— Через Снежный Мрак? — воскликнула Каролина. — Через Снежный Мрак? Всем известно, что это невозможно!
И она решительно отвернулась от Джона со словами:
— Ну ладно, хватит попусту тратить время. Переходим к…
Но Джон еще не закончил!
— Откуда мы знаем, что это невозможно? — выкрикнул он. — Откуда нам это знать? Мы же никогда не пытались! По крайней мере, давно. Поговорите на Совете о том, что нам стоит попробовать как-то пробраться через Снежный Мрак. Или спуститься по Проходному водопаду. Или поискать какой-то другой выход.
— Мы не будем об этом говорить! — отрезала Каролина. — Во-первых, ты всего лишь мальчишка-новошерсток и не можешь указывать нам, во-вторых, это глупость. Мы же только что вспоминали, как пришлось отказаться от Школы, чтобы освободить время для охоты и собирательства, и обсуждали, что дичи опять не хватает. Неужели ты думаешь, что мы станем отправлять кого-то на поиски пути через Снежный Мрак, когда все взрослые, новошерстки и дети постарше должны добывать пропитание? Это безумие.
— Безумие — даже не попытаться, — возразил Джон. — Со временем людей будет все больше, а еды все меньше. Нам надо отыскать новые охотничьи угодья.
Теперь уже всем было неловко. Некоторые закричали Джону, чтобы он замолчал:
— Хватит уже, нам нужно обсудить Грамму!
— Заткнись, новошерсток! Тебе слова не давали!
Но Джон все равно продолжал:
— Если мы не станем пытаться перейти через горы, тогда почему бы нам не углубиться в лес? Скажем, послать одну группу в долину Холодной тропы. А другую — к снежной глыбе Диксона.
Терпение Каролины лопнуло.
— Хватит! — отрезала она. — Замолчи уже. Здесь собралась вся Семья, вся, до единого человека, и какой-то глупый новошерсток не смеет нам указывать, что обсуждать.
С видимым усилием и поддержкой двух помощниц на ноги поднялся старый Митч.
— Что говорит этот новошерсток? — поинтересовался он.
— Говорит, что нам надо расселить группы по разным концам долины, — пояснила Белла, — чтобы было проще добывать пищу.
— Нет! — выкрикнул слепой Митч в окружавший его кромешный мрак. — Нет, нет, нет, нет!
Ступ и Джела тоже поднялись, пошатываясь, с помощью хлопотавших вокруг них женщин.
— Мы должны оставаться здесь, — прокричал Ступ и задохнулся. — Они будут искать нас здесь! Они прилетят за нами сюда! И мы должны держаться вместе, быть одной семьей, как учила Анджела. Одной Семьей, которая все делает дружно.
— Не волнуйся, — Каролина положила руку на плечо Ступа. — Мы ни за что не позволим разбить Семью. У нас один отец и одна мать. Мы всегда были одной Семьей и всегда ею будем. Если мы разделимся, быть беде, группа пойдет на группу, так говорила Анджела. Но этому не бывать, и кончено! Без разговоров. Без споров. Мы все остаемся здесь.
Сквозь толпу Красных Огней к Джону пробирался Дэвид.
— Но Семья не может расти до бесконечности, — заорал Джон, — и…
Дэвид схватил его за плечо.
— Цыц! — рявкнул он.
Каролина притворилась, будто не услышала.
— Так что еще мы включим в Грамму? — бодро спросила она.
9
Джон Красносвет
Грамму определили, и первый день Гадафщины подошел к концу. Можно было вернуться в группу, поесть и отдохнуть. На следующий день Совет соберется и станет обсуждать Грамму, потом мы снова ляжем спать, и наступит последний день, когда нас всех снова позовут и расскажут, что решил Совет. После этого Старейшины покажут нам Земные штуки, и будет Представление.
Я хотел улизнуть с Тиной, но Дэвид стоял у меня над душой.
— Нет, сопляк, ты вернешься со мной в группу. Белла хочет с тобой поговорить.
— О чем? — спросила Тина. — Будет ругать Джона за то, что он сказал правду?
