Мама осторожно опустилась в кресло. Оно прозвенело под ней всеми своими пружинами.
- О, какая я стала тяжёлая, - сказала мама. - Раньше оно подо мной так не пело.
Саша промолчал. Он знал: сейчас, в этот миг, ничего нельзя говорить. Ничего.
- Здравствуй, кресло, - сказала мама. И слегка качнулась в нём, как это делал всегда Саша.
Кресло снова прозвенело свою песню.
- Ведь я что волнуюсь... - сказала мама. - Он пошёл на штурм действующего Авачинского вулкана. А вулкан этот выбрасывает лаву, её температура семьсот градусов: это всё равно что раскалённая, клокочущая сталь, выпущенная из доменной печи. А ему, видите ли, обязательно надо спускаться в кратер вулкана.
- Он это делает ради науки, - сказал Саша. - Он говорил мне: вулканы - пушки земли. Они стреляют лавой, а эту лаву можно собрать, и потом узнаешь, что делается глубоко-глубоко под землёй.
- Он и тебя перетянул на свою сторону, - сказала мама.
- Но он не первый раз спускается в кратер, - ответил Саша.
- В прошлом году он сломал себе руку, - сказала мама. - А в позапрошлом году его ударило глыбой лавы по спине, и ему пришлось пролежать целый месяц. Врач боялся, что у него повреждён позвоночник, а когда повреждён позвоночник, надо лежать на доске. Там никаких досок не было, пришлось сорвать с домика экспедиции двери, и он лежал на этих дверях. А ты видел, какие у него руки? Все в ожогах.
Они снова помолчали. За окном в небе полыхали отсветы большого города.
- Можно, я сяду рядом с тобой? - спросил Саша.
Мама подвинулась, и он сел и стал раскачиваться и звенеть пружинами. И этот звон, как нежный звук струн, раздавался у них в ушах, и чуть-чуть веселил их души, и соединял их со всем миром. Теперь для них не существовало темноты, одиночества, далёких расстояний.
- Как хорошо, что ты привёл меня сюда, - сказала мама. - Конечно же, Сергей прав, что поехал на Камчатку, что взбирается на эти вулканы, а потом, точно цирковой акробат, спускается в кратеры. Он спускается на тысячу метров в глубину, а навстречу ему подымаются испарения лавы... Мягкое, мудрое кресло, я буду терпеливо ждать его писем.
Мама обняла Сашу за плечи и потихоньку укачивала его, точно маленького. Сколько они так просидели, неизвестно, но только Саша слышал, как к нему подошёл Геркулес, тронул его за плечо и сказал:
"Вот я и пришёл. Прости меня, что я так неожиданно исчез, но здесь раздались чужие голоса".
"Это был Пётр Петрович, - сказал Саша. - Правда, он не такой сильный, как ты, но тоже герой. Некоторые взрослые кое-чего не понимают, а он всё-всё понимает".
"Ну, я слушаю, о чём ты меня хочешь спросить?"
"А ты не будешь смеяться?" - спросил Саша.
"Ни за что! - сказал Геркулес. - Клянусь тебе именем богини Афины Паллады".
"А-а-а! - сказал Саша. - Вообще-то я в бога не верю, мы теперь знаем, что бога нет. Но ведь ты жил три тысячи лет назад, и у тебя не было другого выхода".
"Афина Паллада - богиня мудрости, - сказал сердито Геркулес. - Она не позволит мне соврать".
"Прошу тебя, не сердись, - сказал Саша. - Если бы ты жил в наше время, и ты бы не верил в бога".
"Спрашивай", - сказал Геркулес.
"Геркулес! - Саше было неловко, и он тянул время. - Скажи, тебя не дразнят "девчонкой" за то, что ты носишь длинные волосы?"
"Я не обращаю внимания на глупых людей, а умные никогда никого не дразнят".
"А меня дразнят "девчонкой". Это Гошка Сапегин придумал, хотя он совсем, по-моему, не глупый".
