Это было ужасно тяжело – все время вверх, обратно тем же путем, которым они уже шли. Когда все почувствовали, что не могут дальше бежать, даже ради спасения собственной жизни, то бросились в сырой мох у водопада за большим валуном, тяжело дыша. С удивлением они увидели, как далеко забрались.
Они напряженно вслушивались, но шума погони не услышали.
– И то хорошо, – сказал Трам, испуская глубокий вздох. – Они не обшаривают лес. Просто дозорные, я полагаю. Но это значит, что Мираз держит здесь сторожевой пост. Фляжки-коряжки! Чуть не попались.
– Я готов себе голову оторвать за то, что повел вас этим путем, – сказал Питер.
– Напротив, – возразил гном, – во-первых, это не вы, а ваш царственный брат, король Эдмунд, первый посоветовал двинуться через Зеркальный залив.
– Боюсь, Д.М.Д. прав, – согласился Эдмунд, который совершенно искренне об этом забыл с тех пор, как события приняли неудачный оборот.
– С другой стороны, – продолжал Трам, – если бы мы пошли моим путем, то точно так же вышли бы на этот новый аванпост или, наконец, обходили бы его с таким же трудом. Думаю, этот маршрут через Зеркальный залив обернулся к лучшему.
– Нет худа без добра, – сказала Сьюзен.
– Пока одно худо, – отвечал Эдмунд.
– Я думаю, нам надо снова идти по самому ущелью, – сказала Люси.
– Лу, ты героиня, – произнес Питер, – ты имеешь право сказать «я же вам говорила». Пошли.
– А как только мы зайдем достаточно глубоко в лес, – добавил Трам, – что бы кто ни говорил, я разведу костер и приготовлю ужин. Однако сначала нужно убраться отсюда подальше.
Не нужно описывать, как они потащились обратно по ущелью. Это было очень тяжело, но, как ни странно, ребята чувствовали себя бодрее. Пришло второе дыхание, а слово «ужин» всех окрылило.
Они еще засветло добрались до ельника, доставившего им столько трудностей, и расположились в соседней лощине. Утомительно было собирать хворост, но все расслабились, когда загорелся костер и они стали готовить куски медвежатины, которые показались бы неприглядными всякому, кто провел день в городской квартире. Гном готовил великолепно. Каждое яблоко (у них еще оставалось несколько штук) заворачивали в ломоть медвежатины – как обмазывают яблоки тестом, только толще, – надевали на палочку и жарили. Сок от яблока пропитывал мясо, как яблочный соус – жареную свинину. У медведя, что питается живностью, мясо не очень вкусное, другое дело медведи, которые предпочитают фрукты и мед, – этот оказался именно таким. Ужин был поистине великолепен. И, разумеется, посуду мыть не пришлось – все просто лежали на спине, глядя на дым из трубки Трама, вытянув ноги и беседуя. Они почти не сомневались, что найдут короля Каспиана завтра и разобьют Мираза в несколько дней. Может быть, для этой уверенности не было никаких оснований, но так им тогда казалось.
Они заснули один за другим, но все очень быстро.
Люси пробудилась от самого глубокого сна, какой только можно себе представить, с ощущением, что голос, который она любит больше всего в мире, позвал ее по имени. Сначала она подумала, что это был голос отца, потом поняла, что нет. Тогда она подумала, что голос принадлежал Питеру, но решила, что нет, и не ему. Вставать не хотелось – не потому, что она чувствовала себя усталой, наоборот, она удивительно отдохнула, все, что болело, прошло, но потому, что ей было так необычайно хорошо и уютно. Они расположились на относительно открытом месте, и Люси видела прямо над собой нарнийскую луну, которая больше нашей, и звездное небо.
– Люси, – снова послышался зов, но голос был не отца и не Питера. Она села, дрожа от радости, а не от страха. Луна так сияла, что лес вокруг был виден почти как днем, хотя казался еще более диким. Позади нее был ельник, дальше вправо выступали вершины скал на той стороне ущелья, прямо перед ней лежала открытая поляна, за которой на расстоянии полета стрелы росли деревья. Люси изо всех сил вглядывалась в них.
– Я уверена, что они шевелятся, – сказала она себе. – Они почти идут.
Она встала, чувствуя, как сильно колотится сердце, и пошла к ним. На опушке действительно стоял шум, как от сильного ветра, хотя ветра в ту ночь не было. И все же шум был не совсем обычный. Люси ощущала мелодию, но не могла ее уловить, как не могла понять слова, которыми деревья едва не заговорили с ней прошлой ночью. Во всяком случае, она различала ритм и, подойдя, почувствовала, что ноги ее просятся танцевать. Теперь не было сомнений, что деревья действительно движутся – сходятся и снова расходятся, как в сложных фигурах сельского танца. («Конечно, – подумала Люси, – когда деревья танцуют, это должен быть очень, очень сельский танец».) Она была среди них.