Дэвид повернул к ней сердитое красное лицо.
— Не лезь в дела Красных Огней, Тина Иглодрев.
Я пожал плечами, скроил Тине гримасу и пошел за Дэвидом в группу Красных Огней. Взрослые уже ворошили угли костра и подкладывали в огонь ветки, чтобы готовить пищу. Когда я появился на нашей поляне, все уставились на меня. Кто-то замер с дровами в руках на полдороге между кучей хвороста и костром. Кто-то вылез из шалаша.
— Мне стыдно за тебя, Джон, — начал Старый Роджер. — Теперь все будут говорить, что Красные Огни дурно воспитывают своих новошерстков.
Люси Лу добавила, что я осрамил не только живых членов группы, но и тех, кто умер.
— Обитатели Сумрака льют слезы, — пропела она, — и умоляют меня позаботиться о том, чтобы Семья никогда не разделилась.
Белла вылезла из шалаша.
— Ты вел себя грубо-прегрубо, Джон. И по отношению к Семье, и по отношению ко мне. Что подумают люди? Член моей группы позволяет себе такие выходки, а меня даже не предупредил о том, что собирается выступить? Если ты хочешь что-то обсудить, сперва надо согласовать это со мной. Мы все знали, что близится Гадафщина. А ты выставил меня полной дурой.
Все смотрели на нас с Беллой. Как я отреагирую? Что она мне теперь сделает?
— Прости меня, — пробормотал я. — Мне показалось, об этом нужно сказать. Я об этом раньше и не думал. Просто пришло в голову.
Мне нравилась Белла. Мы с ней были очень-очень близки. Я ее уважал. Причем не только как нашего вожака, но и как одного из умнейших людей в Семье.
Белла кивнула. Мне показалось, что она даже еле заметно улыбнулась.
— Ладно, Джон. Я устала и проголодалась. Как и мы все. Так что сейчас мы поедим, а потом ты придешь ко мне в шалаш. Нам надо с тобой серьезно поговорить. Я хочу знать, о чем ты думаешь, и мне нужно, чтобы ты дал слово, что больше не выставишь меня на посмешище. Ну да об этом после.
Тем временем Лис и Люси Лу, отвечавшие сегодня за готовку, раздали всем копченую рыбу, плоды белосвета, молотые звездоцветы и ломтики грязного мяса трубочника, которые не так-то легко разжевать. Мы уселись вокруг костра и принялись за еду. (Когда люди едят, речь их звучит иначе. Интонация повышается и понижается по-другому. Мягче, спокойнее.) Обычно не услышишь такого, чтобы с разных концов Семьи доносились голоса, потому что одна группа в это время спит, другая встает, а третья возвращается с охоты. Такое бывает только в Гадафщину.
Где-то вдали, за Пекэмвей, запел своей жертве леопард.
— Что ты скажешь Белле? — спросил Джерри. — Пошлешь ее на фиг, или как?
Я взглянул на него, хотел что-то ответить, но заслушался одинокой смертоносной песней леопарда, поражаясь, до чего странно она звучит на фоне привычных негромких семейных разговоров и звуков ужина. Я все думал, думал, думал о Семье, о том, как у нас обстоят дела, и ничего не сказал Джерри: забыл, о чем он меня спрашивал. Если честно, я вообще забыл, что он здесь.
* * *Шалаш Беллы был просторнее и выше остальных: в нем можно было проводить собрания. В дальнем правом углу напротив входа лежал ворох спальных шкур, вдоль стен — стопки шкур для посетителей, чтобы, приходя к Белле, можно было посидеть и поговорить. Шалаш построили у теплого ствола огромного белосвета; одну из веток оттянули вниз, привязали веревками к камням, так что она оказалась внутри шалаша, и там теперь всегда светили два-три светоцвета. А если Белле свет был не нужен, она завешивала их шкурами.
Когда я пришел, Белла сидела на корточках на спальных шкурах — тощая, костлявая, с узкими бедрами, маленькой грудью и умным, усталым и хмурым лицом.