"Ну, если он не глупый, то он скоро перестанет тебя дразнить. А ты пока потерпи".
"Вот и мама говорит: "Ты пока потерпи". А знаешь, как трудно терпеть?.. Геркулес, а почему ты носишь длинные волосы?"
"Так нравится моей матушке, - сказал Геркулес. - А это для меня закон..."
Мать Саши осторожно подняла его на руки и понесла из комнаты.
"Ах, какой он стал тяжёлый, - подумала она. - Почти мужчина".
Глава седьмая
Стоило ему войти в класс, как на него вихрем налетел Гошка.
- Принёс марки? - спросил он, увидел по Сашиному лицу, что тот ничего не принёс, и закричал: - Не принёс? Несчастный хвастунишка, врун, врун! А может быть, у тебя их даже нет?
- Нет, есть, - соврал Саша. - Просто я забыл.
- Посмотрим, - сказал Гошка. - Потерпим до завтра. А то придётся тебя звать не просто "девчонкой", а "девчонкой-врунишкой".
После школы Саша решил зайти к Маринке и попросить у неё две марки. Подумаешь, две какие-то несчастные марки, неужели она не даст ему их. Он вошёл во двор и увидел, что ворота гаража открыты. Саша сначала заглянул в гараж. Там он увидел своего знакомого шофёра.
- Здравствуйте, дядя, - сказал Саша.
- А, здравствуй, малый, если не шутишь.
- Хотите, я вам принесу воды?
- Ну принеси, - ответил шофёр.
Саша схватил ведро и побежал в глубь гаража за водой. Принёс воду и сказал:
- А теперь мне надо идти.
- Важное дело? - спросил шофёр.
- Да, - ответил Саша. - Важное.
После разговора с шофёром у Саши настроение стало получше. И он побежал к Маринке.
Она была дома одна. Сначала пришлось поиграть с ней в куклы, потом в пароходы, а потом Саша попросил у Маринки, чтобы она показала ему коллекцию папиных марок.
Маринка влезла в папин стол и достала большой квадратный альбом в синем переплёте... Каждая страница была прикрыта в нём папиросной бумагой, а под бумагой, на сером толстом картоне, в карманчиках лежали марки.
- Только ты не перепутай их, а то папа будет ругаться. Он эти марки собирает всю жизнь, с девятилетнего возраста.
- А у нас в классе один мальчик, Гошка Сапегин, - сказал Саша, - тоже собирает марки. И даже меняется.
- Как это - меняется? - не поняла Маринка.
- Очень просто, - сказал Саша. - Он отдаёт, например, твоему папе лишние марки, а твой папа ему свои лишние марки.
- А у моего папы нет лишних марок, - сказала Маринка.
Саша подумал, что, пожалуй, Маринка не даст ему две марки для Гошки, и представил себе, как Гошка завтра будет кричать на него на весь класс: "Врунишка, хвастунишка!"
На каждом листе было написано название страны, но Саше трудно было прочесть эти названия. Он просто ворошил марки: на них были портреты каких-то людей, какие-то дома, деревья, звери, церкви... Их здесь было так много, и Саша подумал, что Маринкин папа совсем не обеднеет, если отдаст ему две марки для этого ненасытного, кровожадного Гошки.
- Ну, насмотрелся? - спросила Маринка.
Ей хотелось побыстрее убрать альбом в стол, потому что папа никому ни под каким видом не позволял брать альбом с марками без его разрешения. И Маринка впервые его сама держала в руках, и сделала она это только ради Саши.
- Сейчас, - ответил Саша и покосился на Маринку. Нет, и просить не стоит, всё равно не даст.
Он уже хотел отложить альбом, но тут позвонили в дверь, и Маринка побежала открывать. А Саша вдруг сделал нечто странное, нечто ужасно необыкновенное, нечто такое, что нельзя никому делать ни при каких условиях: он вытащил из марочного карманчика две маленькие старенькие марки (нет, он не взял большие, хорошие марки) и быстро положил их в карман. При этом у него сильно-сильно заколотилось сердце.
