Крони быстро высвободила торбу на спине и попыталась покормить малыша грудью. Не получилось. Мальчик, измотанный дорогой, беззвучно плакал.
— Еще немножечко, — шепнула она, — еще совсем немножечко... Мы остановимся в Кальтерне, а потом — будь что будет.
Она начинала сожалеть, что резанула молодого убийцу кинжалом по лицу. Может, следовало отдать ребенка, может, такая цена за спокойствие не была чрезмерной?
Крони, как всегда, чувствовала себя преданной и брошенной. Это ощущение сопровождало ее с раннего детства. Предательство придавало ее жизни смысл и форму. Вначале предавали ее, потом она принялась предавать сама, мстя таким образом за свою судьбу. Ее мать была девкой из захудалого борделя. Убила ее нечистая болезнь. Перед самой смертью она отправила Крони в город Барден; семилетняя девочка восприняла это как первое предательство. В двенадцать она влюбилась в хозяина дома, предав доверие его жены. Никаких угрызений совести по этому поводу она не испытывала; талант, унаследованный от матери, помогал ей в искусстве обольщения. Хозяин дома любил свою жену и слыл человеком чести, однако не сумел воспротивиться искусно побуждаемому желанию. Разразившийся в его сознании конфликт привел его к сумасшествию и в результате — к самоубийству. Крони восприняла это как очередное предательство. Когда ей исполнилось пятнадцать, она сбежала из дома благодетелей и отправилась на панель. Свое ремесло она рассматривала как одно непрекращающееся, безмерное предательство. Представляла себе, что предает всех мужчин, которым отдается, да в принципе так оно и было. Однако мимо сознания Крони как-то проходил тот факт, что предаваемые ею мужчины ничего не знают о предательстве либо смиряются с ним, платят за него, а возможно, и желают его. Мужчины обожают барахтаться в нечистотах. Однако же двое из осаждающих ее легионов возжелателей действительно воспылали искренним чувством. Ничего странного — Крони была красива и молода, вдобавок — по следам матери — соблазнительна. Мало того — она одной из первых начала пользоваться косметикой.
Первый из двух подарил ей солидное состояние, второй — герб аристократа. Однако система ценностей Крони исходила из иного уровня реальности: не титулы и не богатство привлекали ее, а лишь само предательство в его чистейшем — так сказать, дистиллированном — виде. Она разбила оба сердца так, словно это были изделия из тончайшего фарфора.
Крони считала, что мир добр только к людям сильным и лишенным элементарных эмоций; сердечные порывы она полагала вредными для этого органа; в существование души не верила вообще. Она ничего не знала — в ее мире об этом не знал еще никто — о механизме естественного отбора, но интуитивно считала себя элементом подобного механизма. Порой думала о себе как о законе природы, бездумной стихии, действующей вне добра и зла.
Она несколько раз беременела и всякий раз прерывала беременность, выплачивая за это крупные суммы знакомой знахарке. Как ни удивительно, она считала такие поступки единственными актами милосердия в своей короткой жизни. Она даже осуждала собственную мать за то, что та не выкинула ее в соответствующий момент из своего чрева. Таким вот образом минуты сомнения и страдания переплетались в ее жизни с моментами радости от исполненных абортов и свершенных предательств. Смерть часто посещала ее мысли, однако Крони была уверена, что самоубийство — признак слабости, подчинения тем законам, которые до сих пор она устанавливала сама.
И неожиданно, совсем недавно, появился он. Подошел к ней на улице, когда она прогуливалась в профессиональных целях.
— Я есть Тот-Которого-Нет, — представился он.
— Длинное имя, господин Естькоторогонет. Я — дорогая, — сказала Крони, запуская в действие арсенал своих прелестей.
Тот-Которого-Нет хищно улыбнулся. В тот момент он напомнил Крони волка — двигался легко, словно ничего не весил, но источал силу и грубость. Ей нравился такой тип мужчин. Она не влюбилась ни разу ни в кого, но любила именно таких. Лишь потом она заметила удивительный талант нового клиента, его способность плавно изменять свойства характера, а порой, казалось, даже внешность — это прекрасно сочеталось со сменами ожиданий Крони. Когда ей хотелось, чтобы рядом был нежный любовник, черты лица мужчины смягчались, тембр голоса становился бархатистым; когда хотела увидеть в нем грубого завоевателя — он становился им. Отдаваясь клиенту, она не испытывала радости, на сей же раз все было иначе. Естество Того-Которого-Нет казалось ей почти сверхъестественным; она чувствовала блаженство, которого никогда раньше не испытывала. Тем временем мимикрирующий любовник вел себя в постели поразительно неэмоционально, его движения были расчетливыми и взвешенными, что еще больше усиливало страстность девки. Все выглядело так, будто они поменялись ролями: клиентом была она, а он — панельной путаной. И все время он что-то говорил, произносил слова, которых она не понимала. Говорил об эволюционной цепи предательств, венцом которой была Крони. Говорил о ребенке, который родится и окажется величайшим предателем в истории.