Первое дерево, на которое она взглянула, показалось ей вовсе не деревом, а огромным человеком с косматой бородой и целой копной волос. Она не испугалась: такое она видела и раньше. Когда же она взглянула еще раз, человек снова стал деревом, хотя по-прежнему двигался. Вы, конечно, не увидели бы, где у него ноги или корни, ведь деревья, когда движутся, не выходят из земли; они продвигаются в ней, как мы в воде. То же самое происходило с каждым деревом, на которое она смотрела. В один миг они были дружелюбными, милыми великанами и великаншами, в которые превращается древесный народ, когда добрая магия призывает его к жизни, в следующий – вновь казались деревьями. Но даже когда они казались деревьями, это были странные, человечные деревья, а когда людьми, это были странные ветвистые и лиственные люди, и все время слышался тот же странный, ритмичный, шелестящий, свежий, веселый шум.
– Они почти совсем проснулись, – сказала Люси. Она знала, что сама проснулась вполне, полнее, чем обычно бывает.
Она бесстрашно шла между ними, пританцовывая и поминутно уступая дорогу исполинским партнерам. Но это лишь наполовину занимало ее. Она стремилась дальше, туда, откуда позвал ее дорогой голос.
Вскоре Люси миновала деревья (так и не решив, что же она делает – разводит руками ветки или в большом хороводе держится за руки, которые, протягивают ей, наклоняясь, огромные танцоры) и за их кольцом действительно обнаружила большую открытую поляну. Она остановилась посредине прелестного, волнующего смешения света и тени.
Круг травы, гладкий, словно садовая лужайка, предстал ее глазам, окруженный танцующими деревьями. И вот – о радость! Здесь был он: огромный Лев, сияющий белизной в лунном свете и отбрасывающий огромную тень.
Если бы не движения хвоста, его можно было бы принять за каменное изваяние, но Люси и на секунду такого не подумала. Она не раздумывала, дружелюбный это лев или дикий. Она бросилась к нему, чувствуя, что сердце ее разобьется, если она промедлит. Потом она почувствовала, что целует его, пытаясь, насколько может, обхватить его шею, зарывает лицо в шелковистое великолепие гривы.
– Аслан, Аслан, дорогой Аслан, – всхлипывала Люси. – Наконец-то.
Огромный зверь перекатился набок, так что Люси оказалась – полусидя, полулежа – между его передними лапами. Он наклонился и чуть коснулся языком ее носа. Она смотрела, не отрываясь, в его большое и мудрое лицо.
– Добро пожаловать, дитя, – сказал он.
– Аслан, – проговорила Люси, – а ты стал больше.
– Это потому, что ты становишься старше, малютка, – ответил он.
– А не потому, что ты?
– Я – нет. Но с каждым годом, подрастая, ты будешь видеть меня все больше.
Она была так счастлива, что не хотела говорить. Но заговорил Аслан:
– Люси, – сказал он, – мы не должны здесь долго лежать. У тебя есть дело, и уже много времени сегодня потеряно.
– Да, разве не обидно? – сказала Люси. – Я ведь ясно тебя видела, а они не поверили. Они такие…
Где-то в глубине огромного львиного тела прокатилось чуть слышное рычание.
– Прости, – сказала Люси, поняв, отчего он сердится. – Я не собиралась наговаривать на других. Но ведь я все равно не виновата, правда?
Лев посмотрел ей прямо в глаза.
– Ах, Аслан, – сказала Люси. – Ты думаешь, я виновата? А что мне оставалось? Я же не могла оставить всех и пойти за тобой одна? Не смотри на меня так… ну да, наверное, могла. Да, и я бы не была одна, если бы была с тобой. Но разве это было бы хорошо?
Аслан не отвечал.
– Значит, – выговорила Люси совсем тихо, – все оказалось бы хорошо – как-нибудь? Но как? Пожалуйста, Аслан! Мне нельзя знать?
– Знать, что могло бы произойти, дитя? – спросил Аслан. – Нет. Этого никто никогда не узнает.
– Вот жалость, – огорчилась Люси.
– Но каждый может узнать, что произойдет, – продолжал Аслан. – Если ты сейчас пойдешь обратно и разбудишь их, и скажешь им, что снова видела меня, что вы должны все сейчас же встать и следовать за мной, – что тогда произойдет? Есть только один способ узнать.
– Значит, ты хочешь, чтобы я это сделала? – прошептала Люси.
– Значит, ты хочешь, чтобы я это сделала? – прошептала Люси.
– Да, малютка, – сказал Аслан.
– Другие тебя тоже увидят? – спросила Люси.
