Несложно понять, как телесные связи помогают эмпатии. Разговаривая с грустным человеком, мы тоже приобретаем печальное выражение лица, слегка обмякшую позу и можем даже поплакать за компанию. С другой стороны, разговор с энергичным, веселым человеком сподвигнет нас посмеяться и почувствовать себя счастливым. Такую же заразительность в передаче настроений можно увидеть и у животных, хотя вопрос этот изучен недостаточно — все из-за того же несчастного табу на признание существования эмоций у животных. Б. Скиннер недооценивал эмоции, особенно у животных; он говорил, что «„эмоции“ — это прекрасный пример надуманных причин, которыми мы любим объяснять поведение». Скиннер обладал громадным влиянием — его школа напоминала религиозное учение, — но теперь оно, к счастью, исчезает. Исследователям мозга удалось наконец разрубить гордиев узел скепсиса по отношению к эмоциям животных. Мозжечковая миндалина в мозгу человека, к примеру, активизируется, когда мы смотрим на изображения открытых ран и жестокости, напоминающие, в частности, сцены ада на картинах Босха. Электрическая стимуляция той же мозжечковой миндалины у крыс заставляет их бежать без оглядки, испражняться и забиваться в угол. Тут уж достаточно очевиден вывод о том, что у крыс и людей один и тот же участок мозга отвечает за одно и то же эмоциональное состояние — страх. Применяя эту же схему исследования к любви, радости, злости и т. п., современная нейробиология свободно исследует эмоциональную жизнь животных.
Меня никогда не привлекал взгляд на животных как на машины, дающие определенную реакцию на определенный раздражитель. Это настолько обедненное представление о животных, что я толком не знаю, как приступить к его опровержению. Даже Скиннер изменил свою точку зрения, как сообщила нам страдающая аутизмом Темпл Грандин, специалист по поведению животных. 18-летней студенткой ей довелось встретиться со Скиннером, и встреча эта прошла непросто. Так, Грандин в самом начале пришлось объяснить профессору, что не стоит класть руку ей на колено. Она задала вопрос о том, насколько полезно было бы больше узнать о мозге. Скиннер ответил: «Нам не нужно знать о мозге, у нас есть выработка инструментального условного рефлекса». Мне такой ответ представляется поразительным: как может ученый отказаться от знаний о чем бы то ни было? Разве знание — не абсолютная ценность? Если, конечно, оно не угрожает любимой теории! Неужели Скиннер, подобно многим другим, страдал предвзятостью несоответствия? Помня, насколько ее собственные проблемы связаны с функционированием мозга, Грандин вежливо возразила. Она утверждает, однако, что ближе к концу жизни Скиннер на собственном опыте убедился в том, что условные рефлексы — это еще не все, и прозрел. На тот же вопрос о том, полезны ли знания о мозге, он тогда ответил: «Пережив инсульт, я думаю, что да».
Нейробиология сообщает об эмпатии два принципиально важных факта. Первый: не существует четкой разделительной линии между эмоциями человека и животных. Второй: эмпатия передается от тела к телу. Вы колете руку женщины иглой, и центр боли в мозгу ее мужа возбуждается от одного только вида этой процедуры. Его мозг реагирует так, как будто вы воткнули иглу в его собственную руку. Вспомнив все, что нам известно о зеркальных нейронах, мимикрии и заразительности эмоций, можно сделать вывод о том, что «телесный канал» эмпатии возник по крайней мере одновременно с отрядом приматов — но мне лично представляется, что значительно раньше. А поскольку я посвятил целую книгу «Век эмпатии» (The Age of Empathy) исследованию ее происхождения, здесь позволю себе ограничиться лишь несколькими примерами.
Один из моих коллег разыгрывает старую детскую песенку про дырявое ведро. Мэтт Кемпбелл ходит по вольеру с пластмассовым ведром, в дне которого прорезана маленькая дырочка. Наши шимпанзе научились прижиматься глазом к этому отверстию и смотреть видео на айфоне, закрепленном на противоположной стенке ведра. Таким образом, мы точно знаем, кто смотрит, причем остальные шимпанзе не могут ничего увидеть. Делается все это с целью измерить заразительность зевания — специфического явления, непосредственно связанного с эмпатией. Так, люди, быстрее других начинающие зевать «за компанию», обладают при этом и максимальной эмпатией. А дети с дефицитом эмпатии, к примеру больные аутизмом, вообще не чувствуют заразительности зевания. Наблюдая на экране зевающих человекообразных обезьян, наши шимпанзе зевают как сумасшедшие, но только в том случае, если они лично знакомы с обезьяной на видео. Видео незнакомых обезьян не производит на них никакого действия. Это позволяет предположить, что главное здесь не открывание и закрывание рта: вероятно, происходит самоидентификация с зевающим героем сюжета. Кстати говоря, знакомство с объектом играет существенную роль во всех исследованиях по эмпатии, как у людей, так и у других животных. Эмпатическая реакция тем сильнее, чем ближе мы знакомы с объектом и чем больше у нас общего. В полевых исследованиях на людях (такие скрытые исследования проводились в ресторанах, приемных и т. п.) заразительность зевания действовала быстрее и чаще на родственников и близких друзей, чем просто на знакомых и тем более незнакомых людей.