Тут же вернулась Маринка. Саша уже стоял в другом конце комнаты. Маринка взяла альбом и сунула обратно в стол. Саша решил ей сказать что-нибудь весёлое и беззаботное, хотелось ему притвориться, но вдруг у него пропал голос. Он постоял немного и прохрипел:
- Я пойду.
- Посиди ещё немного. Давай поиграем в "дочки-матери". Ты будешь мой сын, а я буду готовить тебе обед.
Но Саша не стал играть и ушёл домой.
Дома он вытащил марки из кармана, разгладил их и положил в дневник.
Глава восьмая
Нельзя сказать, что Саша чувствовал себя спокойно. Нет, совсем не так. Во-первых, ему совсем не хотелось есть, во-вторых, когда он делал уроки, то поставил две большие кляксы.
Бабушка уже два раза говорила ему, чтобы он шёл гулять во двор, но он отказывался.
И вдруг, когда Саша так сидел, раздался звонок в дверь. Он по привычке прислушался, кто пришёл. И когда он услышал голос Маринкиного папы, им овладел дикий страх, он судорожно схватил дневник и сунул его под тахту.
- Евдокия Фроловна, - сказал Маринкин папа, - вы меня ради бога извините, но произошла какая-то странная история: пропали мои две самые ценные марки. Вы понимаете, каждой марке по сто двадцать лет. Я за ними гонялся с детства.
- Вы уж простите меня, но я марки не собираю, - сказала бабушка.
- Извините, извините, я волнуюсь и говорю непонятно. Да, в конце концов, дело даже не в марках, а в факте...
- В каком факте? - спросила бабушка.
- В факте пропажи.
- В факте пропажи?
- Ну да. Возможно, он взял их по глупости. Ну, знаете, как ребята, не отдавая отчёта в своём поступке. Он ведь не понимает, какая это ценность.
- А я тут при чём? - не поняла бабушка.
- Их мог взять только Саша, - ответил Маринкин папа. - Он сегодня был у нас, попросил у Маринки посмотреть мой альбом... И вот результат: нет двух самых ценных марок.
В следующую секунду Маринкин папа и бабушка появились перед Сашей. Они стояли рядом, безмолвные, как статуи.
Саша поднял на них глаза и, стараясь говорить как можно громче, сказал:
- Я не брал марок. Честное слово, я не брал никаких марок.
Может быть, сейчас он даже сознался бы, отдал бы эти марки, но он просто боялся сознаться.
- Саша, - сказал Маринкин папа. Он смотрел на Сашу сверху вниз, и Саше казалось, что он сейчас клюнет его носом в самую макушку. - Я понимаю, ты просто не подумал, тебе ничего не будет, я тебя заранее прощаю, только отдай мне марки.
- Я не брал марок, - снова сказал Саша и даже более уверенно.
Маринкин папа снова клюнул носом. Только теперь Саше показалось, что он просто готов заплакать и совсем не собирается клевать его в макушку.
- Ну, хочешь, я тебе дам за эти две марки пять марок: одну новую, например, марку республики Танганьики, Великобританию, Канаду, Ирак и любую страну по твоему выбору... Ну ладно, я тебе дам десять любых марок.
- Честное слово, я ничего у вас не брал, - сказал Саша. Ему стало как-то полегче, он понял, что никто не докажет, что именно он взял эти марки.
- Саша у нас никогда не врёт, - сказала бабушка.
Маринкин папа снова жалобно клюнул носом и сказал:
- Значит, это всё же сделала она, ну, я ей сейчас покажу!
Он выскочил из комнаты размашистым шагом, и Саша представил себе, как он бежит по лестнице, прыгая сразу через пять, нет, через десять ступенек, как он врывается домой и начинает страшным голосом кричать на Маринку и клевать её своим длинным птичьим носом.