– Поначалу определенно нет, – сказал Аслан. – Позже, смотря по обстоятельствам.
– Но они же мне не поверят! – воскликнула Люси.
– Это не важно, – отвечал Аслан.
– Ой-ой, – запричитала Люси. – А я так радовалась, что тебя нашла. Я думала, ты позволишь мне остаться. Думала, ты зарычишь, и все враги ужаснутся – как раньше. А теперь все так страшно.
– Тебе трудно понять, малютка, – сказал Аслан, – но ничто никогда не происходит так, как уже было.
Люси зарылась головой в его гриву, чтобы избежать взгляда. Однако было что-то магическое в его гриве. Она почувствовала, как в нее вливается львиная сила. Внезапно она поднялась.
– Прости, Аслан, – сказала она. – Теперь я готова.
– Ты львица теперь, – сказал Аслан. – И теперь вся Нарния восстанет обновленной. Ну, иди. У нас нет больше времени.
Он встал и величаво, бесшумно вступил в круг танцующих деревьев, через которые она только что прошла; Люси шла рядом, положив чуть дрожащую руку на его гриву. Деревья расступались перед ними, на миг принимая человеческий облик. Перед Люси возникали высокие и прекрасные древесные боги и богини, которые кланялись Льву; в следующую секунду они вновь были деревьями, но продолжали кланяться, так грациозно раскачивая ветви и стволы, что их поклоны тоже были как танец.
– Ну, дитя, – сказал Аслан, когда деревья остались позади, – я подожду здесь. Иди разбуди остальных и скажи, чтобы они шли за мной. Если они не пойдут, тогда ты должна следовать за мною одна.
Это ужасно – будить тех, кто старше тебя и к тому же смертельно устал, чтобы сообщить нечто такое, чему они скорее всего не поверят, и понуждать к тому, чего они, разумеется, не хотят. «Я не должна об этом думать, я должна делать, что сказано», – убеждала себя Люси.
Сначала она подошла к Питеру и встряхнула его.
– Питер, – прошептала она ему в ухо, – проснись. Аслан здесь. Он сказал, что мы должны сейчас же следовать за ним.
– Конечно, Лу. Куда ты хочешь, – неожиданно отвечал Питер.
Это обнадеживало, но, увы, Питер тут же перевернулся на другой бок и опять заснул. Люси попыталась разбудить Сьюзен. Та действительно проснулась, но только для того, чтобы сказать самым противным, взрослым голосом:
– Тебе все приснилось, Лу. Ложись и спи.
Она принялась за Эдмунда. Очень трудно было разбудить его, но когда в конце концов удалось, он совсем проснулся и сел.
– А? – сказал он недовольным голосом. – О чем это ты?
Люси все повторила снова. Это было самое трудное, потому что с каждым разом получалось все менее убедительно.
– Аслан! – воскликнул Эдмунд, вскакивая. – Ура! Где?
Люси обернулась в сторону Льва, который ждал, терпеливо глядя на нее.
– Здесь, – сказала она, указывая.
– Где? – переспросил Эдмунд.
– Здесь же. Вон. Не видишь? Вот с этой стороны дерева.
Эдмунд некоторое время вглядывался изо всех сил и затем сказал:
– Нет там никого. Тебя ослепил и сбил с толку лунный свет. Это бывает, знаешь. Мне тоже сперва что-то показалось. Это только оптическая… как ее там…
– Я все время его вижу, – сказала Люси. – Он смотрит прямо на нас.
– Тогда почему я не могу его видеть?
– Он сказал, ты не сможешь.
– Почему?
– Не знаю. Он так сказал.
– Ну ладно, – произнес Эдмунд. – Мне это все не нравится, но, наверное, мы должны разбудить остальных.
Глава одиннадцатая
Лев рычит
Когда всех наконец разбудили, Люси пересказала свою историю в четвертый раз. Полнейшее молчание, которое за этим последовало, казалось, отнимало последнюю надежду.
– Я ничего не вижу, – сказал Питер, до боли напрягая глаза. – А ты, Сьюзен?
– Ну, конечно же нет, – отрезала Сьюзен. – Потому что там нечего видеть. Она грезит. Ложись обратно и давай спать, Люси.
– Я надеюсь, – сказала Люси дрожащим голосом, – что вы все пойдете со мной. Потому что… потому что я должна идти с ним, даже если никто не пойдет.
– Не говори глупостей, Люси, – сказала Сьюзен. – Конечно, ты никуда одна не пойдешь. Не пускай ее, Питер. Она нарочно капризничает.
– Если она пойдет, то я пойду с ней, – сказал Эдмунд. – Тогда, год назад, права была она.
– Да, – согласился Питер. – Может быть, она была права и сегодня утром. Нам, конечно, не стоило идти вниз по ущелью. Только все-таки – почему посреди ночи? И почему Аслан для нас невидим? Раньше такого не случалось. Это на него не похоже. Что скажет Д.М.Д.?
