– А могу я вернуться в этот мир самим собой? – спросил я.
Этот вопрос привел мудрецов, являющихся последователями индуистской религии, в настоящее смятение. В конце концов один из них, обладатель огромного живота, ответил мне таким образом:
– Не смеши нас, англичанин! Ты можешь становиться лучше или хуже, но в любом случае в этом мире нет ничего неизменного!
Разумеется, этот ответ меня не удовлетворил. В итоге, сняв со счета все деньги, которые мне удалось скопить за десять лет, ремонтируя разваливающиеся пассажирские самолеты с едва ли не раз в неделю меняющейся надписью на фюзеляже, я уехал из Индии. Китай тогда был весьма негостеприимной страной, для путешествия в Тибет время было не лучшее. Я отправился путешествовать по другим азиатским странам, стараясь не попадать туда, куда в недалеком будущем должны были вторгнуться американские войска или где вскоре должна была вспыхнуть гражданская война. Побрив голову, я сел на исключительно фруктовую диету, научился громко произносить молитвы и раз за разом спрашивал у Будды во всех его возможных воплощениях, кто я такой, зачем существую на свете и будет ли моя следующая смерть последней. Постепенно я приобрел весьма своеобразную репутацию – люди стали рассказывать друг другу об англичанине, который досконально изучил все основные разновидности веры и может спорить на религиозные и философские темы, особенно о бессмертии души, с любым служителем культа, кем бы тот ни был – имамом, католическим падре или священником-лютеранином. В 1969 году меня посетил жизнерадостный человек в очках с круглыми стеклами. Усевшись напротив меня и положив ногу на ногу, он заявил:
– Добрый вечер, глубокоуважаемый сэр. Я представляю одну очень серьезную и влиятельную организацию и прибыл сюда для того, чтобы поинтересоваться, каковы ваши намерения.
В то время я жил в Бангкоке, убедившись, что никакие молитвы не спасают от грибка, который заводится в складках человеческой кожи во влажном климате тропических джунглей. Газеты тогда кричали о мудрости правительства и лишь едва слышно шептали о деятельности коммунистически настроенных партизан на далеких склонах покрытых лесом гор. Я не был уверен в том, что путь, указанный Буддой, в конце концов приведет меня к просветлению, но в то же время понимал, что в моем возрасте религиозные искания пора заканчивать. Поэтому, обрядившись в оранжевый комбинезон, я занялся ремонтом автомобилей, а в свободное от работы время размышлял о том, что буду делать, если не смогу умереть.
Лицо мистера Синя – именно так представился мой гость – напоминало отполированный каштан. Его голубая рубашка намокла от пота на спине и под мышками. Поправив пальцем очки, он, не получив ответа на свой первый вопрос, задал следующий:
– Скажите, вы приехали сюда для того, чтобы принять участие в контрреволюционной деятельности?
Я давно уже научился отвечать на любой вопрос неопределенно, с неким мистическим глубокомыслием, но это уже давно успело мне надоесть. Поэтому вместо ответа я напрямик спросил моего собеседника:
– Вы что, представляете китайскую службу госбезопасности?
– Конечно, сэр, – ответил человек, представившийся как Синь, и, как положено в Таиланде, вежливо поклонился, сложив перед собой ладони. – У нас нет серьезных интересов в этой стране, но кое-кто предположил, что вы – империалистический агент, пытающийся установить контакт с контрреволюционными силами, в частности, с буржуазным сепаратистом далай-ламой. Есть мнение, что вы собираетесь осуществлять подрывные действия, направленные против героического китайского народа.
Синь говорил об этом таким спокойным и приятным тоном, что я, не удержавшись, поинтересовался:
– А что, это плохо?
– Конечно, это плохо, уважаемый сэр! За эти действия мое правительство обязательно вас сурово покарает, – заявил Синь с жизнерадостной улыбкой. – Разумеется, ваши империалистические союзники будут пытаться защитить вас, и это, само собой, также не останется без последствий.
– О! – воскликнул я, поняв, наконец, о чем идет речь. – Выходит, вы угрожаете убить меня?
– Мне было бы очень неприятно зайти так далеко, уважаемый сэр, – тем более что лично я считаю вас просто эксцентричным англичанином, искателем приключений.
– А если бы вам все же пришлось убить меня, как бы вы это сделали? – спросил я. – Вы сделали бы это быстро?
– Скорее всего да. Какие бы небылицы ни распространяла о нас ваша пропаганда, мы вовсе не варвары.
– А вы могли бы убить меня во сне?
На лице моего собеседника промелькнул испуг.