- Саша, - сказала бабушка, - а может, ты всё же взял марки?
- Ничего я не брал, - сказал Саша. - И чего вы ко мне все пристали? Он немного помолчал. - Бабушка, а что он сейчас сделает Маринке?
- Не знаю, - ответила бабушка. - Всякие бывают отцы. Один покричит и успокоится, а другой перестанет разговаривать. Не будет её замечать, точно она для него не существует: в общем, будет прорабатывать её своим молчанием и презрением. А другой, может быть, и накажет ремешком.
Бабушка вышла из комнаты. Саша тяжело вздохнул. Он сидел на тахте, под которой лежал его дневник с двумя марками. Ох эти проклятые две марки!
У Саши сами собой потекли слёзы и закапали на пол. Они падали на чистый, аккуратно натёртый паркетный пол, и на полу появились светленькие точечки от Сашиных слёз. И тут вернулась бабушка. Она посмотрела на Сашу и сразу всё поняла.
Бабушка так сильно побледнела, точно случилось какое-то большое-большое несчастье. Она подбежала к телефону, дрожащими руками набрала номер телефона и закричала в трубку маме: "Немедленно приходи домой!" Мама, видно, что-то спросила бабушку, и та ответила: "Жив, но немедленно приходи домой". Она повесила трубку и заметалась по комнате. Она металась по комнате до тех пор, пока не влетела мама.
- Полюбуйся на своего сынка, - сказала бабушка. - Вот к чему приводит отсутствие отца. Он, он, он... - Бабушка заплакала. - Он украл две марки у Маринкиного отца. Влез в альбом и украл.
- Так, - сказала мама. - А откуда это стало известно?
- Сначала пришёл Маринкин папа, - ответила бабушка. - И он отказывался, нахально так отказывался, нагло. Представляешь, говорит: "Честное слово, я не брал". И я, старая дура, говорю: "Наш Саша никогда не врёт". А потом тот убежал, а он разревелся.
- Ты лгун и вор, - сказала мама. - Сейчас же собирайся, пойдём к Маринке.
Саша сидел, низко опустив голову.
- Посмотри на меня. - Она взяла Сашу за подбородок и подняла его голову.
И Саша увидел её глаза, и её рот, и веки глаз, которые всё время напряжённо вздрагивали. Всё-всё в этом лице было для него незнакомым и чужим.
- Где эти марки? - спросила мама.
Саша встал на колени, вытащил из-под тахты дневник и достал марки. Мама взяла марки в руки и долго-долго смотрела на них, стараясь прочитать, что там написано, точно это сейчас было самое главное.
- Пошли, - сказала мама.
- А может быть, их отнесу я? - робко прошептала бабушка.
Мама ей ничего не ответила, и они вышли на лестничную площадку. Саша шёл медленно-медленно, мама изредка подталкивала его.
Они вышли во двор, пересекли его и вошли в подъезд, где жила Маринка. Сели в лифт и поднялись на шестой этаж.
- Звони, - сказала мама.
Саша надавил кнопку звонка. Им открыла дверь Маринка. Саша внимательно посмотрел на неё: она была такая же, как всегда. Значит, отец её не выполнил своей угрозы.
- Марина, позови своего папу, - сказала мама.
Маринка убежала и вернулась с отцом.
- Здравствуйте, - сказала мама.
- Здравствуйте, - ответил Маринкин папа и как-то весь согнулся, словно ему было неудобно, что он такой высокий.
- Ну? - сказала мама.
- Это я взял, - сказал Саша. Больше он ничего не мог выдавить.
Мама протянула марки Маринкиному папе. Он схватил их и тут же стал рассматривать.
- Всё в порядке, - сказал он довольным голосом, - уголки не повредили. Знаете, я был уверен, что они найдутся, только боялся, что повредят уголки. Это самое ценное в марке. - Потом он посмотрел на Сашу и добавил: - Из тебя никогда не выйдет настоящего коллекционера.
