Смотрит на меня с надеждой, очень ему хочется, чтобы я подтвердил его точку зрения. Улыбаюсь.
- Но он же боксер.
- Да ты бы съел его с потрохами! Не возражаю.
- Вы надолго в наши края? - Счастливчик хоть и улыбается, по интонации подчеркнуто вежливые. Поэтому ответ звучит особенно грубо.
- Не ваше дело.
Счастливчик обводит нас недоумевающим взглядом, за что, мол, обижают?
- Разве я сказал вам что-нибудь обидное? - вежливо интересуется он.
- Не имеет значения. - Ока почему-то настроена агрессивно.
- То есть как не имеет? - Счастливчик спокоен, только чуть-чуть кривит губы в усмешке, но однажды с таким же выражением лица он сбросил с балкона второго этажа жениха своей старшей сестры. Тот тоже позволил себе быть невежливым с ним. - Вы же мне хамите. Или кому-нибудь другому? - Продолжая улыбаться, он оглядывается, как бы проверяя - нет ли за спиной кого-нибудь, к кому можно отнести ее слова... Но за спиной никого нет. Поэтому он ждет объяснений.
Она не заставляет себя ждать.
- Да, тебе.
- За что?
- Просто так. Захотелось...
Счастливчик смотрит на меня, как бы приглашая найти выход из вконец осложнившейся ситуации.
- Перестань, - говорю ей строго.
Она собиралась еще что-то сказать, но услышав мой голос, послушно умолкает...
Первым поднимается Алик. За ним встают остальные. Провожаю их во двор. Тут они начинают давиться от смеха, но сдерживают себя из-за соседей...
- Что это вдруг она приехала? - спрашивает Друг.
- Черт ее знает....
- И что ты собираешься делать?
- Гнать ее надо к черту. - Алик, как всегда, решителен в таких вопросах.
- Ну как ее прогонишь ночью? - благородно возражает Счастливчик. Неудобно!
- Да чего неудобно! Чокнутая она. Точно!
- Да, странная девушка, - соглашается Писатель, но чувствуется, что он не осуждает ее так безоговорочно, как все остальные.
- Хочешь, я ее выгоню, - предлагает Алик,
- Неудобно.
- Ты хочешь, чтобы она осталась у тебя?
- Нет.
- Тогда нужно где-нибудь ее устроить до завтра. А так пусть уматывает.
- А где устроить?
- У твоей тетки нельзя?
У Друга есть одинокая тетка, живущая в двухкомнатной квартире. Отрицать это бесполезно, но вести к ней ночевать какую то странную (а если бы даже не странную?) девушку ему совсем не хочется.
- Другого выхода нет, - опережает его Счастливчик. И Друг не может возразить. Он же всегда за справедливость и правду, а тут сослаться на них нет никакой возможности.
- Можно попытаться в гостиницу устроить, - предлагает Писатель.
- Без командировки не возьмут.
- Иди, иди, - подталкивает меня Счастливчик, - он согласен.
Друг молчит, значит, действительно не возражает.
Иду...
Когда открывается дверь, она тревожно вскидывает голову. Подхожу поближе.
- Уже поздно, - говорю очень мягко, с заботливыми интонациями, - тебе надо поспать. А утром поговорим.
Молча ждет продолжения. А сказать, собственно, нечего. Я повторяю:
- Уже двенадцатый час... Потом будет неудобно будить тетю. Она рано ложится.
- Какую тетю?
-. Ну, ту женщину, у которой ты переночуешь.
- Не пойду я ни к какой женщине.
- Это еще почему?
-- Не хочу.
- А что ты предлагаешь?.. Пойми, здесь я тебя оставить не могу.
- Почему?
- Во-первых, неудобно перед соседями. Ну, а во-вторых, это вообще ни к чему...
Она встает, идет к чемодану.
- Ты куда? - останавливаю ее у самого порога. - Подожди... Что с тобой?
