Она вернулась. Так что же ей ответить? Леха Шатун опустился на колени, обнял и прильнул лицом к коленям Евы – это и был ответ. Ее мягкие ладошки легли на его плечи, а нос она уткнула в волосы Лехи, полушепотом произнеся:
– Все это время мне хотелось, чтоб ты меня согрел… как тогда…
Ева убежала, когда он спал, не сказав ему адреса, не назначив свидания. Может, это нелепо, но Шатунов вовсе не сердился на нее. Наверное, так надо. Правда, сразу затосковал. В то же время Леху наполняла уверенность, что она обязательно вернется, обязательно…
Придя на работу, он узнал страшную новость, ударившую по нему с огромной силой: Жирнов, первый в его жизни человек с большой буквы, бескорыстный наставник… ЗАСТРЕЛИЛСЯ…
7
Три порции кофе заказал Марин и попросил официантку принести большую кружку, туда слил напиток из всех чашечек, вернул их на поднос и улыбнулся девушке, дескать, огромное тебе спасибо, свободна. Он уставился в телевизор на стене и просмотрел четыре длинных клипа, наконец:
– Извини, раньше вырваться не мог.
Рожкин – ровесник Марина, такой же высокий, но из-за худобы ему больше подходит определение длинный и нескладный. Зато он умный – страсть. Мало людей, умеющих знания соединить с практикой, Рожкин умеет. Стоит посмотреть на его широкий лоб с глубокими залысинами, сразу понимаешь: мозгов там видимо-невидимо, и все по ГОСТу. Пожалуй, более ценного представителя следствия не отыщешь, ведь Рожкин кто? Криминалист! И он был на месте преступления.
– Пить-есть будешь? – осведомился Марин. – Не стесняйся, бабки не мои, за все платит шеф.
– Ммм… – беря меню, одобрительно протянул тот.
Он заказал лапшу, мясо с гарниром, салат, три сдобных булки с джемом, пакет апельсинового сока и кофе – всего-то чашечку. Главное, съест все, а через час побежит в ближайший гастроном за перекусом, в общем, не в коня корм.
– Чем порадуешь? – спросил Марин.
– Ничем.
– Я зря тебя кормлю? Так, вернем заказ…
– Ничем не порадую – это значит имени убитого не назову. Его отпечатков нет в картотеке. Обрыв, дорогой.
Стало быть, не было совершено этими ручками преступления, убитый Ксенией мужчина не привлекался, не мотал срок. Жалко. Во время паузы официантка принесла салат и пакет с соком, Рожкин в предвкушении трапезы прищелкнул пальцами, а они у него длинные, как у музыканта, и схватился за вилку.
– Он что, новичок? – озадачился Марин. – Как же его взяли на ответственное дело?
– Почему новичок? А если не попадался?
– Крутой, да? Как же его застрелила женщина?
– Всего не просчитаешь. По ряду признаков – начинающейся седине на висках, зубам, изменениям в тканях и органах, по складкам на шее ему примерно тридцать пять-тридцать семь лет. В этом возрасте карьеру киллера не начинают, хотя наверняка есть исключения. Телосложение, анатом говорит, суперкрепкое, убитый следил за состоянием своего тела.
– Занимался спортом? – догадался Марин.
– Да. Но это увлечение не дилетанта, спорт для него был образом жизни. Далее. На ладонях обнаружены несмываемые следы, он подолгу держал в руках огнестрельное оружие…
– То есть регулярно упражнялся в стрельбе?
– Настолько регулярно, что руки впитали порошинки, а ты говоришь – новичок. Убитая подловила его на самоуверенности. Он вошел, эдакий хозяин положения, а она стреляла снизу, судя по пулевым каналам в теле. Может, сидела на полу или стояла на коленях. От бабы, даже зампрокурора, он такой подлянки не ждал. Ну, а теперь повод для размышлений: чуть ниже левого плеча у него тату – анкх.
– Это еще что?
– Символ бессмертия. Молодежь, обожающая обрубки от слов, называет символ короче – анк. Но правильно – анкх.
Рожкин вынул из папки фото и передал Марину, тот его вертел в руках, разглядывая со всех сторон. Официантка принесла мясо, источающее убийственный аромат канцерогенов и вызывающее волчий аппетит от одного лишь вида зажаренной корочки. Рожкин с алчностью голодающего принялся кромсать ножом кусок, возмутив Марина, положившего фото на середину стола и ткнувшего в него пальцем:
– Э, погоди жрать! Разъясни, где в этом знаке повод?
– Повод – смысл.
– Шутишь? Сейчас даже сопливые девчонки лепят татушки куда ни попадя. Тоже со смыслом?