— Ты глупый мальчишка, Джон Красносвет, — сказала она мне, — и мне придется на тебя накричать.
Я кивнул.
— Никогда, слышишь, никогда больше не выскакивай со своими замечаниями на собрании! — заорала она. — Ты меня понял, Джон? Ты все понял? Ты опозорил меня, ты опозорил всех Красных Огней, ты опозорил себя. И ничего не добился! Вообще ничего. Ты что, правда думал, что Совет переменит мнение из-за какого-то глупого новошерстка только потому, что ему посчастливилось убить одного-единственного леопарда на Холодной тропе? Ты кем себя возомнил, пупом земли? Неужели ты считаешь себя умнее вожака группы или Главы Семьи? А мне вот так не кажется! И не думай, будто я не знаю, что это вы с Тиной Иглодрев подняли на смех Митча, когда он забыл назвать самого себя! Не надейся, что я этого не заметила!
Забавно. Белла кричала на меня, но казалось, будто она разыгрывает историю из тех, которые обычно ставят к Гадафщине. Вроде «Кольца Анджелы» — о том, как Анджела потеряла кольцо, которое ей подарили папа с мамой, стала плакать, кричать, обозвала Томми говнюком, сказала, что ненавидит его, Эдем и детей и лучше бы она умерла. Или «Гитлер и Иисус»: там Гитлер кричит Иисусу, что уничтожит его и всю его группу, Удеев, растопчет их, как трубочников («Только через мой труп!» — отвечает Иисус, а Гитлер ему на это: «Именно что через твой труп, идиот, потому что я приколочу тебя к раскаленному иглодреву, и твоя кожа сгорит!») Когда показывают такие истории, видно, что все это понарошку. Люди кричат, а глаза у них не злые, хотя изо рта льются ругательства. Вот и сейчас происходило что-то в этом духе. Мы с Беллой как будто разыгрывали пьесу, и даже лицом не нужно было ничего изображать, только голосом, потому что играли мы не для себя, а для остальных членов группы, которые слушали снаружи у шалаша, но не видели нас.
— Джон, больше никогда не выскакивай с бухты-барахты, договорились?
— Прости, что я тебя опозорил.
— И если ты хочешь что-то обсудить на Гадафщине, сперва скажи об этом мне, а не всей Семье без моего ведома, хорошо?
— Да, Белла.
Она внимательно посмотрела мне в глаза, натянуто улыбнулась, немного расслабилась (насколько она вообще позволяла себе расслабляться) и кивнула, словно говоря: ну ладно, пьеса закончена.
— Так почему ты это сделал? — спросила Белла обычным голосом, негромко, чтобы снаружи никто не услышал ее слов (если, конечно, не подойти к шалашу и не приложить ухо к коре, но на это в присутствии всей группы никто бы не осмелился). — Если ты хотел об этом поговорить, почему сперва не обсудил со мной?
— Мне это пришло в голову именно в тот момент. Правда. Меня осенило, когда Том вспомнил, как мы отказались от Школы, а теперь нужно пожертвовать чем-то еще. Клянусь сиськами Джелы, я подумал: какой в этом смысл? Неужели непонятно: нам просто мало места в долине?
Белла пристально посмотрела на меня и кивнула.
— Если честно, я согласна с тобой, Джон, — призналась она. — Что-то надо решать, и пора подготовить Семью к этому. Но мало заявить об этом во всеуслышание на Гадафщине. Надо беседовать с людьми, уговаривать их, идти к ним навстречу, делать все постепенно. Для того и существует Совет.
— И кто еще из членов Совета, кроме тебя, согласен со мной?
Белла задумалась.
— Никто. Пока никто. Но я с ними работаю. Стараюсь внушить мысль, что нам неплохо бы расселиться чуть шире.
— Дело не в том, чтобы расселиться шире. Нам надо как-то перейти через Снежный Мрак.
Белла покачала головой.