Злость, пульсирующая в ее потемневших, сузившихся зрачках, бьет как ток.
- Никуда я ни с кем не пойду! Не будет этого! Понял? Вот как она поняла предложение переночевать в другом месте.
- Да ты что, с ума сошла?! Что ты болтаешь?! Там будешь только ты и эта женщина, больше никого... Ты что, не веришь мне?
Вглядывается в мое лицо. Чуть успокаивается, голос звучит мягче:
- Варю...
- Действительно, неудобно перед соседями...
- Я уйду рано, никто не увидит. Я просто посижу здесь.
В только что бешеных глазах столько мольбы, что сразу уступаю.
Выхожу во двор.
Объясняю ребятам, что вынужден оставить ее у себя. По лицам вижу, как каждый это воспринимает: все по-разному, но удивленно.
- Да гони ты её - Алик, стиснув зубы, таращит глаза - демонстрирует, как надо разговаривать с такими особами. Рожа у него в этот момент действительно страшная. Кого хочешь убедит...
Они уходят, решив, что у меня появились какие-то новые соображения. Все, кроме Писателя. Он мне поверил, чувствую по рукопожатию...
К моему возвращению она уже переоделась в домашний халатик.
- Чай у тебя есть?
Ведет себя очень деловито, будто всю жизнь только тем и занималась, что готовила мне чай.
Заварки почти нет, на самом дне пачки, но ее это не смущает. Почему-то ей очень весело. Что-то напевает под нос.
- Я теперь совсем другая стала, - заверяет она меня за чаем.
- Вижу.
- Нет, правда. А знаешь почему?
- Нет.
- Из-за тебя. Да, да... Я совсем изменилась. Не веришь? Пожимаю плечами.
- Раньше я всех слушалась.
- А теперь?
- А теперь только тебя...
- Меня?
-Да...
- Почему это?
- Потому, что я тебя люблю.
Покраснела, но глаза не отвела. В облике вызов - делай, мол, со мной что хочешь, но все равно скажу, что думаю.
- И с чего ты это решила?
- Я все время о тебе думаю.
- А почему ты моему товарищу нагрубила?
- А что это за девушка?
- Какая девушка?
- Ну, которую ты танцевать приглашал. У тебя с ней что-нибудь было?
- Ну, предположим.
- Поэтому и нагрубила...
-Упоминание о девушке из парка ЦДСА опять так ее расстраивает, что вот-вот расплачется.
- Ты что, ревнуешь, что ли? Это же было до того, как мы познакомились... И вообще, у тебя нет никаких оснований. Смешно даже...
Прерывает меня; такое ощущение, что она и не слышала
моих слов. Сейчас для нее главное - высказаться. Слова звучат как клятва, голос звенит;
- До меня больше никто не дотронется. Никогда... До конца жизни.
Усмехаюсь. Очень уж не верится. Но любопытно - почему вдруг она приняла такое решение?
- Не веришь?! Я поклялась. Только ты!
- Что - только я?
- Только ты можешь сделать со мной все, что захочешь. Даже убить.
А она действительно с легким сдвигом. Алик прав. А может, и не легким, а вполне основательным...
- Нет, правда, хочешь меня убить?
- Ну что ты ерунду мелешь? Почему это я должен хотеть тебя убить?
И тут начинается нечто, к чему я никак не подготовлен. С рыданиями, рвущимися откуда-то из самого ее нутра, она бросается ко мне:
- Я не хочу жить. Прибей меня, прибей... тварь залапанную... И все норовит упасть на колени. Пытаясь помешать, чувствую, что всю ее трясет, как в лихорадке.
- Да успокойся ты. Ну хватит. Хватит, говорю.
Но она все-таки прорывается к ногам и утыкается в них лицом. Наклонившись, глажу ее по волосам...
- Я уеду, уеду. Два дня поживу и уеду. Честное слово.
