Оставшись во Флориде, Гуля не стала продавать "Лань". И мы понимали ее. Это была наименее горькая память о лучших днях. Она так и жила на боту яхты, и не было в Бахья Мар человека, который не считал бы себя ее другом. В колледж она возвращаться не захотела. Всему на свете не научишься, а в том, что она не могла сделать сама, ей был готов помочь каждый. Но вскоре из всех готовых помочь явственно выделился один, и никто не был против: Ховард Бриндль. Его давненько не видали в округе, но раз появившись возле Гули, он взялся вести ее хозяйство с такой невозмутимостью, словно делал это всю жизнь. Он никогда не бездельничал. Он всегда появлялся вовремя и не гнушался никакой работы.
Когда его постоянство стало чем-то большим, чем просто дружеская услуга, весь городок единогласно решил, что так, наверное, будет лучше. Мы с Майером взяли на себя нелегкую роль родителей взрослой дочери и всячески изводили Говарда.
Майера это получалось великолепно: "Ты хочешь чего-нибудь добиться в жизни, Говард? Кем ты собираешся стать? Или ты решил, став счастливым молодоженом, остаться им на всю жизнь?"
Один из таких разговоров происходиол на борту моей "Молнии". Говард посмотрел на нас задумчиво и озабоченно, и сказал:
- Мы часто говорили об этом - я имею ввиду, мы с Гулей. Так что все решено. Гуля знает, у меня почти нет этом, как ее... ну, деловой хватки. Хотя меня, конечно, не устраивает вариант, при котором мы просто проживаем те деньги, что оставил ей отец. Гуля вовсе не хотела этих денег, по крайней мере, не такой ценой. С другой стороны, если бы мой отец оставил такие деньги мне, то почему бы не жить спокойно, раз есть деньги? Опять же, как можете вы определить, стоящим делом я займусь, или нет? Гуля говорит, что ей все равно, потому что денег на счету больше, чем мы способны потратить на жизнь. Пока что мы хотим жить на "Лани", как и прежде, и для начала объехать вокруг земного шара - никуда не торопясь и ни от кого не завися, пусть на это уйдет даже три или четыре года. Но это не значит, что ьы не желаем делать ничего другого, вовсе нет. Если нам подвернется что-нибудь действительно стоящее, мы тут же за него возьмемся. Нам открыто столько возможностей. Но если не подвернется ничего, мы тоже не будем этим уж очень огорчены. Мы давно уже все решили.
- Может, - не без ехидства начал я, - ты захочешь начать оттуда, где закончил Тед?
- Об этом я тоже думал. Он явно собирался в новое плаванье. Но мы с Гулей не сможем размотать весь клубок. Она сказала, что еще раньше обыскала всю бухту, и ничего не нашла. В банке он тоже не оставил ни записей, ни своих заметок. Мы вместе обыскали все судно. Мы искали три дня, целых три дня, дюйм за дюймом. Ничего. Совсем ничего. Да и к лудшему. Какого черта я буду искать себе в океане? Что мне такое нужно, чего у меня еще нет?
Итого, было сделано три обыска. Первый совершили еще мы с Майером, как только узнали о его смерти - в ту же ночь, еще до света. Не для себя, конечно. Для его дочери.
По большому счету Говард был прав. Они были молоды, и легко можно было заметить, что они счастливы быть просто вместе и не тревожиться ни о чем. Так что свадьба не замедлила. К тому же, они всерьез решили отправиться вокруг света, а это требовало больших работ на яхте, замены механизмов, прокладывания курса, изучение навигационных карт и лоций, улаживания дел в банке и так далее. Так что дел у них было по горло. И вскоре мы видели, как "Лань" отчаливает под крики толпы и чаек, уходя в открытое море...
И вот я снова был на ней - впервые с того ноябрьского утра, когда мы провожали счастливую пару, и было это больше года назад.