— Перебраться через Снежный Мрак? Едва ли. Я там не была уже несколько бремен, но прекрасно помню, как там и что. Джон, ты думаешь, что был там, но ты еще ничего не видел. Ты не поднимался дальше верха Холодной тропы, а это только-только начало Снежного Мрака. Самое начало. Там настолько холодно-прехолодно и темно-претемно, что едва ли у нас получится его преодолеть.
— Значит, тогда надо спуститься по Проходному водопаду.
— Ну Джон! Ты хотя бы представляешь себе, что это такое? Может, до обвала это было осуществимо, но сейчас осталось одно-единственное отверстие — то, по которому между высоких скал падает вода из Озера Водопада, вниз, вниз, вниз, в темноту. Только подумай, сколько она весит. Вся вода из Большого озера, вся вода со всех снежных глыб, которая стекает из Снежного Мрака в долину.
— А что если в один прекрасный день случится новый камнепад и завалит эту дыру? Тогда вся Долина Круга превратится в одно большое озеро. Что мы тогда будем делать?
— Ну, будем надеяться, что этого не случится.
— Что толку надеяться? Почему бы не попытаться найти выход?
— Через Снежный Мрак перебраться невозможно.
— Значит, Томми с Анджелой и Тремя Спутниками смогли взлететь с Земли, пересечь Звездоворот и спуститься в Эдем, а мы не можем покорить какие-то паршивые горы?
Белла рассмеялась.
— Джон, дружочек, нельзя получить все и сразу. Семья пока не готова даже расселиться в Долине Круга, что уж говорить о Снежном Мраке. Давай начнем с малого, идет?
— И долго еще ждать?
— Не знаю. Может, через две-три Гадафщины мы поговорим о том, чтобы поселить новую группу ниже по реке или возле Кома Лавы. Сейчас этого даже в Грамме нет. В таких делах надо запастись терпением.
— Пока мы будем терпеть, нам станет нечего есть, и начнется голод.
Белла улыбнулась.
— Ну, до этого, думаю, еще далеко. Дай людям время. И помни, что никто не хочет нарушать то, чему учила нас Мать Анджела: ждать здесь и заботиться друг о друге, пока не прилетят земляне.
Я вспомнил свой сон — тот, который время от времени снится всем нам, — про то, как с неба спускается Апарат, а я далеко.
— Да, но она не хотела, чтобы мы голодали, — не сдавался я, отгоняя собственный страх.
— Милый Джон, я тебя очень люблю. И пусть это прозвучит странно после того, как я на тебя накричала, но я горжусь тобой. Иди-ка сюда. Сядь рядом со мной.
Я подошел и опустился рядом с Беллой на спальные шкуры. Мне было неловко-неловко, потому что я знал, что сейчас будет. Она поцеловала меня в щеку, погладила меня, взяла за руку и положила мою ладонь себе между ног. Я ведь уже рассказывал, как бывало в Прежней Семье. Женщины предлагали молодым парням переспать, и никто ничего не имел против. Но Белла не Марта Лондон. У нее никогда не было детей, да она их и не хотела. Она занималась этим не ради детей. Если честно, ей даже не нужно было всего этого: ей просто хотелось, чтобы ее там поласкали пальцами.
Другое отличие было в том, что Белла делала это только со мной, парнем из собственной группы. Это было не принято: женщины не спали с парнями, которых растили с детства. Да, им можно было заниматься этим с кем угодно, но все же обычно такого не случалось. Женщины растили мальчишек, женщины спали с мальчишками, но не с одними и теми же.
— Я устала и на нервах, родной, — проговорила Белла, — а завтра у меня будет такой тяжелый день в Совете.
Да, я любил Беллу. Она была добра ко мне. Из всех взрослых в Семье она единственная понимала меня по-настоящему. Я восхищался ею. Она была умна, одна из самых светлых голов в Семье. Но мне не нравилось спать с нею, я мечтал это прекратить — просто не знал, как отвертеться. Поэтому выполнил все, что от меня требовалось: Белла направляла мою руку, прижимала там, где ей хотелось, иногда так сильно, что мне становилось больно. Она закрыла глаза и скривилась, словно для нее это была трудная-претрудная работа, а вовсе не удовольствие.
