– Я знаю, что они здесь. Говорите сейчас же, где я могу найти Карпенко.
– Простите меня, – дрожащим голосом проговорил профессор. – Простите!
– Где Карпенко?!
– Петрок-112! Петрок-112! Он там!
Я отпустил локоть профессора и ввинтился в толпу. Мне было видно, как мои вооруженные преследователи пытаются проверять у окружающих их со всех сторон людей документы. Снаружи на станцию один за другим вбегали милиционеры в форме, с пистолетами в руках. Один из них оказался рядом со мной.
– Господи, у него пистолет! – громко выкрикнул я прямо ему в лицо и в ту же секунду сильно ударил его в нос и ухватился за руку с оружием, выворачивая ее и направляя вверх, в потолок. Раздался выстрел, металлический корпус пистолета под моими пальцами разом стал намного теплее. Рядом кто-то отчаянно вскрикнул. Еще сильнее вывернув запястье противника, я завладел его оружием и резко пнул его в пах. Он мешком рухнул на пол. В следующую секунду нас разделила беснующаяся толпа. Преодолевая сопротивление людского потока, я стал продираться в обратном направлении, в сторону платформы. Через несколько минут отчаянной борьбы с обезумевшими людьми, рвущимися к выходу со станции, мне удалось, сунув пистолет в карман, в последний момент запрыгнуть в вагон отправляющегося поезда.
До этого мне никогда не приходилось находиться в бегах, будучи на территории России. Поначалу я испытывал нечто вроде эйфории, но затем, когда на улице стало смеркаться, а я почувствовал, что у меня промокли и замерзли ноги, ликование ушло. Я стал мечтать о горячем душе и сухих простынях. Мои документы на имя Константина Прековского теперь представляли для меня бо́льшую опасность, чем полное отсутствие каких-либо бумаг, удостоверяющих личность. Отсутствие документов, по крайней мере, обеспечивало мне некоторую отсрочку, которая потребовалась бы властям для того, чтобы попытаться установить мою личность. Предъявление же паспорта на имя Константина Прековского означало бы для меня немедленное помещение в тюрьму или смерть. Поэтому я выбросил его в темную воду канала, купил себе новую шляпу и пальто и, зайдя в букинистический магазин, принялся листать атлас Советского Союза, пытаясь найти город под названием Петрок-112. Это, однако, не дало никакого результата. Я хотел было отправиться в клуб «Хронос», однако затем решил, что мой визит и рассказ о том, что произошло – а избежать этого рассказа мне не удалось бы ни при каких обстоятельствах, – расстроил бы Ольгу и вызвал ее неодобрение. К тому же я не был уверен, что появление на станции «Автово» агентов госбезопасности было вызвано только расспросами профессора Гулакова о Виталии Карпенко. Поэтому я продолжил изучать атлас и в конце концов обнаружил Петрок-111 и Петрок-113, крохотные точки в пустынной местности в северной части страны. Решив, что они, по крайней мере, могут стать отправной точкой в моих поисках, я дождался последнего трамвая и отправился на Финляндский вокзал, чтобы забрать запасные документы. У меня их было два комплекта. Оба были спрятаны в пустующей будке сигнальщика, расположенной рядом с путями. Один комплект был на имя Михаила Камина, члена партии, эксперта по вопросам промышленности – должность была достаточно высокой, что в случае удачи могло избавить меня от чрезмерного интереса правоохранительных органов и серьезных проверок с их стороны. Второй паспорт был финским, с уже проставленной в нем отметкой о въезде. Я прикрепил его к ноге ниже колена при помощи хирургического пластыря и резиновой ленты. Ночь я провел в будке сигнальщика, прислушиваясь к шуршанию мышей, и к утру изрядно промерз. Мне предстояло отправиться на север.
Глава 37
Я уже рассказывал о своей неудачной попытке убить Ричарда Лисла. Это было за пять жизней до того, как я, находясь в Ленинграде, сел в поезд на Финляндском вокзале и отправился в путешествие, которое, как я предчувствовал, не могло не привести к кровопролитию. Лисл в свое время убил Розмари Доусетт и меня. У меня имелись серьезные подозрения, что он расправился и со многими другими людьми и его так и не поймали, но моя смерть, само собой, прервала мое личное расследование.
Лисл прикончил меня в моей восьмой жизни, а в девятой я продолжил его преследовать. Однако на этот раз я действовал хладнокровно и расчетливо. В моем распоряжении было целых тридцать лет, в течение которых я имел возможность детально все обдумать и действовать не как человек, ослепленный ненавистью, а как безжалостный профессиональный убийца, превративший свое смертоносное ремесло в настоящее искусство.