В качестве шутки, связанной с нашим предметом, — особенно с учетом моего разговора с далай-ламой — хочу упомянуть недавнюю Шнобелевскую премию. Как известно, эту пародию на Нобелевскую премию получают исследования, которые «сначала вызывают смех, а затем заставляют задуматься». В 2001 г. ее получила попытка выявить заразительное зевание у черепах. Ученые Венского университета поместили двух угольных черепах к черепахе того же вида, которая предварительно была обучена открывать и закрывать рот. Поскольку никакой реакции не последовало, они заключили, что заразительное зевание — не просто рефлекс, а следствие мимикрии и эмпатии, которых у черепах нет.
Чтобы вы не подумали, что эмпатическая мимикрия у приматов проявляется только в экспериментальных условиях, скажу, что имеется множество свидетельств ее спонтанного проявления. Когда-то давно в зоопарке Арнема мне довелось наблюдать, как раненый самец ковылял по вольеру, опираясь не на костяшки пальцев, как обычно, а на согнутое запястье. Вскоре за несчастным уже тянулась целая вереница молодых шимпанзе, причем все они опирались только на запястья. А однажды, уже здесь, на опытной станции Центра имени Йеркса, я стал свидетелем того, как роды вызвали у самки телесную самоидентификацию с подругой.
«Через наблюдательное окно мне было видно, как вокруг Мей собралась толпа — быстро и молча, как будто по какому-то тайному сигналу. Стоя на полусогнутых ногах, Мей держала под собой раскрытую ладонь, готовясь подхватить младенца, как только он выскочит. Самка постарше, Атланта, стояла рядом с ней в похожей позе и делала в точности те же движения рукой, но между своих собственных ног, что явно было лишено смысла. Когда, минут через десять, появился малыш — здоровенький сынок, толпа всполошилась. Одна из шимпанзе завопила, другие начали обниматься; это ясно показывало, насколько все они были захвачены процессом. Атланта, скорее всего, идентифицировала себя с Мей, потому что раньше и сама многократно рожала. Как близкая подруга, она в течение нескольких следующих недель ухаживала за молодой мамой почти непрерывно».
Еще один рассказ касается покалеченного шимпанзе в угандийском заповеднике Будонго-Форест. Катерина Хобейтер описывает почти 50-летнего самца шимпанзе по кличке Тинка, у которого были серьезно изуродованы кисти передних конечностей и парализованы запястья. Кроме того, он страдал хронической кожной инфекцией, причинявшей ему сильнейший дискомфорт, — ведь из-за покалеченных рук он к тому же не мог почесаться. Однако Тинка изобрел для себя способ чесаться при помощи лиан — примерно так же, как мы растираем спину полотенцем, скручивая его и держа двумя руками. Он наступал задней конечностью на свисающую с дерева лиану, натягивая ее, и терся об нее головой и боками. Эта странная процедура была, очевидно, достаточно эффективной, потому что Тинка часто к ней прибегал. У здоровых шимпанзе не было никаких причин так поступать, но было замечено, как молодые шимпанзе следовали примеру Тинки. Они регулярно чесались о натянутые специально для этого лианы. Такой забавной привычки нет ни в одной другой популяции шимпанзе, и ее распространение представляется мне еще одним результатом деятельности зеркальных нейронов.
Телесная эмпатия работает на бессознательном уровне, и, вероятно, поэтому мы склонны недооценивать ее. Мне приходилось даже слышать, как политические комментаторы сравнивают эмпатию с «хрупким цветком», неспособным играть серьезную роль в обществе. Очевидно, подобные вещи говорят не без задней мысли, забывая при этом, что еще Авраам Линкольн считал: американскую нацию скрепляют узы отзывчивости. Так, решение Линкольна сражаться против рабства было в значительной степени обусловлено его эмоциональной реакцией на страдания других. Одному из друзей на Юге он писал, что воспоминания о скованных цепью рабах доставляют ему «непрерывные мучения». Но если даже судьбоносные политические решения могут приниматься, по крайней мере отчасти, под влиянием эмпатии, недооценивать ее значения нельзя. Лично я считаю, что в обществе без эмпатии и солидарности и жить не стоит.