— Я выбрал тебя из тысячи, предательская моя Крони, — сказал он на прощание. — этот ребенок должен родиться. Ты не прервешь беременности, и это тебе зачтется.
Он сладострастно, предательски и восхитительно улыбнулся и ушел. С тех пор она больше его не видела. Спустя месяц убедилась, что беременна, как и предрекал удивительный любовник. Несмотря на ярость, она решила доносить ребенка, будучи убеждена, что ее дитя окажется чем-то исключительным, из ряда вон выходящим, как и его отец. Сразу же после родов в Бардене разнеслась весть о предсказании придворною астролога князя Сорма. Звезды, утверждал он, говорят, что в недалекой местности и в еще более близком времени на свет появится Царь Царей, ниспровергатель авторитетов и великий мудрец. Сорм, которому это сулило потерю монополии на власть, с молчаливого согласия Кесаря начал избиение новорожденных младенцев мужеского пола. Крони удалось бежать из Бардена, по дороге она ранила одного из наемных убийц-преследователей, посланных Сормом. В глубине души она была убеждена, что ребенок из предсказания астролога — ее сын.
Она пыталась ехать медленнее, чем прежде. Не прошло и половины дня, как Крони увидела какие-то постройки. Подумала, что судьба ей благоволит, потому что уже начинало недоставать воды. Вблизи постройки выглядели так, словно вот-вот перевернутся, стоит на них как следует дунуть. Ее встретил мужчина с вилами. Похоже, в округе было неспокойно. Увидев, что перед ним женщина, он отложил импровизированное оружие. Крони услышала плач ребенка.
— Мальчик?
— Да, — гордо ответил мужчина. — Мой сын.
Его женщина, увидев Крони и притороченную к спине торбу с младенцем, принялась ломать руки и настаивать, чтобы они остались подольше, но Крони уперлась на том, чтобы ехать немедленно.
— Куда? — спросил хозяин.
— На север.
— Туда ехать опасно, госпожа, — побледнел мужчина. — Лучше возвращайся откуда приехала. Какая бы злая судьба ни привела тебя в наши края, там тебя ждет только смерть.
— Отсюда далеко до Кальтерна? — спросила Крони, не забивая себе голову причитаниями бедняка.
— День пути.
— Благодарю вас, добрые люди, — бросила Крони и собралась расплатиться с ними за воду, но хозяева не приняли ни сребреника.
Крони ничего не говорила ни об убийцах, посланных Сормом, ни о предсказании астролога. Подумала, что наемники, если они продолжают ее преследовать, могут удовольствоваться смертью сына крестьян. Даже не заметила, что ее самовлюбленность немного расширила границы и теперь распространилась и на сына. Наконец-то появился кто-то, кого она полюбила. Однако она не могла бы сказать, проявился ли у нее материнский инстинкт, или же заговорила надежда на покровительство будущего Царя Царей.
Женщина и мужчина глядели вслед удаляющейся Крони. Оба думали, что никогда ее уже не увидят.
Они не ошибались.
3
Квайдан ехал по дороге, извивающейся по вересковьям.
После встречи с василиском его не покидало сомнение относительно смысла какой-либо деятельности. У чудовища была огромная мощь — исчезновение ушей под его огненным взглядом было лишь символом, материальным эквивалентом утраты способности. Способности слышать и верить. Василиск лишил рыцаря этих способностей, и одно было неразрывно связано с другим. Квайдан никогда не услышит Глас Бога.
Он дважды пытался покончить с собой, однако реальность упорно противодействовала его попыткам. В первый раз он повесился в полном вооружении, как пристало воину, на придорожном дереве — ветка не выдержала перегрузки. Однако Квайдану достаточно оказалось связанных с неудачей впечатлений и царапин, поэтому он справедливо решил, что смерть путем удушения и нелегка, и недостойна рыцаря. Тогда он решил испытать на себе отраву, приготовленную одним отшельником. Эксперимент закончился жестоким поносом. После этого Квайдан пришел к выводу, что ни одна разновидность смерти не может содержать в себе что-либо особо приятное, поэтому решил отложить попытки самоубийства на неопределенное время, что, конечно, не означало, что он станет уступать смерти дорогу добровольно.