– Я понимаю ваши мотивы, но не уверена, что это вас оправдывает.
Акинлей. Родившаяся в середине 20-х годов XX века, в самых длинных из своих жизней она доживала до теракта, в ходе которого захваченные арабскими экстремистами самолеты, битком набитые пассажирами, таранили здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Она часто говорила, что ей очень хочется прожить дольше отпущенного ей срока и увидеть, что будет дальше. Наверное, поэтому она регулярно расспрашивала о будущем более молодых калачакра, родившихся в 80-е и 90-е годы. Но те в ответ лишь качали головой и говорили, что она ничего не потеряла. Отцом Акинлей был учитель из Нигерии, а ее мать, уроженка Ганы, работала в больнице, которой фактически управляла, – но поскольку дело было в 20-х годах XX века, все называли ее секретарем.
В отличие от многих из нас Акинлей никогда не просила членов клуба забрать ее из ее детства.
– Мои родители безумно любили меня, – часто повторяла она, – а теперь я должна встретить взрослого человека, который будет любить меня так же.
Если наши с Акинлей жизни пересекались, мы неизменно становились любовниками – за исключением случая, когда она решила попробовать стать лесбиянкой, и еще одного – когда к моменту нашей встречи оказалась замужней женщиной. Ее супругом был суданец, невероятно высокий и худой чернокожий мужчина. Он был обычным смертным и безумно ее любил.
– Я думаю, не ввести ли мне его в курс дела насчет того, кто я такая, – заявила она как-то.
В ответ я рассказал ей о Дженни, женщине, которую я любил, и о том, что случилось, когда я рассказал ей о себе все. Акинлей всплеснула руками и сказала:
– Тогда я, пожалуй, не стану.
Позже я узнал, что их совместная жизнь была долгой и счастливой и что муж Акинлей умер, так и не узнав правды о своей жене.
– Значит, человек, которого вы хотите отправить на тот свет, – убийца?
– Да, – твердо ответил я. – Правда, не в этой моей жизни, а в предыдущей.
– Но в пределах своей нынешней памяти, а не вашей – он кого-нибудь убил?
– Нет, – признался я. – Насколько мне известно, пока нет.
Мы встретились с Акинлей в 1948 году на Кубе. Она была цветущей молодой женщиной примерно двадцати лет и занималась тем, чем занималась во всех своих жизнях – путешествовала, ходила по магазинам, посещала кафе и рестораны и вступала в опасные связи с сомнительного рода мужчинами. Она говорила на безупречном английском и идеальном испанском. У Акинлей была яхта, и местные жители, глядя, как молодая, стройная, словно статуэтка, чернокожая африканка идет по набережной к пришвартованному у причала белоснежному судну с плавными обводами, переглядывались с восхищенным изумлением. Мне было известно, что Акинлей не раз преднамеренно попадала на своей яхте в тропические штормы. Тем не менее я согласился провести пару дней на борту ее судна в открытом море – мне надо было решить кое-какие вопросы, а сезон ураганов, к счастью, еще не начался.
– Что за вопросы? – капризным тоном поинтересовалась Акинлей.
– Я поступаю в британскую секретную службу, – сказал я, обдирая заусенцы на пальцах. – Мне хочется повидать Элвиса, пока он не умер. И еще я должен убить человека по имени Ричард Лисл.
– И поэтому вы идете в шпионы?
– Не только. Еще из любопытства. Интересно узнать, есть ли хотя бы доля правды в тех конспирологических теориях, о которых я постоянно читаю в газетах в более зрелом возрасте.
Немногие женщины пьют ром с удовольствием, но Акинлей относилась именно к таким.
– Я вас не понимаю, Гарри, – сказала она, сделав солидный глоток. – Мне неясно, что вами движет. Вы богаты, у вас много свободного времени, весь мир лежит у ваших ног. Тем не менее вы без конца суетитесь, вас волнуют вещи, которые вас не касаются. Что из того, что этот ваш Лисл убил нескольких человек? Он ведь в конце концов умирает, не так ли? Он всегда умирает и никогда ничего не помнит. Какое вам до этого дело? Вы что, пытаетесь мстить?
– Нет. Не совсем.
– Вы же не думаете, что я поверю, будто вы идете на все эти хлопоты ради того, чтобы спасти жизнь нескольким обыкновенным, смертным женщинам, к тому же проституткам?
– Думаю, я мог бы, – осторожно ответил я. – Боюсь, я должен.
– Но проституток всегда убивают, во все времена! Почему вы должны тратить свое время на то, чтобы разделаться с человеком, который прикончил нескольких из них?
