Все необычное состояло в самом факте бесконечного путешествия. Уильям отказывался верить, что этот уже привычный вихрь из горячего душного воздуха, журналов, долларового чтива, воды со льдом, стейков и яблочных пирогов мгновение назад пронес его через Шайенн, столицу Вайоминга, и теперь влечет к Огдену, штат Юта. Солнечным воскресным утром он вместе с увлеченно фотографирующими попутчиками стоял в панорамном вагоне в хвосте состава и во все глаза смотрел на Большое Соленое озеро — голубой стеклянный лист, по которому поезд громыхал час с лишним. Уильям пытался сосредоточиться на том, что вот он пересекает знаменитое озеро, по берегам которого, покрытым искрящейся на солнце коркой (хоть сейчас на хлеб с маслом), живут таинственные пугающие создания — мормоны. Но внутри ничего не откликалось. Все было слишком нереальным.
Пролетела Юта, началась Невада — ни души, полное безлюдье и геологический рай. Среди гор, голых и далеких от жизни, как рельефная карта, Уильям снова укрылся за зелеными шторками, совершил уже привычный акробатический трюк с пижамой и под гудки поезда, отражающиеся эхом от этих лунных хребтов, погрузился в унылую дремоту. Коммандер и Рамсботтом — где-то сейчас их далекие тени? А Затерянный остров с его черными залежами — неужели тоже сон? Он вспомнил Бантингем и круг привычных дел — солодильня, акварели, книги, шахматы, бридж, приятели вроде Гринлоу, несколько женщин, с которыми он был знаком близко, и другие, с которыми он хотел бы сблизиться, но никак не решался… Вся эта жизнь и все эти люди сжались в крохотную, едва заметную точку, но именно она была настоящей действительностью. Вне ее носились бесплотные призраки. Он не мог нащупать почву под ногами, и в какой-то момент ему стало до тошноты тоскливо.
Долгие годы Уильям жил словно во власти чар, не дающих вырваться в яркий, красочный мир, полный живых страстей и беспечного смеха. Он знал, что этот мир существует: иногда колдовская завеса отдергивалась на мгновение, дразня цветным сполохом, мелькающим профилем, голосами пирующих за волшебным столом. Чары ненадолго развеялись, когда дядя Болдуин рассказал о Затерянном острове, потом еще раз, когда Уильям вглядывался в мешанину моря и неба в Лагмуте. Теперь же, когда приключение вроде бы началось и старая жизнь осталась на другой половине земного шара, колдовство настигло его снова, затянув весь континент мрачной серой пленкой. Уставший, измотанный долгой тряской в поезде, он ворочался на полке, как будто удобная поза могла избавить его от навалившейся тоски. В эту ночь Уильям выглядел не героем, а потерянным мальчишкой.
Утром, однако, все неожиданно изменилось. Уильям не выспался, а вставать пришлось рано. Около восьми утра поезд прибывал в Окленд, конечную станцию с переправой на Сан-Франциско. Уильяму и его товарищам по зеленым шторкам пришлось покинуть койки гораздо раньше обычного, а дальше началась привычная толкотня с умыванием, одеванием и сборами в тесном купе. Тем не менее Уильям чувствовал перемены. Поезд стремительно спускался в долину, словно намереваясь броситься с разбегу в Тихий океан. От вчерашних голых земель не осталось и следа — все вокруг благоухало, цвело и блестело капельками росы, сквозь буйство зелени уже поблескивали первые солнечные лучи. Здесь — под сенью лесов и раскинувшихся на холмах садов — несложно было обрести счастье, и Уильям почувствовал на языке медовый привкус. Усталость и тоску сняло как рукой. Он снова жаждал приключений и ту же тягу замечал у большинства своих попутчиков. Наверняка они все приехали сюда, в Калифорнию, на поиски золота. Может быть, они его уже ищут и даже кое-что нашли. Здесь, среди плодородных холмов и благоухающих заливов, золота хватало на всех — тут еще продолжался золотой век, где не наблюдали часов философы и влюбленные, как когда-то в Арденнском лесу. Уильям с растущим воодушевлением приник к окну, и когда поезд прибыл в Окленд, в числе первых перешел на паром до Сан-Франциско. Шагая по длинной платформе, он пил душистый воздух, как первосортный аперитив, чувствуя просыпающийся с каждой секундой вкус к жизни.
