужагада и его имущество, на которое она сильно рассчитывала в случае развода.
– Оль, ну что, – окликнула товаровед маму, – есть шанс?
– У тебя чеки сохранились? – устало спросила мама.
– Конечно, – обрадовалась товаровед, – совершенно случайно сложила все. Вот, тут все документы, на дом, на ремонт, на стройматериалы...
– Давай я дома спокойно посмотрю, подумаю, – сказала мама.
– Давай-давай, конечно. Ну, Олечка, я на тебя не знаю прям как рассчитываю. Пойдем, покажу тебе нашу новинку.
Товаровед отвела ее в отдел и поставила на прилавок механическую куклу, которая пела «Во поле березка стояла», махала платочком и покачивалась из стороны в сторону, как будто танцевала.
– Бери, не пожалеешь. Партия маленькая. Больше не будет, – сказала товаровед.
Мама смотрела на эту куклу и думала о том, где покупать продукты, где взять денег, да еще вернуться надо четвертого.
– Оль, ну что, берешь? – окликнула ее товаровед.
– Да, давай.
Тридцатого декабря маму вызвал к себе начальник и объявил о новогоднем подарке – всем вернули премию, но в следующий раз полетят головы...
В этот же день новая продавщица из «стола заказов» позвонила и сказала, что уже все – колбаса, конфеты, чай – готово, только приходите и забирайте. И она же не знала, что Ольга – та самая Ольга, которая может помочь с наследством, а то еще сестра есть и брат... ну и так далее... А так, если что надо – в любой момент. Конфеты, водочка, икра.
– Слушай, чем пахнет так? – спросил маму сосед в самолете.
– Колбасой, наверное, – ответила она.
– Хорошо пахнет, да! Как называется?
– Сервелат.
– Мармелад, сермелат... Слушай, продай одну. Детям привезу. Никогда не видели, – попросил он.
– Не могу, матери везу, – ответила мама.
– А, матери, тогда ладно... – Мама видела, что сосед расстроен, но настаивать не будет.
– Вот, возьми детям пакет ирисок, денег не надо, подарок на Новый год, – сказала она.
Она верит в знаки судьбы. Если кто-то попросил у нее колбасу, значит, это не просто так. Значит, надо хоть что-то отдать, чтобы потом что-то получить. Так надо.
– Слушай, спасибо тебе, сестра, – обрадовался мужчина, – московские конфеты, вот дети удивятся! А как их есть? – Мужчина рассматривал ириски. – Грызть надо или что?
Мама улыбнулась.
– Они разберутся, – сказала она.
– Слушай, сестра, тебе куда надо-то? Ты скажи, меня брат встретит, я тебя отвезу, куда скажешь. Ты вроде наша, я не пойму?!
– Ваша, ваша, мне еще далеко.
– Ой, что значит далеко? Не дальше, чем в Москву! Обижаешь. У брата «Волга»!
Этот случайный попутчик за пакет ирисок довез маму до самого бабушкиного дома.
Мама с сумками ввалилась в дверь. В доме никого не было. В сарае тоже. Мы с дедом были у бабушки в редакции, где отмечали праздник с бабушкиным «трудовым коллективом».
Мама накрыла на стол. Положила приборы, расставила посуду, разложила московские угощения, нарядилась и села нас ждать.
– Бабушка, у нас свет горит, – сказала я, когда мы шли из редакции.
– Забыли выключить, наверное, – ответила бабушка.
Мы зашли в дом, и я закричала. От ужаса и восторга. За сверкающим столом сидела женщина с фиолетовыми волосами, серебряной короной на голове, в серебряных брюках, обмотанная чем-то блестящим. Вслед за мной закричала бабушка. Дед начал материться.
– Бабушка, кто это?! – кричала я.
– Тьфу, Ольга, твою мать, на смерть перепугаешь, – перестала орать бабушка. – Ты что тут делаешь?
– К вам на Новый год приехала! Целый день готовлю, убираю, а где вы ходите? Небось в редакции уже отметили? Манечка, доченька, иди сюда, смотри, что я тебе привезла.
– Не пойду, – сказала я шепотом.
– Что? – переспросила мама.
– Ты не моя мама, ты – Снежная королева. Злая. Ты меня заберешь с собой и заморозишь.
Мама умоляюще посмотрела на бабушку.
– Манечка, это твоя мама, – сказала мне бабушка, – просто она у тебя с придурью, поэтому и выглядит так. Не может без своих фокусов.
– Манечка, ну какая я Снежная королева? Я твоя мама.
– А почему ты в короне и фиолетовая? – спросила я.
– Потому что краску для волос передержали, и вот что получилось. А корона тут лысину прикрывает. Ну, не лысину, а плешь. Волосы выпадают. На нервной почве.
Я опять закричала.
– Что? Что ты орешь? – не выдержала мама, которая чуть не плакала.
– Лысая Снежная королева! А-а-а-! – кричала я. – Бабушка, миленькая, не отдавай меня ей, пожалуйста. Она хочет меня забрать!
– Манечка, перестань, – пыталась успокоить меня моментально протрезвевшая бабушка. Она отрывала мои руки от своего платья, за которое я цеплялась.
– У нее штаны и на шее что-то! – орала я, из последних сил цепляясь за бабушкины ноги.
– Это мишура, обычная мишура! Вот, смотри, сняла, держи, потрогай! Господи, что ж это такое? – Мама совала мне в руки мишуру, которую я никогда раньше не видела. – Мама, она что, брюк никогда не видела? Я сюда еле доехала, а вы орете! Что ж, б..., за жизнь такая?
Дед при этой сцене не присутствовал. Он, когда начались крики, тихо ушел на зимнюю кухню, где стоял самогонный аппарат. Видимо, нужно было срочно снять пробу и проверить шланги.
– Манечка, Маргарита, смотри, кого я тебе привезла. – У мамы дрожали голос и руки.
Я выглянула из-за бабушкиной спины, потому что мама зашуршала пакетом и коробкой.
Она поставила на стол куклу – в русском сарафане, с кокошником на голове. Красивую настоящую куклу. Я медленно начала подходить к столу. Тут мама протянула руку к кукле, и та вдруг начала петь, танцевать и махать платочком.
– А-а-а-а-а! – заорала я, прячась за спину бабушки. – Она волшебница, точно Снежная королева! Она из людей кукол делает!
И тут я сделала то, чего даже бабушка не ожидала. Я подскочила к печке, схватила совок, набрала лежащие в углу угли и бросила в маму. Видимо, я решила, что холодного угля Снежные королевы тоже боятся.