- Ну хорошо, хорошо, только не плачь...
Она все сильней прижимается к моим ногам и плачет так горько и обильно, что слезы, пропитав ткань брюк, касаются кожи.
Ночью она не засыпает ни на минуту. Сквозь сон ощущаю, как она тихонько гладит меня, целует и что-то еле слышно пришептывает, будто молится: "Дорогой, дорогой, хороший, красивый, сильный... Рученьки мои... Шейка... глазки..."
Только мать меня так ласкала, когда я был совсем маленьким, так же нежно и преданно. Бедная мама...
Под самое утро, на рассвете, улавливаю что-то странное в ее поведении отпрянув от меня, забивается в угол. На застывшем лице страх, будто кто-то целится в нее из пистолета.
- Что с тобой?
- Слышишь?
- Что?
- Режут.
Звук действительно режущий.
- Это карьер... Что?
- Карьер. Камень режут для стройки.
- А далеко он? - Да... не обращай внимания...
Но она долго не может успокоиться.
Я тоже первое время мучился - мерзкий все же звук получается, когда металл вгрызается в камень. Надрывно визжащий, без передышки. Как будто глотку за глоткой режут...
- Как она на тебя смотрит! - улыбается Писатель. Это первая его улыбка за вечер (медленно отходят от дневных неприятностей литературные работники).
- Кто?
- Очаровательное создание... вой у дверей... Оглядываюсь, но лица девушки, которая в сопровождении двух парней выходит в дверь, разглядеть не успеваю.
- И ручкой тебе махала! А ты все так же нравишься женщинам! - откровенно удивляется он.
- Да, - говорю, - нравлюсь. А что?
Улавливает в моем голосе легкий вызов и обнимает за плечи. Уверяет, что ничего плохого не имел в виду.
- Просто удивляешься тому, что человек без высшего образования может нравиться женщинам?
- Глупости... Я удивляюсь тому, что мы вообще еще можем нравиться женщинам. Да еще таким молоденьким... Прижимает меня к себе.
- Ты перебрал немного.
- Самую малость.
- Чуть больше, чем малость, раз начинаешь придираться. Я же тебя знаю. Как ты это называешь?
- Повышенное чувство справедливости.
- Ты в прекрасной форме, Марат. - Он с удовольствием оглядывает меня. Качаешься?
- Еще как...
- Молодец... А на меня противно смотреть, когда раздеваюсь, - мешок дерьма.
- Зато здесь золото, - стучу его по лбу. - Дал бы почитать что-нибудь свое.
- Тебе не понравится.
- Почему?
- Ты же традиционалист.
- Если человек любит Дюма, значит, он традиционалист?
- Если он любит только Дюма, то - да.
- Ну, что делать? - развожу руками. - Пишите лучше, будем любить и вас...
Наконец официант приносит какой-то огромный сверток - заказ Счастливчика. Забрав его, спускаемся на первый этаж, к гардеробу. Остальные уже внизу. Греют мотор и дышат воздухом...
Предусмотрительный Счастливчик поставил машину на другой стороне улицы, чтобы не обращать внимания ГАИ.
Писатель продолжает обнимать меня. Сверток довольно тяжелый. Интересно, что закупил в таком количестве Счастливчик?.. Доходим до осевой линии. Справа возникает машина и несется прямо на нас.
- Что он делает? - испуганно шепчет Писатель и, оставаясь на месте, отпихивает меня назад. Стараюсь не уронить сверток и, только когда машина застывает в нескольких сантиметрах от нас, окончательно понимаю, что пьян. Сверток, чуть было не выпавший из рук, занимает меня больше, чем машина, упершаяся в нас своим буфером. И только вид этой блестящей железки, чудом не переломившей нам ноги, доводит до моего сознания смысл происходящего. Именно в этот момент машина - желтые "Жигули" - дает задний ход, взвизгивая тормозами взвывает мотором и проносится дальше.