2
Действительность настигла Уильяма на пароме от Окленда до Сан-Франциско. Нахлынула волной непонятных эмоций. Стоило ему шагнуть на палубу большого парома вместе с толпой бизнесменов и стенографов, добирающихся через залив до своих городских контор, и его словно отпустило. Он вновь стал путешественником и наслаждался всем, что видел вокруг. Глядя на расстилающуюся впереди голубую гладь, которую тут и там бороздили паромы, Уильям с восторгом напомнил себе: это ведь Тихий океан! Утро сияло, как новенькая монета, свежий соленый воздух бодрил не хуже магического эликсира. Он готов был зааплодировать чайкам, выписывающим каллиграфические петли в воздухе, и проникся дружеской симпатией ко всем попутчикам по этому короткому радостному вояжу. Вокруг были такие же незнакомцы, как и в поезде, однако теперь Уильям воспринимал американцев просто как жителей другого государства, а не строптивых англичан-колонистов, назло прежней родине упорствующих в сомнительных манерах и диалекте. Теперь он признал в них иноземцев. Даже внешне они отличались: мужчины — лицами, широкоскулыми, гладко выбритыми, покрытыми ровным золотистым загаром, а девушки (на пароме их было много, одна красивее другой, склонившихся над книгами и журналами, пронзительно щебечущих) — какой-то экзотической изюминкой, которую нельзя было объяснить лишь элегантностью одежды и броским оранжево-алым макияжем. Здесь, сказал себе Уильям, возникла новая раса, невиданный прежде тип людей, порожденный невероятными приключениями покорителей новых земель и золотой лихорадкой, страстью и любовью, причудливыми комбинациями черт более старых народов. Уже одна эта мысль вызывала упоение. Он потянулся душой к своим попутчикам и, отбросив привычную скованность, легко откликнулся бы сейчас на доброе слово или улыбку. Не будь все так поглощены чтением и беседами, Уильям рискнул бы заговорить с кем-то из соседей — на подобное он был способен лишь на грани легкого опьянения. Таким открытым, таким окрыленным он не ощущал себя давным-давно.
Береговая линия Сан-Франциско засияла над синими водами залива. Очертания города напомнили Уильяму Нью-Йорк зубцами пронзающих небо башен, однако различия больше бросались в глаза, чем сходство. Здешняя панорама была не величественной и мрачной, а веселой и приветливой, и за сверкающими башнями виднелся остальной город, раскинувшийся на холмах. Уильям сразу почувствовал, что этот город создан для наслаждения жизнью — без примеси порока и безумства. Он знал, что полюбит Сан-Франциско, а тот непременно оправдает свою романтическую славу. Город расположился у воды, словно великий оперный тенор, златовласый Вальтер или Зигфрид, готовый исполнить арию. При виде большой башни с часами на морском вокзале Уильям замер — сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Откинув все сомнения, он решительно попрощался со своим бантингемским прошлым. Путешествие из другого полушария на встречу с совершенно незнакомым человеком, чтобы узнать координаты острова, не обозначенного ни на одной карте, теперь казалось совершенно разумным и правильным. Ради более прозаичной цели к этому городу и приближаться не стоило. Уильям не понимал, что на него сейчас так действует — соленый голубоватый воздух, яркое прохладное солнце, приключенческий дух города или его романтическая слава. Он не знал и не хотел знать. Главное, что камень каким-то чудом свалился с души, и казавшееся в Суффолке безумным бредом здесь стало воплощением здравого смысла, а сердце в кои-то веки поет.