– Но проституток всегда убивают, во все времена! Почему вы должны тратить свое время на то, чтобы разделаться с человеком, который прикончил нескольких из них?
– Не беспокойтесь, это не нарушит ход истории. События всемирного значения, которые должны произойти, произойдут.
– Но зачем вам в это вмешиваться? Ради бога, сидите себе спокойно и радуйтесь жизни.
Я откинул голову назад, чтобы лучше рассмотреть звезды над нашими головами.
– Через двадцать с небольшим лет человек ступит на поверхность Луны. Сотни тысяч погибнут во Вьетнаме без какой-либо необходимости. В этом мире людей будут пытать, убивать, в том числе детей. Кровь и слезы будут литься нескончаемым потоком. Мы знаем все это и… ничего не предпринимаем. Я не говорю о том, что мы должны изменить мир. Полагаю, мы не знаем, как это сделать. Но каково же будущее человечества, если в мире творятся и дальше будут твориться такие вещи? Мы… должны что-то делать.
Акинлей всплеснула руками.
Этот жест вызвал у меня прилив раздражения. Я отвернулся и снова запрокинул голову, разглядывая небо и пытаясь различить очертания отдельных созвездий. Откровенно говоря, мои слова и мне самому показались неубедительными. Я горячо говорил о несовершенстве окружающего мира, но каким образом я собирался сделать его лучше? Отняв жизнь у человека, который пока еще никого не убил?
– У смертных всего одна жизнь, и большинство из них не пытаются что-либо менять, – после долгого молчания сказала Акинлей. – Только некоторые. Это так называемые «великие» люди. Они или чем-то очень сильно разгневаны, или им так сильно досталось, что у них остается только один путь – бить в ответ и пытаться изменить то, что их окружает. Но, Гарри, всех людей, которых считают «великими», объединяет одно – они почти всегда одиноки.
– Верно. Но меня это не беспокоит, – ответил я. – Я ведь не принадлежу к их числу.
– Нет, не принадлежите. И я полагаю, что это делает вас самым обыкновенным убийцей.
После нашей встречи я долго гулял вдоль берега моря, глядя, как волны с рокотом накатываются на черные камни и белый песок. А Акинлей отправилась на своей яхте к следующей вечеринке, следующей выпивке, следующему приключению.
– Меня не перестает удивлять только одно, – сказала она незадолго до того, как мы расстались. – Это то, насколько откровенны становятся люди, когда чувствуют себя не в своей тарелке.
Я тихонько вздохнул. Готовность людей рассказывать другим о своих самых сокровенных секретах для меня давно уже стала чем-то совершенно обыкновенным и привычным.
Я точно знал: Ричард Лисл станет убийцей. Неужели я буду ждать, пока это случится?
Я отправился в Лондон. Розмари Доусетт жила на юге британской столицы, в Бэттерси. Этот район города по-прежнему был сильно задымленным. В свое время я стал агентом секретной службы, чтобы овладеть специфическими навыками. К тому же для меня это было чем-то вроде интеллектуального вызова. Не последнюю роль сыграло и мое желание разобраться, насколько реальны были те угрозы, с которыми спецслужбы так рьяно боролись. Так или иначе, теперь приобретенное мною умение делаться незаметным было как нельзя более кстати. Сидя за столиком, я наблюдал за тем, как Розмари атакует клиентов, словно торпеда беззащитные танкеры, и прислушивался к тянущему холодку, который неизменно возникал у меня в животе при мысли о том, что было между нами раньше. Да, конечно, в основе наших отношений лежали деньги, но когда человек одинок, он способен без труда раскрасить в романтические цвета даже такое убожество.
Я нашел Ричарда Лисла и держал его под постоянным наблюдением. Он казался вполне обычным молодым человеком. На первый взгляд ничто не выдавало в нем будущего убийцу. У него даже была довольно приятная внешность. Он спал с проститутками, расплачивался с ними по оговоренной цене и имел репутацию неплохого парня, хотя и немного странного. Его коллеги по работе поддерживали с ним вполне дружеские отношения, но близко не сходились. Проникнув в квартиру Лисла в Клэпэме и тщательно обыскав ее, я не обнаружил ни потенциальных орудий убийства, ни пыточных инструментов, ни следов крови, ни человеческих останков. Единственной неприятной особенностью жилища Ричарда был запах подгоревшего бифштекса с луком. Радиоприемник был настроен на волну внутренней службы Би-би-си, а все немногочисленные книги и журналы, которые мне удалось обнаружить, были посвящены радостям загородной жизни. Я без труда представил себе Ричарда Лисла пенсионером, мужчиной шестидесяти с небольшим, прогуливающимся с собакой на поводке по зеленому лугу, а затем заглядывающим в небольшой паб, где все его знают, называют Ричем или Диком и с удовольствием угощают пинтой-другой эля. Я увидел все это так же ясно, как до этого видел нож в его руке перед тем, как он вонзил клинок в мое тело. Однако пока он этого не сделал.