– Было бы лучше всего, если бы нам удалось сделать так, чтобы ваша смерть была безболезненной и выглядела бы как естественная. Если вы будете бодрствовать, вы наверняка попытаетесь оказать сопротивление и на вашем теле останутся следы борьбы. А борьба за сохранение собственной жизни – это неприемлемая вещь для монаха, даже если этот монах – империалистическая свинья. Скажите, вы ведь… не империалистическая свинья, правда?
– Я англичанин.
– Есть хорошие англичане – например, коммунисты.
– Но я вовсе не коммунист.
Синь принялся жевать нижнюю губу и осторожно оглядывать стены моей хижины, словно сквозь ее бамбуковые стены вот-вот должен был просунуться винтовочный ствол.
– Я все-таки надеюсь, что вы не империалистический агент, глубокоуважаемый сэр, – снова заговорил он после паузы, понизив голос. – Мне приказали собрать материалы, свидетельствующие против вас. Однако все, что мне удалось о вас выяснить, говорит о том, что вы – всего лишь безобидный сумасшедший со старомодными взглядами на жизнь. Если выяснится, что вы все-таки шпион, у меня могут быть неприятности.
– Я совершенно точно не шпион, – заверил я моего собеседника.
Лицо Синя выразило явное облегчение.
– Спасибо, сэр! – воскликнул он, вытерев рукавом пот со лба, и принялся бормотать извинения за то, что позволил себе столь непристойный жест в моем присутствии. – Я и сам думал, что это маловероятно, но необходимо все делать добросовестно, особенно в такие времена, как сейчас.
– Хотите выпить чаю? – предложил я.
– Нет, благодарю вас. Меня могут обвинить в том, что я нахожусь в панибратских отношениях с врагом.
– Вы же сказали, что не считаете меня врагом.
– С точки зрения идеологии вы человек совершенно испорченный, – поправил меня Синь, – но при этом безвредный.
Сказав это, он снова поклонился, встал и направился к выходу.
– Мистер Синь, – окликнул я его. Он остановился у самой двери и обернулся с видом человека, который очень не хочет, чтобы ему поручили решение еще одной трудной задачи. – Видите ли, я бессмертен. Точнее, я рождаюсь, живу, умираю, а затем рождаюсь снова. При этом я всякий раз проживаю более или менее одну и ту же жизнь. Вашему правительству известно о подобном явлении что-то такое, что может представлять интерес для меня?
Синь с облегчением улыбнулся.
– Нет, уважаемый сэр. Спасибо за сотрудничество, – сказал он и, подумав немного, добавил: – И удачи вам в разрешении ваших проблем. – С этим словами мой визитер исчез.
Он был первым шпионом, с которым мне довелось встретиться. Франклин Фирсон оказался вторым. Если бы у меня была возможность выбирать, я бы предпочел иметь дело с Синем.
Глава 13
Лет через семьдесят после нашей первой встречи Фирсон сидел напротив меня за столом в той же усадьбе в Нортумберленде и сверлил меня злобным взглядом.
– Сложность – вот оправдание вашего бездействия. Сложность, неоднозначность событий и всего того, что им предшествует, – вот в чем проблема. Какой толк вам от той информации, которую вы от меня получаете? – спросил я.
На улице шел дождь, настоящий ливень, начавшийся после двухдневной удушающей жары. Незадолго до этого Фирсон ездил в Лондон. Вернувшись, он существенно расширил список вопросов и был настроен куда агрессивнее, чем раньше.
– Вы от нас кое-что утаиваете! – раздраженно бросил он. – Вы утверждаете, что произойдут те или иные события, но при этом не говорите, как это случится. Рассказываете о компьютерах, мобильных телефонах, окончании холодной войны – и ни слова о том, каким образом все это превратится в реальность. Мы хорошие парни, и мы хотим усовершенствовать существующий миропорядок. Вы это понимаете? Мы хотим сделать мир лучше!
На виске Фирсона от гнева вздулась толстая голубая вена, но его лицо, вместо того чтобы покраснеть, стало серым. Обдумав его претензии, я пришел к выводу, что они необоснованны. Я ведь не был историком. К тому же события, которые мы с ним обсуждали, для меня происходили не в будущем, а в настоящем, так что у меня просто не было возможностей для серьезного ретроспективного анализа. Поэтому я и излагал их, словно диктор, зачитывающий с телеэкрана шестидесятисекундный выпуск новостей. Мешало мне и отсутствие у меня каких-либо серьезных технических знаний. Не будучи специалистом по компьютерным технологиям, я не мог подробно изложить Фирсону принцип действия персональной ЭВМ.