Он огорчился и сделался равнодушным; отчаяние, лишающее сил его душу, он перекрывал бравадой и цинизмом. И только черты его лица — результат работы долота отчаяния и сомнения — выдавали истинные чувства Квайдана.
Иногда ему доводилось размышлять о Боге. Неужели потеря слуха действительно оказалась Знаком? Какова истинная природа Бога? И вообще — существует ли Бог? Повсеместно распространенное мнение о Создателе как о существе бесконечно добром и милосердном казалось Квайдану наивным. И вовсе не потому, что собственный печальный опыт сужал ему перспективу. Такое понимание Бога существенно ограничивало Божеские атрибуты. Ибо какие-либо отдельно взятые свойства, раздутые до гигантских размеров, по сути своей уменьшали Бога. Ежели он действительно был свободен от ограничений, бесконечен, то все должно было в нем быть бесконечным: добро и зло, милосердие и жестокость, благорасположенность и зловредность. Только такое бытие можно считать бесконечным. С другой стороны, бесконечность противоположных свойств взаимоисключается. Кроме того, какие-либо свойства, пусть даже и присутствующие в безграничных количествах, в принципе ограничивали их владельца. Ибо, как утверждали мудрецы, свобода воли основывается не на подчинении склонностям, а на противодействии им. Получается, что Бог есть существо без собственного Я? Достигая этой точки рассуждений, Квайдан приходил к выводу, что сталкивается с парадоксом несовершенства человеческого познания и разумения. И останавливался на практической констатации: он попал на скверный день Бога. А дни Бога бывают очень долгими. Порой сопоставимыми с продолжительностью жизни обычного рыцаря.
Уже два дня двигался он по кровавому следу на дороге. Вначале след привел его к крестьянскому двору, и там он понял, что у следа много общего с деятельностью наемников князя Сорма Беспалого, гостивших в трактире. Однако двухдневное обильное кровотечение в таком количестве обычно свидетельствует о смерти кровоточащего — значит дело было не в паскудном шраме, пересекающем лицо одного из бандюг. В Квайдане впервые за долгое время проснулось что-то вроде любопытства. След вел на север, туда, где располагались замок Кальтерн — объект, пользующийся дурной славой, а дальше — Серая Пустыня; слава второй была и того хуже. Получалось, что Квайдан возвращался в те места, которые должен был бы обходить стороной, и что не тайна кровавого следа, а сама судьба собственной персоной вела рыцаря.
След вел к придорожному хозяйству, на первый взгляд казавшемуся опустевшим. Даже если б Квайдан мог что-либо слышать, все равно до него не долетел бы ни один звук; кругом стояла ничем не замутненная тишина. Рыцарь слез с коня и на всякий случай взялся за меч. Дверь готовой развалиться хибары была открыта — Квайдан осторожно вошел внутрь и прежде всего увидел труп мужчины, продолжавшего сжимать в руках вилы; у мужчины была разрублена голова, вокруг нее по-весеннему расцвел ореол крови. Вилы тоже были в крови, из чего Квайдан сделал вывод, что мужчина сумел ранить противника. Женщина умерла в соседней комнате, и Квайдан догадался, что она защищала доступ к маленькой деревянной люльке. Рыцарь пожалел, что ничего не слышит — возможно, ребенок плакал, и эти звуки не хуже музыки успокоили бы Квайдана, развеяли сомнения, которые через минуту могли обернуться уверенностью. Потому что люлька не шевелилась, а стояла неподвижно, будто камень. Наконец он подошел. В люльке было очень много крови, с трудом верилось, что столько умещается в таком маленьком тельце. Тело младенца было обезглавлено. Голову Квайдан найти не смог нигде.
Он похоронил тела. Нужных молитв он не знал, но доверил тела Богу, в которого, правда, верил не до конца.
Потом сел на коня и двинулся дальше по кровавому следу на север.