– Обязательно. Или чтоб красиво было – и это тоже смысл. Ладно, начнем с креста. Называется «тау» и напоминает нашу букву «Т»…
Механически Рожкин вынул из нагрудного кармана авторучку и провел по фотографии, показывая наглядно, где спряталась буква «Т».
– Здесь же меч… – поднял брови Марин. – Или кинжал.
– Но в форме креста. Именно на тау распяли Иисуса Христа, а не на том кресте, который стал классическим знаком христианства. Распятие на столбе с перекладиной было популярной казнью в Римской империи, римляне сделали его символом смерти, антиподом первоначального смысла. А значение тау – жизнь!
– Так это римский символ? – заинтересовался Марин.
– Крест-тау был священным символом и в Древнем Египте, Греции, Индии, у арабов. Дальше. Если к перекладине точно над столбом поместить круг или овал… А круг – фигура без начала и конца, как сама вечность, космос, вселенная, сечешь? Итак, тау с овалом, и – мы получаем crux ansata, который встречается даже у майя! А это другой континент. Как он туда попал? Невольно задумаешься о божественном происхождении всего живого на земле, да?
– Вернемся к прозе: убитому и татуировке, – предложил Марин, но вторая особенность Рожкина – порассуждать на тему:
– Это ж интересно! Crux ansata называли символом символов. В Древнем Египте он был не только символом жизни божественной и человеческой. Он олицетворял мудрость, знание, силу и власть. Поэтому его клали в саркофаги фараонов при захоронении. В Вавилоне анкх – символ бессмертия. Ты вслушайся в магические слова: «сила и жизнь, власть и бессмертие…» Разве не об этом мечтает…
– Всякий урод, возомнивший себя богом, – закончил Марин.
– Примерно! Теперь смотри: по бокам, окружая овал, то есть вечность, расположены крылья летучей мыши. У майя с наступлением темноты поклонялись этим тварям для защиты от врагов. В наше время этот анкх стал популярным после фильма о вампирах и приобрел значение оберега. Граждане склонны к мистификации, им кажется, существуют защиты от всего дурного – руны, пентаграммы, магические узоры, ладанки, нужно только их всегда иметь при себе. В этом смысле татуировка – идеальный оберег.
Может и так, но Марину нужен толчок, а не пополнение знаний о древних символах, которые, вполне вероятно, никогда не пригодятся. Естественно, он разочаровался:
– Ты пришел, чтоб рассказать о значении тату?
– Не угадал, – весело рассмеялся Рожкин. – А претендовал на звание великого сыщика.
Взяв снимок, он уставился на татуировку, словно искал в ней еще один, подспудный смысл, который не сразу открывается. Загадки – часть его профессии, их нужно любить, чтобы работать криминалистом, нужно чувствовать, что в простой предмет кто-то вдохнул частицу себя. Хорошую ли, плохую, но частицу, передающую информацию о хозяине. Зашифрованную, конечно. И нужно искать шифр. Рожкин чувствовал: тату – нить, ведущая к убийцам, потому столько времени копался в символике.
– Убийство, по сути, дерзкое, спланированное, совершенное группой… А убитый не мальчик, чтоб верить в обереги и поклоняться идолам. Почему не допустить, что тату – это еще и эмблема?
– Эмблема? – задумался Марин. – Допустим. В таком случае она должна объединять общей идеей каких-то людей. Кого?
Рожкин пожал плечами, но он был настолько в теме, что без перебоев выдавал новые предположения, основанные на логике:
– По одной из легенд такую форму имел ключ от рая, который был дан святому Петру. У некоторых древних народов анкх олицетворял ключ к тайнам жизни и знаниям. А ключ, открывающий врата смерти, – как тебе?
– ?!
– Я серьезно. Вот тебе и идея – смерть. Сейчас сдвинутых на смерти полно, посмотри, какая идет пропаганда и эстетизация самоубийств, к примеру.
– Ну, убийство как раз открывает врата смерти… Тогда и у остальных адептов должна быть татуировка-анкх.
– Точно! Но это предположение, – неожиданно охладил его Рожкин, улыбаясь и помотав из стороны в сторону указательным пальцем. – По нашей версии убитый должен принадлежать какой-то организации, например, секте…
– Надеюсь, убийство зампрокурора не ритуальное?
– Полагаю, все проще. Люди зарабатывают убийствами, а тату, кодексы, организации – чистые понты. Ничто так не подводит, как понты, честное слово. Меня на эту мысль больше натолкнули выстрелы в затылок уже мертвого товарища. На первый взгляд жестокость неоправданная, а на второй…
– Убитого не должны опознать! – прищелкнул пальцами Марин.
– И выходные отверстия сделали свое дело – лица нет. А если нет лица, как искать близких для опознания? По татуировке? Глупо. Думаю, анкх распространен среди тех же го´тов – течение среди молодежи, слышал?
– Убитого не должны опознать! – прищелкнул пальцами Марин.