Можно ли спасти Ричарда Лисла? Я вспомнил слова Винсента, кембриджского студента, произнесенные в момент, когда мы с ним пили виски у меня в кабинете: «Вы должны задать себе вопрос: перевесит ли добро, которое вы сделаете другому человеку, помогая ему решить его проблему, – так вот, перевесит ли это добро тот ущерб, то чувство усталости и опустошенности, которыми ваша доброта грозит вам? Я знаю, это звучит не очень-то благородно, Гарри, но получается, что если вы будете вредить себе, защищая интересы других, и если так же будут поступать другие люди, это не только не улучшит мир, но даже усугубит царящий в нем хаос».
Две недели спустя я, следуя по пятам за Ричардом Лислом, увидел, как он вошел в квартиру Розмари Доусетт. Он оставался у нее в течение часа, а когда снова появился на улице, вид у него, как мне показалось, был чуть более радостный и довольный, чем обычно. В тот момент, когда он скрылся в темноте, Розмари, стоя в дверях, улыбнулась, глядя ему вслед. На следующий день я купил пистолет.
Глава 38
Мне прежде еще никогда не приходилось хладнокровно убивать.
Сидя в квартире Ричарда Лисла зимней ночью 1948 года в ожидании прихода хозяина и прислушиваясь к тому, как похрустывает намерзающий на оконных стеклах иней, я нисколько не сомневался, что в нужный момент смогу нажать на спусковой крючок. Меня беспокоило другое: то, насколько твердо я был уверен в правильности своего решения. Не стану ли я, следуя этим путем, настоящим социопатом? Я снова и снова спрашивал себя, как мне следует себя вести в сложившейся ситуации. Должен ли я плакать, кусать губы, испытывать сильное нервное напряжение? Ничего подобного не было и в помине. Я надеялся, что, быть может, мое тело каким-то образом выразит свое отрицательное отношение к тому, что я собирался сделать, подав мне какие-то сигналы в виде психосоматических расстройств, – но и тело молчало. В течение нескольких часов, сидя в темноте и тишине, я корил себя за отсутствие малейших угрызений совести, но поделать с собой ничего не мог.
В квартиру Ричарда Лисла я проник в 9.12 вечера и расположился с пистолетом на коленях на стуле в гостиной, которая служила хозяину одновременно спальней и отчасти даже кухней.
Лисл появился только в 1.17 ночи. Он был не пьян, но слегка навеселе. Когда он увидел меня, мои руки в черных перчатках и пистолет с глушителем, весь хмель разом вылетел у него из головы. Я убедился, что перед лицом смерти инстинкт самосохранения оказывается сильнее алкоголя.
Мне надо было застрелить его сразу. Но когда я увидел его стоящим в дверном проеме, с ключами, висящими на указательном пальце, в шерстяной коричневой куртке поверх грубого зеленого свитера, с посеревшим от ужаса лицом, я на какой-то миг словно оцепенел. Я вовсе не собирался с ним разговаривать – мне нечего было ему сказать. Но в тот момент, когда я положил палец на спусковой крючок, он вдруг выпалил:
– У меня почти ничего нет, но я готов отдать вам все, что имею.
Я заколебался, затем снова поднял оружие.
– Не делайте этого, пожалуйста, – почти шепотом произнес Лисл, не зная, что мое решение окончательное и ничто не может заставить меня отказаться от его осуществления. Он упал на колени, по щекам его заструились слезы. – Я не сделал ничего плохого.
Я мгновение подумал над его словами. И выстрелил.
Глава 39
Мне понравились русские поезда.
Не из-за комфорта – его в них нет и в помине. И не из-за скорости – о ней тоже смешно говорить, если учесть, какие гигантские пространства им приходится пересекать. Дело в другом. Русские поезда, по крайней мере те, в которых мне довелось путешествовать ранней весной 1956 года, понравились мне по той причине, что трудности, которые приходится преодолевать их пассажирам, создают между попутчиками атмосферу настоящего человеческого единения. Благодаря этому долгая поездка кажется значительно менее скучной и утомительной.
Мои попутчики, вместе с которыми я с новыми документами ехал из Ленинграда на северо-восток, выглядели весьма бодрыми, хотя трудно было назвать их по-настоящему жизнерадостными.