Телесная эмпатия работает на бессознательном уровне, и, вероятно, поэтому мы склонны недооценивать ее. Мне приходилось даже слышать, как политические комментаторы сравнивают эмпатию с «хрупким цветком», неспособным играть серьезную роль в обществе. Очевидно, подобные вещи говорят не без задней мысли, забывая при этом, что еще Авраам Линкольн считал: американскую нацию скрепляют узы отзывчивости. Так, решение Линкольна сражаться против рабства было в значительной степени обусловлено его эмоциональной реакцией на страдания других. Одному из друзей на Юге он писал, что воспоминания о скованных цепью рабах доставляют ему «непрерывные мучения». Но если даже судьбоносные политические решения могут приниматься, по крайней мере отчасти, под влиянием эмпатии, недооценивать ее значения нельзя. Лично я считаю, что в обществе без эмпатии и солидарности и жить не стоит.
Но человеческую эмпатию не останавливают видовые барьеры. Она присутствует и в нашем отношении к подопечным животным. Возьмите в качестве примера хотя бы спор о холощении свиней. Во многих странах это делается, или по крайней мере делалось раньше, без анестезии. На одном из совещаний противники такой практики натолкнулись на жесткое сопротивление со стороны ученых и ветеринаров, которые задали вопрос: что мы знаем о боли и как ее можно измерить? Естественно, прозвучали и обычные банальности вроде: «Мы понятия не имеем, что они чувствуют». На следующее заседание противники привезли видеозапись. Они не стали давать никаких оценок, только сказали, что, поскольку речь идет о процедуре, будет справедливо посмотреть своими глазами, как она в настоящее время проходит. Затем была показана сцена холощения находящегося в сознании хряка. Животное подняло такой визг и визжало так долго, что к концу процедуры мужчины в комнате выглядели очень бледно и сидели, крепко зажав руки коленями. Эта видеозапись больше, чем какие бы то ни было рациональные аргументы, изменила отношение законодателей к этому вопросу.
Такова сила телесной эмпатии.
Спасенный крысой«Кто мне ближний?» — спросил законник в ответ на рекомендацию «возлюбить ближнего своего, как самого себя», данную Иисусом. Он считал, что некоторых людей очень трудно «возлюбить», и пытался добиться от учителя более конкретных указаний. Ответ был дан в виде притчи о добром самаритянине.
Мимо полумертвой жертвы разбойничьего нападения, оставленной возле дороги, проехал сначала священник, потом левит; оба они были религиозными людьми и прекрасно знали этические предписания. Но им не хотелось прерывать свое путешествие, и оба они постарались побыстрее миновать несчастного. Только третий прохожий, самаритянин, остановился возле бедняги, перевязал его раны, посадил на осла и вывез в безопасное место. Человек этот принадлежал к классу «нечистых» людей, презираемых всеми евреями (которым, вообще говоря, предназначалась притча); тем не менее он один из всех проявил милосердие и по зову души вошел в положение раненого. Библейская притча учит опасаться книжной этики, которая нередко сама оправдывает пренебрежение к положению других людей.
Но это лишь один из содержащихся в притче уроков. Другой урок заключается в том, что каждый человек для нас — ближний, даже тот, который на нас не похож. Учитывая ограниченность человеческой и животной эмпатии, следовать этому уроку намного труднее. Даже в простейшем вопросе, таком как заразительность зевания, доказать самоидентификацию с незнакомцами очень трудно. И шимпанзе, и человек присоединяется к зеванию знакомых с большей готовностью, чем к зеванию посторонних. Эмпатия безнадежно пристрастна; это было показано, к примеру, в исследовании, где ученые из Цюрихского университета измеряли нейронный ответ человека на страдания других людей. Мужчины смотрели, как в соседней комнате получает удары электрическим током либо болельщик их собственного футбольного клуба, либо болельщик клуба-соперника. Стоит ли говорить, что швейцарцы относятся к футболу очень серьезно. Эмпатию проявляли только к болельщикам своего клуба. Более того, вид страданий болельщика соперничающего клуба активировал в мозгу центры удовольствия. Вот вам и возлюби ближнего!