Лицо длинноволосого водителя, мелькнувшее в окне, кажется мне знакомым.
- Это она, - говорит Писатель.
- Кто?
- На заднем сиденье. Девушка, которая смотрела на тебя.
Вот теперь мне понятно, что за девушка смотрела на меня в ресторане!
Подбегает Алик с монтировкой в руке. Кричит что-то оскорбительное вслед желтому автомобилю.
-Это шутка, - успокаиваю я его. - Они пошутили...
-- Знакомые, что ли?
- Да, знакомые.
Смотрит на меня недоверчиво.
- Это подлая машина. - Удивительная все же способность у шоферов относиться к автомобилям, как к живым существам, знать их повадки, запоминать номера и приметы. - Несколько таких... Устраивают гонки без тормозов...
- Как без тормозов?
-- Выливают жидкость, чтобы тормоза не действовали, и гоняют на спор... Чьи-то сынки...
Странные, однако, у нее друзья. Где же я видел эту желтую машину? От напряженного усилия ноют виски, но продолжаю рыться в памяти... Ну, конечно же, в день знакомства...
Они столпились на дне карьера вокруг какого-то прибора на треноге, издали похожего на фото- или киноаппарат, а "Жигули" желтели у самой кромки, как бы ведя за ними сверху наблюдение.
Не первая группа студентов проводила в карьере геодезические съемки, и ничего странного не было в том, что она пришла во двор с просьбой дать ей напиться: от жары плавился и капал с крыши кир.
Опорожнив кружку мелкими неторопливыми глотками, она подтвердила, что у них геодезическая практика, и ушла. Всего было сказано несколько слов, но осталось предощущение продолжения - что-то обещающее было в ее спокойном внимательном взгляде и лениво замедленных движениях. Чувство ожидания не проходило все дни, пока продолжалась практика; не прошло оно и когда, забрав свой прибор, студенты ушли с карьера.
Второе ее появление, в последний день, уже под предлогом прощания, и предложение прийти в гости в ближайшее воскресенье или во вторник, как получится, сделанное сразу, без всякой подготовки (в какой-то мере такая поспешность объяснялась тем, что ее ждали у ворот товарищи), пробудили странное чувство- вздрогнула, шевельнулась усталая надежда, как в игре, когда после долгого невезения вдруг неожиданно приходит крупная карта, по, радуясь ей, понимаешь, что именно она и может привести к окончательному проигрышу!
Желтые "Жигули" без тормозной жидкости подтвердили опасения, возникшие при первой стычке с длинноволосой троицей,- кто-то из этих усачей имеет на нее права, причем серьезные. Слишком уж решительно себя ведут...
Счастливчик в ударе, он всегда в ударе когда встречается с
нами. Остановить его невозможно. Выносит из другой комнаты
жмурящуюся от света девочку и, подняв над головой, демонстрирует нам. .
- Видали что-нибудь подобное?! Красавица!
Нежно целует ее и передает матери, которая наблюдает за всем этим с ласковой усмешкой. Чувствуется, что каждое появление Счастливчика в этом доме - праздник. Его здесь любят и балуют...
Вернувшись из спальни, хозяйка задает нам тот же вопрос, что и жена Счастливчика тремя часами раньше, - не желают ли гости чего-нибудь еще в дополнение к тому, что уже на столе. Есть, например, чешское пиво и креветки.
Выражаем бурный восторг. ,
Счастливчик уже наполнил бокалы. Обняв за плечи хозяйку дома, он провозглашает за нее тост. (Вспоминаю, что несколько раз видел ее по телевизору в связи с успешным участием в каком-то международном конкурсе; несмотря на известность, она производит впечатление милого и скромного человека.)
- Я рад, что вы здесь, ребята, - говорит Счастливчик, и она с благоговением внимает каждому его слову. - Мы обязательно должны были приехать сюда сегодня. Здесь, в этом доме, я бываю по-настоящему счастлив. Я хочу, чтобы вы об этом знали. И давайте выпьем за человека, который мне это счастье дарит.