Радостное настроение не развеялось, пока Уильям ехал от морского вокзала в гостиницу. Город, насколько мог, держал заявленную береговой панорамой марку. Он не был похож ни на один из виденных Уильямом ранее, хотя и взял что-то неуловимое от многих других. В нем перемешались Америка, Средиземноморье и Китай, но таких невероятных холмов, прохладного прозрачного солнечного света, резких теней, тротуаров в обрамлении буйно цветущей зелени не было нигде. Восторг не проходил. За окном такси мелькнул уголок Пекина с драконами и фонариками, а потом фиолетовый автомобиль с шашечками на двери, немного поплутав и покружив, благополучно доставил Уильяма к приличному во всех отношениях входу в гостиницу. «Приехали, шеф!» — объявил шофер радостно.
Отель «Клифт» встретил гостя не менее радушно. Было что-то непривычно умиротворяющее в его обстановке — просторных прохладных интерьерах, американских, но с примесью таинственной экзотики, напоминающей о романтических дальних странах с марионеточными революциями. Номер Уильяму достался на самой верхотуре, и за окном, к которому он подошел первым делом, виднелся спускающийся террасами с холма город, свежий, как только что отпечатанный газетный лист. Меблировка тоже радовала глаз. На маленьком столике посреди комнаты стояла целая корзина фруктов — «комплимент от управляющего». Никогда в жизни Уильям не видел таких апельсинов, яблок и груш. Он осторожно потрогал спелый бок, словно опасаясь, что волшебство растает прямо у него на глазах. Фрукты из райского сада… Уильям торжественно налил себе полный бокал ледяной воды из круглобокого термоса и поднял его за здоровье города. Вода пришлась как нельзя кстати, потому что в горле першило с раннего утра. Душа ликовала, и багаж, против обыкновения, распаковывался бессистемно. Уильям вынимал сорочку, пару воротников, описывал круг по номеру, подходил к окну, читал гостиничные памятки, снова заглядывался на корзину райских фруктов, в которой, кроме апельсинов, яблок и груш, оказались еще мандарины, инжир и орехи. Но все же ему удалось распаковать вещи, необходимые для главного сегодняшнего дела — встречи с мистером П.Т. Райли.
Радостное настроение не развеялось, пока Уильям ехал от морского вокзала в гостиницу. Город, насколько мог, держал заявленную береговой панорамой марку. Он не был похож ни на один из виденных Уильямом ранее, хотя и взял что-то неуловимое от многих других. В нем перемешались Америка, Средиземноморье и Китай, но таких невероятных холмов, прохладного прозрачного солнечного света, резких теней, тротуаров в обрамлении буйно цветущей зелени не было нигде. Восторг не проходил. За окном такси мелькнул уголок Пекина с драконами и фонариками, а потом фиолетовый автомобиль с шашечками на двери, немного поплутав и покружив, благополучно доставил Уильяма к приличному во всех отношениях входу в гостиницу. «Приехали, шеф!» — объявил шофер радостно.
Отель «Клифт» встретил гостя не менее радушно. Было что-то непривычно умиротворяющее в его обстановке — просторных прохладных интерьерах, американских, но с примесью таинственной экзотики, напоминающей о романтических дальних странах с марионеточными революциями. Номер Уильяму достался на самой верхотуре, и за окном, к которому он подошел первым делом, виднелся спускающийся террасами с холма город, свежий, как только что отпечатанный газетный лист. Меблировка тоже радовала глаз. На маленьком столике посреди комнаты стояла целая корзина фруктов — «комплимент от управляющего». Никогда в жизни Уильям не видел таких апельсинов, яблок и груш. Он осторожно потрогал спелый бок, словно опасаясь, что волшебство растает прямо у него на глазах. Фрукты из райского сада… Уильям торжественно налил себе полный бокал ледяной воды из круглобокого термоса и поднял его за здоровье города. Вода пришлась как нельзя кстати, потому что в горле першило с раннего утра. Душа ликовала, и багаж, против обыкновения, распаковывался бессистемно. Уильям вынимал сорочку, пару воротников, описывал круг по номеру, подходил к окну, читал гостиничные памятки, снова заглядывался на корзину райских фруктов, в которой, кроме апельсинов, яблок и груш, оказались еще мандарины, инжир и орехи. Но все же ему удалось распаковать вещи, необходимые для главного сегодняшнего дела — встречи с мистером П.Т. Райли.