То, что групповые предпочтения возникли одновременно с эмпатией, стало ясно из исследований на грызунах. Лабораторные мыши помещались в прозрачные стеклянные трубки, где они могли видеть друг друга. При этом одной из них давали разведенную уксусную кислоту, от которой мышь — по словам экспериментаторов — испытывала легкую желудочную боль. Мышь реагировала на это потягивающимися движениями, свидетельствовавшими о явном дискомфорте. Другая мышь, видевшая страдания сородича, тоже начинала вести себя так, будто испытывала боль. Однако этот эксперимент на сочувствие срабатывал только в тех случаях, когда испытуемые мыши раньше жили вместе. Вид страдающего незнакомца оставлял их равнодушными.
В этом опыте мыши демонстрировали эмоциональное заражение, хорошо известное и у людей. Мы все знаем, как распространяется радость или грусть и как сильно влияет на нас настроение окружающих. Говорят, что лучшая дорога к счастью — окружить себя счастливыми людьми. Эмоциональное заражение изучали, к примеру, на базе утверждения о том, что средний человек скорее умрет, чем согласится выступить публично. Испытуемых почти без подготовки просили выступить перед аудиторией, после чего у всех брали пробу слюны и проверяли уровень кортизола — гормона, связанного с тревогой. Выяснилось, что стресс выступающего передавался аудитории. Слушатели следили за каждым словом и чувствовали себя спокойно, если выступающий говорил уверенно, но если он волновался, тоже начинали нервничать. Тот самый телесный канал, о котором мы упомянули в связи с фильмом «Король говорит!», сближал гормональные уровни выступающего и слушателей.
Во втором исследовании работали с крысами. Несмотря на дурную репутацию этих животных, мне нетрудно о них рассказывать, потому что в студенческие годы я и сам держал дома ручных крыс. Не то чтобы они добавляли мне популярности у девушек, но именно тогда я узнал, что крысы чистоплотны, умны и привязчивы. В эксперименте, проведенном в Университете Чикаго, крысу помещали в загончик, где она могла видеть прозрачный контейнер с другой крысой. Эта вторая крыса была заперта и испытывала явный дискомфорт. Так первая крыса не просто разобралась в том, как можно открыть засов на маленькой дверце и выпустить товарку на свободу, но и делала это с поразительной мотивацией. Если в загончике оказывалось два контейнера — один с запертой крысой, другой с шоколадной стружкой, — подопытная крыса часто спешила сначала выпустить товарку и только потом направлялась к лакомству. Если же выбирать нужно было между пустым контейнером и контейнером с шоколадной стружкой, то крыса сразу же направлялась к еде. Результаты этого исследования говорят о силе эмоций у животных и полностью противоречат концепции обучения Скиннера. Авторы интерпретировали поведение крыс как альтруизм, основанный на эмпатии, и заключили, что «ценность освобождения оказавшегося в ловушке товарища существует на паритетных началах с ценностью доступа к шоколадной стружке».
Эксперимент с освобождением имеет отношение к более сложному типу эмпатии, известному как отзывчивость. Мы не знаем в точности, как эмпатия транслируется в попытку помочь или утешить, но понятно, что она как минимум требует ориентации на другого. Эмпатия может быть пассивной — тогда это просто чувствительность к страданиям других, но отзывчивость всегда направлена вовне. Она выражает тревогу за других и одновременно порыв как-то облегчить их положение. Именно об этом говорит нам притча о добром самаритянине. Если сердце не каменное, то вид стонущего человека на обочине дороги неизбежно активирует эмпатию у другого. Два религиозных персонажа, вместо того чтобы перевести это переживание в отзывчивость, попытались от него избавиться — и для этого намеренно переместились подальше от его источника. Самозащита — обычное дело; так зрители в кинотеатре закрывают глаза руками, чтобы не видеть страшных кадров. Говорят, что в результате мало кто из зрителей на самом деле видел ключевую сцену фильма «127 часов», в которой человек, придавленный тяжелым камнем, ампутирует себе руку перочинным ножом. Самаритянин же, напротив, не только поворачивается лицом к чужому страданию, но и проявляет отзывчивость. Не жалея о потерянном времени, не боясь испачкаться, не думая об уловках грабителей, он прежде всего действует во благо человека, оказавшегося в беде.
Всевозможные уловки, к которым человек прибегает, чтобы оправдать свое бездействие, тоже были исследованы в одном любопытном эксперименте. Студентам университета велели быстро перейти из одного университетского здания в другое, разместив на их пути «жертву». Только 40 % из них спросили у «пострадавшего», что случилось. Студенты, которым приходилось спешить, помогали гораздо реже, чем те, у кого было время. Некоторые буквально переступали через стонущую «жертву», даже несмотря на то, что, по иронии экспериментаторов, темой лекции, на которую торопились слушатели, была история о добром самаритянине.