Я разглядывал яхту, как старую знакомую, которую рад видеть вновь. И меня почти передергивало от комьев какого-то вымазанного в дегте дерьма, налипшего на благородную тиковую палубу. Если яхта с честью пронесла тебя через все волны и глубины из одного надежного порта в другой, она заслуживает хоть сколько-нибудь внимательного отношения. Ее терпеливое безмолвное свидетельствование нагляднее всего показывало глубину трещины в юной семье. Днище, должно быть, уже сплошь залосло зеленой бородой водорослей, вдруг подумал я. Она, наверное, и десяти миль не проплывет без ремонта. Я невольно помрачнел, чувствуя себя как-то неуютно и даже виновато, несмотря на ясное солнышко и прятный ветерок.
Говард вернулся, и я встал и пошел за ним на корму. Вид у него был взерошенный, рубашка на спине намокла от пота. Он сказал, что с еще одним парнем устанавливали мачту их общему приятелю, какому-то Джеру.
- Извини, что так долго.
- Ты вроде бы говорил, что не хочешь обсуждать ваши проблемы? попытался напомнить я.
Он вздрогнул.
- Что? Нет, не совсем так. О, черт! Я имею в виду: почему бы, собственно и нет? Просто это все так ненормально... Трэв!
- Да?
- Я не хочу... не могу даже говорить об этом.
- А ты попробуй.
- Я думаю... нимми-нимми-нимми-нот...
Он сел, уперся большими бронзовыми от загара локтями в большие бронзовые колени и, уставившись в палубу, принялся разминать себе кисти почти машинально.
- Что? Прости, я не расслышал?
Он поднял на меня лицо с покривившимися губами и совершенно отчаянными глазами.
- Я думаю, что она тронулась! Потеряла голову! С дуба рухнула! Ох, черт бы все это побрал...
Неожиданно вскочив на ноги, он принялся нервно расхаживать взад-вперед, что-то бормоча себе под нос, затем так же внезапно застыл, развернувшись ко мне спиной, руками вцепившись а перила. Я услышал не стон, не то всхлип.
Нвконец он успокоился, снова сел и рассказал мне, в чем, собственно дело. Путешествие их началось с Карибских островов, и еще там, застигнутые непогодой, они узнали, как это одновременно прекрасно и утомительно плавать на такой яхте, как "Лань". Оба чувствовали себя великолепно, когда все было хорошо, и бесконечно переругивались о том, кто должен на этот раз выполнять неприятную и трудную работу, как только что-нибудь портилось погода или настроение. Путешествие медового месяца, коварные рифы, ни кем прежде не виданные безмятежные пляжи, тихая музыка в жаркий полдень, вырвавшийся из рук мокрый, хлопающий по ветру парус; соль, въевшаяся в мозоли на руках; умопомрачительное занятие любовью на крохотном необитаемом острове, прямо на пляже, под немыслемым куполом неба. Сан-Доминго, Гуайяма, Фредрикистад, Басе-Терре, Розо, Форт-де-Франс, Кастри, Бриджтаун, Сент-Джорджи, Сан-Фернандо. Оттуда они направились к берегам Южной Америки: Ла-Асунсьон, Пуэрто-Ла-Круз, Каренеро, Ла-Гуэйра, вверх на Кюрасао, потом обратно к материку на Риокачо, Санта-Марту, Картахену, а затем через залив Портобелло к Каналу.
Города и острова мелькали, как стеклышки в каледоскопе. Что-то запомнилось, что-то прошло мимо. Банк присылал деньги - кажется, дважды, но точно он не помнит. Может, и все три, но это вряд ли. Они неспешно плыли вдоль побережья из Южной Америки в Центральную, через... Но тут я оборвал в самом начале новый бесконечный перечень портов и поинтересовался, с чего начались неприятности.