Он поцеловал ее в лоб, прежде чем чокнуться с нами. И могу поклясться, что более счастливого лица, чем у нее в этот момент, я в своей жизни не видел...
Похоже, что сосед специально поджидает меня у ворот. Для вида он возится со своими голубями, но, заметив меня, сразу же оставляет их. Здоровается. Спрашивает, как дела, как работа? Потом, извинившись, переходит к основному разговору. Просит, чтобы я понял его правильно. Предупреждает, что говорит он имени всех соседей, которые любят меня, как сына.
Едва он остановил меня, я уже знал, о чем пойдет разговор. Но послать его к черту не могу: он искренне озабочен моим поведением, ребенком я сидел у него на коленях, и он совершенно трезв сейчас, хотя любит поддать.
Прикидываться дурачком тоже не хочется. Можно, конечно, повести себя так, будто не понимаю, о чем речь. Но надолго меня не хватит.
- Конечно, на вкус и цвет товарища нет, - продолжает он, - но все же не о такой невесте мечтала покойная мать.
Успокаиваю его, как могу, объясняю, что Вика не невеста, а просто знакомая, поживет несколько дней и уедет...
- Смотри - затянет... Привыкнешь, а потом поздно будет. Я уж это знаю сам однажды погорел...
Как он погорел, знает весь двор. И в этом смысле не ему меня учить - к его жене и привыкнуть нельзя. Двадцать лет живут, и все двадцать лет она убеждает соседей, что он по ночам какими-то газами ее травит. Ну, что ему сказать? Изображаю что-то неопределенное, означающее, что принимаю его предостережение к сведению, и иду домой...
Подав ужин, она садится напротив и, упершись подбородком в ладони (пальцы короткие, грубые, с обгрызанными ногтями), преданными глазами следят за тем, как я ем.
Сообщаю о том, что должен после тренировки встретиться с ребятами. Лицо мгновенно преображается - теперь оно полно враждебности. Начинаю оправдываться: нельзя же так обижать ребят, совсем не видимся в последнее время, я из дома не выхожу; в конце концов она сама виновата - испортила с ними отношения... И вообще, все гораздо сложнее, чем она думает.
Напряженно вслушивается в каждое слово. Вцепившись в меня взглядом, ждет продолжения.
- Понимаешь, я рад, что ты приехала, но у меня же свои дела, работа, знакомые...
- Какие знакомые?..
Все остальное пропущено мимо, опасность уловлена именно в этом слове, и только оно ее интересует.
- Ну, разные... Реакция мгновенная:
- У тебя есть девушка?
Ну что ей сказать? Не так уж мне нравится эта девушка, но все же она есть, И жаждет встречи.
- Есть, - конечно, - говорю как о чем-то совершенно пустячном, встречаемся иногда.
- Давно?
- Не помню, точно... С полгода, наверное.
- Красивая?
- Ничего.
- Фотография есть?
- Где-то была... Групповая. Новый год вместе встречали...
- Покажи.
Иду за фотографией.
- Эта? - вглядываясь в сидящих за новогодним столом, сразу находит соперницу.
-Да.
- Красивая... Но глупая... - С отвращением отбрасывает карточку и обиженно отворачивается.
Беру висящую за шкафом рапиру, перекидываю через плечо сумку.
Что бы такое утешительное сказать? Ничего не придумав, предлагаю ей почитать.
Вытаскиваю из шкафа стопку тоненьких книжиц о кинозвездах. Мозжухин, Пат и Паташон, Ната Вачнадзе, Дуглас Фербенкс... Мамины любимцы...
Еще труднее что-либо объяснить другой.
Как всегда, встречает меня после тренировки. Бледное, чуть скуластое уверенное лицо. Умным его не назовешь, но зато красивое.
- Куда ты пропал?