Признаться, для меня это тоже был тяжкий-претяжкий труд, и не только в этот раз, а всегда. Казалось, будто тело Беллы заперто в каком-то крохотном укромном местечке внутри ее тени, — ее живое счастливое тело, давным-давно потерянное, придавленное грузом забот, — и ей необходимо было, чтобы я хоть на миг его освободил, выпустил погулять, снял накопившееся напряжение, чтобы она смогла расслабиться и заснуть. Это и был тяжкий труд.
Наконец Белла еле слышно вздохнула, изо всех сил прижала мою руку к себе, потом отпустила, и я понял, что она кончила.
— Спасибо, Джон, а теперь мне надо поспать.
Я не был доволен. Я не был спокоен. Но все же я чмокнул Беллу в щеку и вылез из шалаша в группу. Те, кто слушал снаружи, как Белла кричала на меня, переключились на другие дела: кто-то поправлял шалаш, кто-то скоблил шкуру, кто-то играл в шахматы. Как будто они старались занять себя чем угодно, чтобы не слушать, изо всех сил пытались не замечать, что выволочка, которую устроила мне Белла, странным образом превратилась во что-то совсем другое. Никто не сказал ни слова. Джейд, моя мать, так сосредоточенно скребла шкуру, словно злилась на нее за что-то. Только моя тетя Сью и ее сыновья, Джерри и Джефф, смотрели на меня с любовью. Джерри встал и с тревожным-тревожным видом направился ко мне, но я отмахнулся: мол, хочу побыть один.
Дэвид злобно уставился на меня: его глаза на ободранном мышином рыле, казалось, полыхали холодным огнем. Смоляным клеем и шерстячьими жилами он крепил к своему охотничьему копью новый наконечник из черного стекла. Мне показалось, Дэвид догадался, чем мы с Беллой только что занимались, и ненавидел меня за это. Он смерил меня свирепым взглядом, отвернулся и сплюнул. Я опозорил Беллу и всю нашу группу перед всей Семьей, и все-таки Белла пригласила меня к себе в шалаш и переспала со мной (по крайней мере, так думал Дэвид). Он же выполнял все ее просьбы, но она никогда его не звала и вообще к себе не подпускала. Бесполезно уверять Дэвида, будто мне не нравилось то, что Белла проделывала со мной. Без толку. Он был мышерылом, а все мышерылы бесились из-за того, что старомамки спали с кем угодно, только не с ними.
* * *Я отправился к Иглодревам, но и там меня встретили холодно. Не верилось, что всего несколько дней назад все носились со мной и наперебой хвалили за то, что я убил леопарда. Сейчас же при виде меня они морщились, как будто от меня все беды, и цедили: «Нет, Джон, Тина не выйдет погулять, она разговаривает с Лиз. (Лиз была вожаком Иглодревов: толстая, вспыльчивая, самодовольная баба, полное ничтожество в сравнении с нашей Беллой.) Лиз хочет, чтобы до конца Гадафщины все наши новошерстки оставались в группе».
В общем, я прошел краем Бруклинцев к Стечению Ручьев, стараясь не попадаться никому на глаза. С ветки на меня смотрела маленькая переливчатая летучая мышь, обмахиваясь расправленными крыльями, чтобы охладиться, и потирая сморщенное рыльце маленькими черными лапками.
Иногда я ненавидел Эдем. Ни я, ни моя мать, ни бабка не знали ничего другого, но я безумно тосковал по яркому свету Земли — заливающему все свету, ослепительному, как внутри белого светоцвета, — и созданиям, которые жили там — с красной кровью, четырьмя конечностями и одним сердцем, как у нас, в отличие от тварей эдемских с их зелено-черной кровью, двумя сердцами и шестью лапами — что у летучих мышей, что у леопардов, что у птиц, что у шерстяков. Иногда мне казалось, что если я проглочу еще хоть кусочек зеленоватого эдемского мяса, меня вырвет собственными кишками. И все же я никогда не пробовал ничего другого, да и не попробую, если, конечно, не доведется отведать человечины. А такого в Эдеме сроду не бывало.