- Как раз на полпути домой, - ответил он. - Последний раз перед тем мы остановливались в Мазатлане, чтобы в очередной раз привести в порядок себя и судно и закупиться провизией. А потом мы... пришли сюда. Мазатлан казался нам удобной точкой для отправления, он находится на той же широте, что и Гонолуну. Мы к тому времени уже оба были приличными навигаторами. По крайней мере, приноровились. Хотя, помнится, один шторм порядком потрепал мне нервы. Это было...
- Говард! Не уклоняйся от сути.
- Ладно, ладно. Первая странность - хотя в тот момент это совсем не казалось мне ни важным, ни странным - была в том, что, как ты знаешь, все на свете острова полны этими пестрыми толпами с дорожными сумками, гитарами и сомбреро, этими туристами-романтиками, жаждущими зафрактовать какую-нибудь яхту. Ну, ты сам их неоднократно видел. Попробуй только подойти у Пуэрто-Рико, и увидишь на пирсах их стройные ряды, галдящие, что им хотелось бы прокататься нп Багамы или на Виргинские острова, а то и на Гренады. Ты же сам говорил нам с Гулей, что какими бы важными они господами не были, уж лучше перевозить бензин в рассохшихся бочках или загрузиться семьей прокаженных.
Его опять понесло в какие-то дебри простанных описаний, к делу Гули никак не относящихся. Я тепреливо ждал. Наконец он добрался до главного. Но острове Санта-Круз они подверглесь атаке двух очаровательных блондинок, которым непременно надо было попасть на Монсеррат, в Плимут, где старшая сестра одной из подружек выходила замуж за адвоката. С ними был еще какой-то юноша, их провожатый, но, по словам, срочные семейные обстоятельства вынудили его покинуть их и вернуться в Штаты. Джой Хэррис и Селия Фокс. Нельзя сказать, что они стали бы уж очень ощутимыи балластом на "Лани". Оплатить проезд девчонкам, конечно было нечем, но они уверяли, что будут работать, в самом деле работать, что не откажутся от самой тяжелой и недной работы на яхте. Славные это были дувушки: тоненькие, загорелые, совсем юные. Определенный налет мудрости и скептицизма выдавал в них опытных путешественниц автостопом.
Гуля с Говардом посоветовались и решили, что девчонки в самом деле славные, и что на обратном пути надо бы прихватить их с собой. Гуля пару раз беззлобно проехалась по поводу первоклассных девочек и своей грядущей роли первой жены в маленьком Бриндль-гареме.
Но застали они только одну из подружек. Хэррис, ту, что помладше и посмазливее. Она сказала, что они с Селией поссорились и пообещали друг другу никогда больше друг с другом не путешествовать. Она полагала, что Селия вернулась в Штаты, но на самом деле, заявила она, ей нет больше дела ни до того, куда поедет Селия, ни до того, как ей это удасться.
- Я по-прежнему ничего не имел против, но у Гули вдруг появились сомнения. Она сказала, что две подружки - это одно, а одна девочка - это совсем другое. Ей, мол, не с кем будет быть, кроме нас, она будет слишком от нас зависеть. Четверо по две пары - это компания, а двое и одна ненужное неудобство. Я совсем не понимал ход ее мыслей, мне казалось, что на яхте нам всем троим с лихвой найдется занятий, так что скучать и зависеть не придется. Я сказал, что вижу в ее доводах только глупое упрямство и каприз. Она ответила, что в конце концов яхта принадлежит ей. Это было совсем непохоже на нее - говорить такие слова, да еще таким тоном, но я пропустил это мимо ушей. Если ей так важно сознавать себя полновластной хозяйкой, то пусть будет так, мне, черт возьми, не жалко. Так что девочка осталась на берегу. Мы даже не дали ей знать, что не сможем взять ее с собой.
Я поднял брови.
- Пока не вижу во всем этом никаких необычностей. Гуля и в самом деле имела полное право настоять на своем.