4
Немая женщина, единственная, не считая сына, обитательница замка Кальтерн, не удивилась, увидев Крони. Она сразу почувствовала, что их что-то объединяет. Обе родили сыновей одновременно и при загадочных обстоятельствах. Они были противоположностями — уличная девка и невинная девица, — как бы двумя концами одной палки. Теперешняя хозяйка Кальтерна, проклятого замка, сразу же просветила Крони насквозь — такой у нее был дар. Она поняла, что жизнь ее гостьи — полоса измен. Прочла это в прекрасных, но жестких чертах лица Крони, плотно сжатых губах, холодных глазах, голубизна которых говорила не о небе, а о стали. Немая знала, что мир управляется жестокими законами и что у них мало общего со справедливостью. Она не винила Крони за содеянное ею зло и даже графа Мортена за то, что он когда-то велел у нее — маленькой девочки — убрать язык, чтобы этим путем не проскользнула тайна замка. Не винила она Безымянного Палача, который выполнил приказ графа. Мир был тяжелой цепью поступков и их последствий, оплетающей людей, сдерживающей свободу их милосердия. Люди не могли разорвать эту цепь, они были слишком слабы. Предательство порождает предательство, страдание отзывается страданием. Зло никогда не исчезает. Это был Закон Сохранения Зла, который немая когда-то сформулировала для себя и которым ни с кем не могла поделиться из-за немоты и неграмотности. У нее лишь сохранялась надежда, что, быть может, ее сын, рожденный при странных обстоятельствах, будет тем, кто разорвет цепь и сможет противодействовать Закону.
Крони видела — ошибочно — беспомощность и слабость немой женщины. Немного поблекшая от тягот пути красота Крони (тени под глазами, не бывшие результатом искусного макияжа, растрепанные волосы) расцвела на фоне некрасивости хозяйки замка. И именно за это, а не за проявленное гостеприимство, уличная девка почувствовала благодарность к немой.
Замок немного удивил Крони, не привыкшую к столь просторным строениям, таким запутанным, таким сырым.
Каждое даже самое тихое движение Крони, каждый ее шаг вызывал отголоски и эхо. В отсутствии законных владельцев в Кальтерне воцарился истинный рай для пауков, которые — поняв собственную неприкосновенность — принялись плести паутину, отличавшуюся художественными признаками. Дальнейшая их эволюция, протекающая в столь благоприятных и стимулирующих творчество условиях, могла в результате породить паучий интеллект.
Сынок Крони быстро пришел в себя: мать гордилась его силой — видимо, он унаследовал ее от отца. Малыши спали в комнате на первом этаже, где размещался дающий тепло камин. Вели себя дети поразительно спокойно, казалось, наблюдали друг за другом. Их следующей встрече предстояло изменить судьбы мира.
Над камином висел портрет женщины изумительной красоты. Крони старалась не смотреть в ту сторону, но ее взгляд прямо-таки магнетически притягивало туда. Она считала, что более красивая, нежели она, женщина — это достойная осуждения расточительность природы. И только она, Крони, может устанавливать каноны красоты. Она — и никто другой.
Она уснула, уставившись на портрет, и увидела странный и страшный сон. Сначала появился седовласый рыцарь без ушей. Но это видение быстро развеялось, и его место занял младенец в золотой короне. Она подумала, что это ее сын, и почувствовала гордость, ей казалось, что сердце вот-вот выскочит, нарушив форму ее прекрасных грудей (это вызвало у Крони беспокойство). Лишь спустя минуту она поняла, что видит не своего сына, что не ее дитя было Царем Царей. Это был сын немой женщины! Она возненавидела его, Господи, как она его возненавидела!
«Прекрасно, изумительная моя, предательская Крони, — услышала она шепот Того Которого Нет и тут же увидела его. — Советую не взывать к Богу. Это излишне».
Она хотела крикнуть, ехидно спросить его, где он был, когда за ней гнались бандиты Сорма, ей хотелось проклинать его, раздирать ему лицо ногтями, но он лишь погладил ее по волосам и тронул лоб губами. Она ничего не сказала.
«Смотри, — проговорил он. — Смотри...»
Она увидела змея, ползущего к малышу в короне. Хотела предостеречь его, крикнуть, чтобы он бежал, однако не сделала этого. Пусть погибает! Ведь он — не ее сын, не ее кровинка. Пусть умрет в муках!
«Взгляни на змея, Крони, — шепнул Тот-Которого-Нет. — Разве он не прекрасен?»
И тогда она поняла: змей — ее сын! Она заплакала, слезы избороздили ее красивые щеки.
«Убей нашего сына, Крони!»
Она не поняла. Ведь это же их сын, правда, он извивался по земле без изящества и привлекательности, но все же он — их сын! Однако Тот-Которого-Нет повторял: «Убей, убей, убей!»
Она подскочила к змею, чтобы затоптать его, уже занесла ногу. Материнская любовь, неожиданно разбуженная, боролась в ней с ненавистью, исходящей из разочарования, чудовищного разочарования. Тот Которого Нет остановил ее в последний момент.
«Однажды тебе придется предать нашего сына, — сказал он. — Предательство порождает предательство».