– О, я-то вовсе ничего не скажу, – отвечал гном. – Если вы идете, то я, конечно, иду с вами, а если отряд разделится, остаюсь с Верховным Королем. Это мой долг перед ним и королем Каспианом. Однако если вас интересует мое частное мнение, то я обыкновенный гном, который не думает, что есть шанс ночью найти дорогу там, где не нашли ее днем. И мне не по душе говорящие львы, которые не говорят, дружелюбные львы, которые не делают нам ничего хорошего, и огромные львы, которых никто не видит. Это все стручки и лодочки, насколько я понимаю.
– Он бьет лапой по земле, потому что сердится на нас, – сказала Люси. – Мы должны идти сейчас же. По крайней мере, я.
– Ты не имеешь права на нас давить. Нас четверо против тебя одной, и ты младше, – сказала Сьюзен.
– Да ладно, пошли, – проворчал Эдмунд. – Идти надо. Не будет покоя, пока не пойдем.
Он готов был во всем поддержать Люси, но злился, потому что не выспался, и оттого на всех дулся.
– Тогда вперед, – скомандовал Питер, устало продевая руку в ремни щита и надевая шлем. В другое время он сказал бы что-нибудь ласковое Люси, своей любимой сестре, поскольку видел, как она расстроена, и понимал, что ее вины здесь нет. И все равно он поневоле немного на нее досадовал.
Хуже всех была Сьюзен.
– Предположим, я начну вести себя, как Люси, – сказала она. – Я могу заявить, что останусь здесь, что бы ни делали остальные. А вот я так, наверное, и поступлю.
– Повинуйтесь Верховному Королю, ваше величество, – сказал Трам, – и давайте тронемся. Если мне больше не дают спать, лучше уж идти, чем сидеть здесь и препираться.
Итак, наконец они двинулись. Люси шла первая, кусая губы и стараясь не высказать Сьюзен все, что о ней думает. Однако она забыла об этом, когда взглянула на Аслана. Он повернулся и шел, медленно ступая, ярдах в тридцати впереди. Остальные должны были полагаться на указания Люси, потому что Аслан был не только невидим для них, но и неслышим. Его большие кошачьи лапы ступали по траве беззвучно.
Он вел их прямо к танцующим деревьям (танцуют ли те, еще никто не видел, потому что Люси не отводила глаз от Аслана, а остальные – от Люси) и ближе к краю ущелья. «Мушки-колотушки! – думал Трам. – Даже у сумасшествия должен быть предел. Надеюсь, мы не полезем спускаться при лунном свете, не то не миновать нам сломанных шей!»
Довольно долго Аслан вел их по верхней кромке обрыва. Затем они дошли до места, где низкие деревья разрослись по самому краю. Он повернулся и исчез. Люси затаила дыхание, потому что это выглядело, как будто он нырнул со скалы, но ей было так важно не упустить его из виду, что некогда было остановиться и подумать. Она ускорила шаг и скоро сама оказалась среди деревьев. Заглянув вниз, она различила крутую и узкую тропинку, косо уходившую в ущелье, и Аслана на ней. Он обернулся и посмотрел на Люси радостными глазами. Она захлопала в ладоши и начала спускаться следом. Позади она слышала голоса, кричавшие: «Эй, Люси! Оглянись, ради всего святого. Ты на самом краю обрыва. Вернись!» – а затем, чуть позже, голос Эдмунда: «Нет, она права. Здесь есть спуск».
Посередине тропинки Эдмунд догнал ее.
– Посмотри! – сказал он в величайшем волнении. – Посмотри, что это за тень движется перед нами?
– Это его тень, – отвечала Люси.
– Я уверен, что ты права, Лу, – произнес Эдмунд. – Не понимаю, почему я раньше ее не видел. Но где же он сам?
– Там же, где его тень. Разве ты не видишь?
– Ну, мне почти кажется, что я вижу – иногда. Свет такой странный.
– Вперед, король Эдмунд, вперед, – донесся голос Трама сзади и сверху, а затем, гораздо дальше, с обрыва, голос Питера:
– Ну, смелей, Сьюзен. Дай руку. Здесь и ребенок спустится. И перестань ворчать.
Через несколько минут они были внизу, и рев воды оглушил их. Двигаясь осторожно, как кошка, Аслан с камня на камень переходил поток. Посредине он остановился, нагнулся, чтобы напиться, а когда поднял свою огромную голову, стряхивая капли воды, то снова обратил к ним свое лицо. И тогда Эдмунд увидел его.
– О, Аслан! – крикнул он, бросаясь вперед, но Лев махнул хвостом и начал мягко взбираться на дальний обрыв Стремнинки.