- Я тогда тоже не увидел. Следующие три дня прошли на удивление тихо. Я отнес это на счет первой нашей ссоры. Не то чтобы настоящей, серьезной, но в общем-то первой нашей ссоры. Это меня встревожило. А потом она разбудила меня в полночь и заставила встать и пойти за ней. Она встала у руля в включила оба дизеля. В этом не было особой надобности, ветра в парусах было вполне достаточно. Я подошел, и она склонила голову мне на плечо, прижалась к моему боку. В темноте перед нами ярко светились сигнальные огни и мерцали лампочки приборной доски. Я сказал: "Посмотри, как хороши сегодня звезды", - а она ответила, что я дешевый, грязный и придурковатый ублюдок, так негромко и спокойно, и ушла. Я не мог понять, что с ней происходит. Я понятия не имел, что она взяла себе в голову. Я долго допытывался у нее, в чем дело, и в конце концов она мне выдала: "Кончай делать из меня дурочку, Ховард. Чего ты, собственно, еще от меня ожидал? Ты сговорился с этой крашенной желтой обезьяной, Джой, очень ловкой обезьяной, ничего и говорить! Я знаю, что ты таскаешь для нее еду, я знаю, что ты трахаешь ее, когда думаешь, что я сплю. Я отлично слышала и ваш шепот, и сладострастные вздохи!" Я не помню дословно ее тирады, но смысл был такой. Я спросил, неужели она в самом деле считает, что Джой в данную минуту находится у нас на борту? И она сказала, что я, черт побери, знаю об этом не хуже ее. Она выкрикнула это с такой убежденностью, что я, клянусь, похолодел. Мы были совершенно одни на яхте! И мы даже не собирались плыть на Монсеррат, куда хотела попасть эта девочка. Так что сам видишь, у меня были все основания для беспокойства.
- И что ты предпринял?
- Я был ошеломлен. Просто раздавлен. Как она могла даже подумать, что я способен на такое! Поэтому, взбешенный, я ответил ей, что она совершенно права, и что я намереваюсь и впреть возить в собой полный трюм классных девочек. Она разрыдалась и убежала в каюту. Мой запал тут же прошел, и я понял, какого дурака свалял, нахамив ей. Я простоял у руля весь остаток ночи до рассвета, пытаясь придумать какой-нибудь выход из этой дурайкой ситуации. Я вырубил двигатели, и когда парус провисал в утреннем штиле, яхта почти не двигалась. Я разбудил ее и предложил самой обыскать "Лань" от носа до кормы. Я вывалил перед ней все ключи из ящика - и рабочие, и запасные, даже ключ от зажигания. Я сказал, что после того как ничего не найдет, пусть позовет меня, и я поднимусь на борт. Я кинул весло в нашу шлюпку - вон ту - и отплыл от яхты на почтительное расстояние, стараясь не глядеть в ее сторону. Потом я догадался постараться заснуть, и мне это удалось. Расбудили меня совершенно немыслемые звуки: Гуля трубила в настоящий коровий рог. К тому времени было уже десять утра. Я поднялся на яхту. Гуля была очень спокойна и очень холодна. Да, она уверена, что еще вчера на яхте присутствовали трое человек. У Джой была целая ночь, чтобы удрать. Она, к сожалению, вынуждена созерцать мою физиономию, но не буду ли я так любезен не прикасаться к ней больше.