Саша ещё ниже опустил голову, чтобы никого не видеть. Он теперь видел только ноги. Мамины ноги в туфлях на высоких каблуках, ноги Маринкиного отца в туфлях сорок пятого размера и Маринкины ноги в ботинках с облупленными носами. Эти ноги иногда немного двигались. Там наверху над ним его мама и Маринкин папа произносили какие-то слова, но Саша ничего не слышал.
- Нам пора, - сказала мама. - До свидания. Простите.
- Что вы, - сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. - В конце концов всё кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.
Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: "Мужайся". И клюнул носом.
Всю дорогу домой Саша шёл позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она ещё возьмёт да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать...
Глава девятая
На следующий день утром Саша из дому вышел один. Обычно он выходил вместе с мамой, но сегодня она собралась раньше его и, не дожидаясь, не говоря ни слова, хлопнула дверью. А Саша вышел следом.
Он догнал её уже во дворе, вернее, не догнал, а увидал её спину. Рядом с ней шёл Маринкин папа. Мама что-то говорила ему, а он жалобно клевал носом. Видно, мама возмущалась Сашей, говорила, что она теперь никогда-никогда не простит его, что он распропащий человек. Маринкин папа клевал носом, слегка покачивал головой, значит, он был во всём согласен с мамой.
Саша проводил их до троллейбуса, посмотрел, как они сели в троллейбус, как Маринкин папа подталкивал маму в двери машины, потому что троллейбус был набит до отказа. Потом Саша увидел в заднем окне мамино лицо и мамин весёлый платочек, который привёз ей папа из экспедиции по Средней Азии.
А потом Саша развернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут на него наскочило такое настроение, такой страх перед Гошкой, перед его приставанием и дразнилками, что он просто не пошёл в школу. Пускай они учат там свои "А" заглавные и "а" маленькие, "Б" заглавные и "б" маленькие, пускай они учат все остальные буквы, а он останется дурачком. Лучше быть дурачком, чем встречаться с Гошкой, с этим вредным Гошкой, которому он наобещал марки и столько из-за них перетерпел.
А в Москве для прогулок места много, и интересного в Москве очень много, столько интересного, что неизвестно, кто будет дурачком: Саша или те, кто сидит в школе...
Так он прожил целых пять дней. Приходил домой, его кормили, потом он для отвода глаз возился с тетрадями, потом всё прятал в портфель и убегал во двор. Никто с ним не разговаривал: ни мама, ни бабушка. А от Петра Петровича и от Маринки он прятался всеми правдами и неправдами.
В этот день он задержался дома дольше обычного. Бабушка куда-то ушла, и Саша ждал её возвращения, чтобы пообедать.
По коридору прошёл Пётр Петрович, достал что-то из почтового ящика, открыл к Саше дверь и сказал:
- Вам письмо с Камчатки, а мне с Южного полюса. - Потом он внимательно посмотрел на Сашу. (Тот на всякий случай низко опустил голову - так было удобнее: не видишь глаз человека, который с тобой разговаривает.) И добавил: - Где это ты пропадаешь последнее время?
- Я не пропадаю, - сказал Саша. - Просто много уроков.
- Уроки уроками, - сказал Пётр Петрович, - а старых друзей забывать не полагается.
Саша был рад, что поговорил с Петром Петровичем, всё-таки легче на душе. И поэтому, когда Пётр Петрович позвал его условным стуком через стену, он с радостью побежал к нему.
Он вошёл в комнату и почувствовал, что соскучился по ней, по этому беспорядку, по книгам, которые валялись в разных концах комнаты в раскрытом виде: Пётр Петрович всегда читал сразу несколько книг; по карточкам Игоря, развешанным на стенах, по любимому волшебному креслу, по запаху этой комнаты.