– И выходные отверстия сделали свое дело – лица нет. А если нет лица, как искать близких для опознания? По татуировке? Глупо. Думаю, анкх распространен среди тех же го´тов – течение среди молодежи, слышал?
– Естественно. Что ж, поищем го´тов.
Рожкин уже приговорил вторую булку и почти литр сока выдул, его способности переварить пищу без последствий – заветная мечта миллионов женщин с лишними кагэшками.
– Скажи, Марин, а твоя заинтересованность в чем?
– В бабках. Шеф хочет знать, кто убил его знакомую, просил меня помочь в расследовании.
– Для чего?
– Не спрашивал. А это тебе за содержательную беседу от шефа. – Марин кинул на стол конверт, Рожкин взял, заглянул внутрь и присвистнул. – Еще получишь столько же, если поделишься дальнейшими сведениями по поводу преступления в Пухове, а я поделюсь своими. У нас с тобой одна благородная цель – поймать преступников, да? Ну и подзаработать. Кстати, какие версии?
– Профессиональная, конечно.
– Угу. – И не удержался Марин, чтоб не съехидничать: – Незаслуженно отмотавший срок преступник вернул долг обидчице… Муровая версия, но у меня и такой нет. А еще?
– На сегодняшний день версия в единственном числе.
Вдруг мимо окна прошла она, гордая и неприступная, окутанная печалью и задумчивая, обманчиво-самостоятельная, ибо взгляд у нее отчаянно-зовущий, а истинно самостоятельному человеку никто не нужен. Подумаешь, папина дочка… Марин подхватился:
– Я пошел… мне пора…
Рожкин не дал ему уйти, схватил за руку и дал совет:
– Ты все же поинтересуйся у шефа, зачем он лезет в это дело, а то всякое случается. Она же ему не жена, не дочь, не сестра, зачем рисковать?
– Угу. Пока.
Он выскочил на улицу, а Сабрины и след простыл. Марин побежал в сторону, куда она ушла, наскакивая на прохожих. Догнать бы…
Очертя голову Тата носилась по офисам, униженно клянча деньги у бывших. Не давали! У нынешних мужчин жадность перевесила совесть. Тата сыпала проклятия и уходила, напялив на себя гордый вид, как паранджу, а под ней умывалась горючими слезами. На очереди Дубенич. Перед ним она робела, сама не зная почему, хотя он был доступен и прост в общении.
Как многие состоятельные мужчины его возраста, он полноват. Но если взглянуть на него другими глазами, то умное и властное лицо, пожалуй, перевесит первое впечатление от возраста. Умных, успешных и сильных женщины любят, в том числе и молоденькие. С последними тягаться – легче перетопить их, как котят, да и то не поможет, слишком много их развелось. Безусловно, выглядит Тата отпадно, но в своей весовой категории, когда из толпы обожателей остаются лишь истинные ценители, точнее, любители дам постбальзаковского возраста, Дубенич не из их числа.
– Ты не хочешь мне помочь… – с обидой и горечью сказала она.
– Танюша, – опустив глаза, как девственница, произнес он, – я давал тебе немалые суммы на развитие, так? И где оно?
– Что? – хлопнула она чудо-ресницами, которые искусно нарастили в салоне красоты.
– Развитие где? Тань, при твоей лени и бездарном руководстве ты еще долго продержалась.
– Намекаешь, что меня продержали? – с придыханиями сказала Тата, намереваясь в обморок упасть, если потребуется. – Любовники, да? Это сплетни, вокруг меня всегда было полно интриг и сплетен.
Чтоб утверждать, мол, у тебя был легион любовников, я числился в том же отряде рядовым, а думал, дурак, я генерал, нужно застать с поличным. Тата готова поклясться: ты был единственным, кого я… и так далее, но! Ему глубоко безразлично, с кем она была и есть. Это заметно по равнодушию на лице и скуке в глазах, по тому, как он поглядывал на часы и наполнялся нетерпением – точь-в-точь Генка Белик.
– Татуля, – тоном старшего брата сказал Дубенич, – ты же давала повод к сплетням, демонстрируя романы, впрочем, не о том речь. Тань, денег я тебе не дам. Извини.
– Почему? Хочешь сказать, ты почти нищий?
– Я не нищий и никогда им уже не буду. К счастью. У меня принцип: не умеешь поставить бизнес – уступи место.
Глядела в его бесстыжие очи Тата и думала: «Свинья свиньей, и мозги наверняка свинячьи, а деньгами облеплен, как афишами рекламный щит. Да он должен пожизненную ренту назначить мне за то, что я спала с ним». Спала-то не вчера, не год назад, а когда-то! И границы «когда-то» простираются так далеко, что стерлись в памяти.
– Это жестоко! – выдавила она со слезой в голосе.