Все последующие дни мы были вежливы друг с другом, как японцы. Это не смешно, уверяю тебя. Трое суток мы плыли на Форт-де-Франс, и когда наутро она ступила наконей на берег, настроение у нее было самое настораживающее. Она пыталась улыбаться (больше это напоминало оскал), но зубы у нее стучали. Она висла у меня на локте и выглядела очень напуганной, но не желала говорить, почему. А я просто был рад тому, что она снова рядом со мной, и не особенно ее расспрашивал. Придет время, и она скажет сама. Или покажет, как я догадывался. В городе она отыскала лавочку, где можно было проявить фотопленку и отпечатать карточки. Двенадцать снимков. Как раз три последних кадра на этой пленке и приводили ее в такое возбуждение. Сначала я не понял, почему именно они. Это были три совершенно одинаковые снимка носа нашей яхты, снятого с палубы. Снимки как снимки, скучные, средней паршивости. А она кричала, что сделала три снимка той проклятой девчонки, Джой; два как она нежится на солнышке, и третий, с Джой, глядящей вниз на разбегающиеся от корпуса волны. Бог мой, она собиралась доказать мне, что эта девчонка все же была на яхте. Я сказал ей, что это, вероятно просто галлюцинация от солнечного удара. Я сказал ей, что надо срочно возвращаться в Штаты и показать ее врачам - просто на всякий случай. А она заявила, что с ней все абсолютно в порядке, и что с ней такое случилось впервый и, она надеется последний раз в жизни. Ну и... мы решили на этом поставить точку. Просто постараться забыть, как будто ничего и не было. Выкинуть из головы. И у нас все сразу стало снова великолепно.
Я взглянул на Говарда и подумал, что, кажется, догадываюсь, в чем заключалось странность номер два. Какая-нибудь неисправность, мелкая, но раздражающая. И в самом деле. Еще в Ла-Гуэйре он хотел зайти в док и попросить рабочих отладить генератор. Но из-за некоторых политических ньюансов именно в ту неделю во всем порту не нашелся бы рабочий, который согласился бы подняться на борт американского судна. Так что Говард с Гулей только прошлись по магазинам, запаслись всем необходимым и двинулись на Виллемстад. А генератор тарахтел все громче. И никакая смазка не помогала.
- День мы прошли под парусом, а вечером я включил двигатель. Тут с Гулей случилось чуть ли не истерика. Она неврничала, кричала и постоянно просила меня прислушаться. И каждый раз я не слышал ничего, кроме барахлящего генератора. Она заставила меня несколько раз заглушить двигатель, а потом включить его обратно. И каждый раз, как только я выключал двигатель на всей яхте не было слышно ни звука, а как только я включал его, Гуле начинало казаться, что сквозь шум двигателя она слышит, как смеется и болтает Джой Хэррис. Трэв, я думаю, что она действительно слышала это. Я уверен. Это была самая настоящая галлюцинация. Но для нее, черт побери, эти звуки были настолько реальны, что она чуть ли не заставила меня слышать их тоже. Весь путь до Виллемстада я шел под парусом везде, где было можно. Потому что, стоило включить двигатель, как Гуля уходила в крохотную каюту на носу и запиралась там, заткнув уши. Она стала нервной, бледной, сильно потеряла в весе. В первом же порту я отладил генератор, заменил некоторые детали вовсе. Шума больше не было, и Гуля не могла больше слышать ни голосов, ни смеха, но после этого прежней Гулей она не стала. Она вся как будто поблекла, стала тише говорить и почти перестала смеяться.
Странность номер три была самой загадочной, поскольку Говард так и не понял, что именно случилось. Они уже прошли Канал, вдоволь налюбовавшись видом снизу огромного моста трассы Пан Американ и преодолевали последние восемь миль до Бальбоа-Харбор. Стояла удышливая жара. "Лань" вел на буксире катерок панамской лоцманской службы, медленно лавируя в разношерстном скопище судов. Из акватории они вышли только к вечеру, как раз на закате. Горизонт был чист, вода зеркальна, закат изумителен, так что они решили плыть дальше. Говард рассчитал курс, который должен был вывести их по широкой дуге из Панамского залива, оставив в видимости на западе прекраснейшую панораму Жемчужных островов. Сто девяносто градусов, мимо Жемчужных, пока не покажутся огни Пунта Мала, что произойдет приблизительно около четырех, если продержится ветер, дающий им теперь восемь узлов, а оттуда повернуть на двести тридцать. Этим курсом идти до утра, пока не станет видно побережье, и тогда уже проложить новый курс, напрямую до самого Никойского залива.