И все же кое-что я действительно утаивал – по крайней мере, относительно некоторых событий. Главным уроком, который я усвоил, прочитав материалы о клубе «Хронос», было то, что его члены старались не распространяться ни о своих необычных качествах, ни о том, что узнали в своих предыдущих жизнях. Более того, если они, как и я, знали, что случится в будущем, по крайней мере в пределах их жизненного пути, то вполне могли это будущее существенно изменить. Однако они предпочли этого не делать. Интересно почему?
– Все дело в сложности, многокомпонентности происходящих событий, – повторил я, глядя на Фирсона. – Мы с вами – всего лишь индивидуумы и не можем контролировать социально-экономический прогресс. Любая попытка внести в будущее малейшие изменения приведет к тому, что общий ход событий будет нарушен и все пойдет не так, как я описал, а по какому-то другому, неизвестному пути. Я могу рассказать вам о том, что профсоюзам при Тэтчер придется несладко, но я не в состоянии объяснить, какие именно экономические рычаги повлияли на это, и не в моих силах в нескольких словах изложить, почему общество позволило разрушить целые отрасли промышленности. Я не могу представить, что именно происходит в сознании людей, празднующих падение Берлинской стены, или сказать, кто именно будет стоять у истоков джихада в Афганистане. Спрашивается: зачем вам получаемая от меня информация, если любая попытка изменить будущее приведет к его уничтожению?
– Мне нужны конкретные имена и места! – рявкнул Фирсон. – Понимаете? Имена и места!
– Зачем? – спросил я. – Вы собираетесь убить Ясира Арафата? Вы собираетесь убивать детей за преступления, которых они еще не совершили? Заранее вооружать афганских моджахедов?
– За всеми событиями стоят политические решения.
– Но вы собираетесь принимать политические решения, исходя из событий, которые еще не произошли!
Мой собеседник в отчаянии всплеснул руками.
– Человечество эволюционирует, Гарри! – воскликнул он. – Мир не стоит на месте. За последние два века в жизни людей произошли более радикальные изменения, чем за предшествующие две тысячи лет. Процесс эволюции и самого человека, и человеческой цивилизации ускоряется. И мы, хорошие парни, должны стараться держать этот процесс под контролем и добиваться того, чтобы человечество избегало войн и катастроф! Вы хотите повторения Второй мировой войны или Холокоста? Мы можем изменить будущее, и ни то, ни другое не случится.
– Значит, вы считаете себя достойным того, чтобы надзирать за будущим?
– Да, черт побери! – взревел Фирсон. – Потому что я защитник демократии! Потому что я сторонник либеральных свобод и хороший парень! И еще потому, что кто-то должен этим заниматься!
Я откинулся на спинку стула. За окном крупные капли дождя с громким шелестом падали на траву. На столе в вазе стояли свежие цветы, а рядом со мной – остывшая чашка с кофе.
– Извините, мистер Фирсон, – сказал я после долгого молчания. – Я не могу понять, чего еще вы от меня хотите.
Мой собеседник резким движением придвинул свой стул к столу и наклонился ко мне.
– Почему мы не победили во Вьетнаме? – спросил он свистящим шепотом. – Что мы делаем не так?
Я в отчаянии обхватил руками голову и застонал, а затем, спустя секунды, выкрикнул моему собеседнику в лицо:
– Потому, что вас не хотят там видеть! Потому что вьетнамцы не хотят, чтобы вы захватили их страну! И китайцы этого не хотят! Более того, даже американцы не хотят войны во Вьетнаме! Нельзя выиграть войну, которой никто не хочет!
– А что, если мы сбросим на вьетнамцев атомную бомбу? Одна бомба – и Ханоя как не бывало.
– Я не знаю, что из этого получилось бы, потому что этого не было. А этого не было, потому что это мерзко! – заорал я и вскочил со стула. – Вам нужно не знание, вам нужно, чтобы кто-то оправдал ваши гнусные, безрассудные, бесчеловечные действия! Извините, но в этом я вам ничем помочь не могу. Когда я давал согласие на сотрудничество с вами, я думал… что вам необходимо что-то другое. Видимо, я ошибался. Мне нужно… еще раз как следует все обдумать.
Наступила тишина. Фирсон тоже вскочил и стоял в напряженной позе, стараясь сдержать ярость, но его выдавало дыхание, со свистом вырывавшееся из груди.