От театральной подачи фразы он рассмеялся, а Тата убедилась, что власть над сильной половиной человечества потеряна. Мысль больно ранила, а каждое его слово жалило:
– Таня, ну зачем заниматься делом, которое не любишь?
– Я не люблю? Я?!
– Не любишь. Иначе твой ресторан народ посещал бы. Он же в людном месте. Не любишь, потому что интерьер не обновляла со времен СССРа…
– На все нужны деньги! А я в отличие от вас…
– Извини, я должен работать.
Он вышел из-за стола и, мягко обняв за плечи Тату, буквально протащил ее к двери. Да, она упиралась, а что? С неудачей смириться – все равно что подписать себе смертный приговор!
– Юра, спаси меня! – выплеснула отчаяние на него Тата.
– Да продай ты кабак к чертовой матери, дура! – взорвался он. – Не мучай ни себя, ни людей – я имею в виду тех, кто заходит в твой советский общепит. Какая из тебя бизнес-леди? Ну, подавала надежды в юности, так многие подают, да не все оправдывают их. Хватит попрошайничать, это уже стыдно. Тебе помогали продержаться столько лет, куда ты девала деньги? Что молчишь? А теперь все, у людей свои заботы, не до тебя… Таня!.. Тань…
Он окликал ее, даже не выйдя за пределы кабинета, окликал вяло, давая понять: не вернешься – твое дело, мне, собственно, начхать на тебя.
Марин едва не проскочил узкий переулок, фактически безлюдную подворотню, где боковым зрением увидел Сабрину. Но не одну. И сначала он решил вникнуть, что тут происходит.
– Да пусти же ты!.. – выкручивала Сабрина руку, которую держал за запястье МЧ (в переводе с современного – молодой человек).
Он одного с нею роста, туго утрамбованный мышечной массой, с грубо вылепленной физиономией, кстати не лишенной привлекательности как раз из-за брутального налета. Кроме брутальности, на физии ярко выписано: интеллекта – ноль, морально-этические нормы в минусе. Весьма странно, что это существо имело отношение к Сабрине, однако оно имело еще и претензии к ней:
– Я предупреждал: кидалово не пройдет. Ты кто такая, что мне – мне! – зубы показываешь, а?..
– Господи, как я устала повторять! – говорила одновременно с ним Сабрина, продолжая вырывать руку. – Пусти, больно…
– …а то ведь могу и выбить их, зубы типа, – угрожал МЧ. – Прямо тут. Хочешь? Ты этого хочешь?
– Попробуй, – обозлилась она. – Пожалеешь.
– Кто? Я? Ах ты, су…
Не выпуская ее руки, второй он схватил девушку за челюсть и сдавил так, что Сабрина застонала и даже слегка присела от боли. Настало время выступить Марину в почетной роли супермена:
– Но-но, полегче! Отпусти ее.
– Пошел на!.. – огрызнулся МЧ, лишь на миг скосив глаза в сторону заступника. Марин его не впечатлил, следовательно, не напугал.
– Н-да, слов не понимаешь…
Есть такая порода: для них русский, как иностранный, зато им понятен язык силы. В этом смысле Марин выигрывал тем, что по сравнению с МЧ не производил впечатления крутого, но это же необязательно, когда кое-что умеешь. А он умел. МЧ не ожидал, что заступник осмелится врезать ему по роже, и, очутившись у подножия стены дома на пятой точке, запыхтел:
– Ты… ты… Убью!
– Полегче, – направил на него дуло пистолета Марин. – Я плохой мальчик, выстрелю – и мне ничего не будет, папа отмажет. А у тебя есть папа? Тогда топай, пока я добрый.
Проверять боевые характеристики пистолета на себе (вдруг он не настоящий) никто не отважится, и МЧ, сверкая злобно глазами, с позором покинул пятачок битвы.
Прислонившись спиной к стене, Сабрина осторожно притрагивалась пальцами с длинными ногтями к челюсти. Полагая, что ей нужна помощь, может, даже медицинская (эдакая лапища сдавила, кости запросто могли треснуть), Марин двинул к девушке, протянув руку:
– Дай, посмотрю…
– Не стоит, – увернулась Сабрина. – Ничего страшного.
Оставив спасителя в недоумении, если не сказать больше, она зашагала из подворотни к улице! Обалдевший Марин решил, что дочка шефа в состоянии шока, поэтому забыла поблагодарить, и догнал ее:
– Недалеко моя машина, могу тебя подвезти.
– Сама доберусь, – отказалась она, не останавливаясь.
– Как же он твоего отца не боится? – еще не терял надежду на сближение Марин, следуя за ней.
– Не знает, что Шатунов мой отец.
– Ммм, приятно встретить скромную девушку, которая не хвастается могущественным папой. Как видишь, иногда не мешает похвастать, чтоб подонки не приставали. Если б не я…