– К чему вы клоните? – спросил он наконец вполне нейтральным тоном, взяв себя в руки, хотя, судя по его взгляду, с удовольствием перегрыз бы мне глотку. – Вы считаете, что происходящее в мире вас не касается, доктор Огаст? Думаете, что вы умрете – и дело с концом? Но вам ведь известно, что для вас все начнется сначала! – Фирсон хлопнул ладонью по столу с такой силой, что фарфоровая кофейная чашка звякнула о блюдце. – Это мы, простые смертные, уйдем в небытие, и для нас действительно все закончится. Вы что же, считаете себя богом, доктор Огаст? Единственным живым существом в этом мире? Вы в самом деле полагаете, что если вам известны кое-какие события, которые произойдут в будущем, то ваша боль важнее, чем боль других людей? Вы полагаете, что только ваша жизнь имеет какое-то значение? Вы правда так думаете?
Фирсон говорил спокойно, не повышая голоса, но его дыхание стало еще более тяжелым, вздувшаяся вена на виске явственно пульсировала, а пальцы сжались в кулаки. Я понял, что мне нечего ему сказать.
– Ладно, – снова заговорил он, не дождавшись от меня ответа. – Ладно, доктор Огаст. Мы оба немного устали и испытываем некоторое разочарование… Пожалуй, нам следует сделать перерыв. Почему бы нам не отдохнуть сегодня весь остаток дня? Это даст вам возможность подумать. Так и сделаем. Отлично. Увидимся завтра. – И с этими словами Фирсон, не оглянувшись, вышел из комнаты.
Глава 14
Мне надо было бежать.
Эта мысль зародилась и крепла в моем сознании уже давно и теперь сформировалась окончательно. Я не ждал ничего хорошего от моих бесед с Фирсоном. Разумеется, я понимал, что не смогу просто взять и покинуть усадьбу через главный вход. В то же время я знал и то, что наиболее простые планы побега зачастую оказываются самыми лучшими.
Почему, с досадой спрашивал я себя, проведя столько лет в Азии, я не удосужился освоить хотя бы элементарные навыки восточных единоборств – например, того же кунг-фу?
Сидя в своей комнате, я дожидался сумерек. Само собой, усадьба охранялась. Я достаточно хорошо знал распорядок дня, поэтому мне было известно, что на территории одновременно находится не менее пяти охранников, одетых в штатское. Обычно они рассредотачивались таким образом, чтобы их присутствие в доме и на участке не слишком бросалось в глаза. В семь часов вечера на вахту заступала новая смена. Это происходило сразу после ужина, а потому вечерняя команда церберов, как правило, выглядела более расслабленной и благодушной, чем дневная. Под моим окном росли кусты вереска и можжевельника. Мне было известно, что молочник, регулярно доставлявший в усадьбу молоко, говорил с заметным северным акцентом. Этого было достаточно. Я сам вырос в северной части Англии и знал, как выжить на болотистых вересковых пустошах. Что же касается Фирсона и его помощников, то я давно уже понял, что они были сугубо городскими людьми, непривычными к охоте в диких условиях. Так что главным для меня было оказаться за пределами усадьбы.
Когда к семи часам вечера на улице начало смеркаться, я быстро собрался. Набор вещей, которые я решил прихватить с собой, был нехитрым: кухонный нож, украденный во время обеда, оловянная чашка, небольшая оловянная тарелка, коробок спичек, кусок мыла, зубная щетка, зубная паста и пара свечей – вот и весь походный комплект. Фирсон снабдил меня бумагой, на которой я должен был фиксировать свои воспоминания, и перед тем, как бежать, я написал два письма. Завернув собранные вещи в одеяло, я с помощью простыни сделал из него некое подобие рюкзака. В пять минут восьмого, когда уже почти совсем стемнело, я осторожно открыл дверь своей комнаты и стал спускаться вниз по лестнице.
Я понимал, что у главного входа и у входа на кухню наверняка есть охрана. Однако мне было известно и что охранники нередко дремлют на своем посту. К тому же никому не приходило в голову наблюдать за комнатами, где жили помощники Фирсона. Проникнув в одну из них, я раздобыл прекрасный плащ и носки, а также разжился небольшой суммой денег, которую нашел на прикроватной тумбочке. Затем направился в ту часть дома, где находилась дверь черного хода. Через одно из окон оттуда можно было без труда выбраться на крышу угольного сарая. Открыв окно, я, балансируя на подоконнике, осторожно вытянул вниз ноги и спрыгнул. При приземлении посуда у меня за спиной издала металлический лязг. Я присел и затаился, выжидая.
Убедившись, что вокруг по-прежнему тихо, я слез с крыши сарая и осторожно зашагал по дорожке из гравия, огибавшей дом. Бежать я даже не пытался, так как в этом случае почти наверняка привлек бы к себе внимание. Сердце мое отчаянно колотилось. Наконец я оказался за образовывавшими подобие живой изгороди тисовыми деревьями.