Звонок из гостиничного номера в незнакомом городе — тоже маленькое приключение. Одно то, что телефон работает, — уже чудо. Уильям снял трубку дрожащими руками, лихорадочное возбуждение не отпускало: это ведь не просто звонок, а последнее звено в цепочке, которая может привести его на Затерянный остров сокровищ. Называя гостиничной телефонистке номер «Брауна, Вобурна и братьев», он охотно проглотил бы еще бокал ледяной воды.
— Да-а, это «Браун, Вобурн», — пропел тонкий голосок.
— Могу я поговорить с мистером П.Т. Райли?
А вдруг он умер? Испарился? Попал в сумасшедший дом? Да ну, вздор какой!
Тонкий голосок попросил повторить фамилию.
— Райли. П.Т. Райли.
Просьба подождать подарила несказанную надежду — все-таки поначалу Уильям уловил в тонком голоске недоумение. Минуту-другую он слушал тишину в трубке, перебирая все мыслимые и немыслимые несчастья, которые могли постичь Райли.
— Кто его спрашивает? — другой голос. Тоже девичий, но пониже и не такой певучий. Откуда взялась другая?
— Уильям Дерсли из Бантингема, Англия. Я хотел бы поговорить с мистером П.Т. Райли.
— Простите, не могли бы вы повторить?
Уильям, сглотнув, решительно повторил все слово в слово. В трубке послышались восторженные ахи и охи.
— Ну вы даете! — захлебнулся восторгом девичий голос.
— Что? — опешил Уильям.
Голос присмирел.
— Слушайте, — уже серьезно проговорила девушка. — У меня для вас сообщение. Райли приглашает вас к себе домой на ужин в восемь вечера. Придете?
Уильям без колебаний согласился.
— Замечательно. Тогда запишите адрес и не потеряйте. Но я вам сперва так объясню. Вы знаете яхтенную гавань? Нет, конечно, откуда… В общем, она у самого залива, рядом с Пресидио — это военная база. Хотя ее вы, наверное, тоже не знаете. Ладно, запишите тогда адрес, а таксисту скажете, что это в районе яхтенной гавани.
— И меня там ждут к ужину в восемь вечера, — подытожил Уильям, записывая адрес. — Передайте мистеру Райли спасибо, хорошо?
— Я подумаю. — Девушка повесила трубку, не дав Уильяму возмутиться ее немыслимыми манерами.
Занятный у них деловой этикет, но ведь это как-никак дикий американский Запад. Может быть, на телефоне в конторах сидят безнадежно избалованные кокетки, а может, здешних секретарей специально учат своевольничать. Уильям представил Райли пожилым вальяжным бизнесменом, которому нравится, что его секретарь фамильярничает со звонящими. «Ну вы даете!» Даете? Явно в каком-то другом смысле, не английском. Англичанка сказала бы: «Ах, как мило!» Все равно фамильярность… Ладно, ему нужен мистер Райли, сегодня вечером они встретятся за ужином, и, возможно, еще до отхода ко сну он станет на шаг ближе к Затерянному. Уильям снова подошел к окну и посмотрел на сказочный город. Вынув из корзины грушу — самую громадную и сочную, идеальную по форме и цвету, он вернулся к окну. Уильям Дерсли в Сан-Франциско, держит в руке подарок от гостиницы, королеву всех спелых калифорнийских груш! Сегодня он увидится с мистером Райли, и Затерянный остров будет, считай, нанесен на карту. А через какие-нибудь две недели он доплывет до Южных морей. Вот теперь он живет полной жизнью. Он выбрался в настоящий мир. И эта груша — тоже из настоящего мира, может быть, она росла на древе познания.
Счастливый, вернувшийся в детство, Уильям откусил большой сочный кусок. Прожевал. Проглотил. И в недоумении уставился на фрукт в руке. На вкус груша оказалась пресной, словно вата. Она была создана для любования, вожделения, но не для еды. Откусив еще несколько раз и окончательно разочаровавшись, Уильям отложил ее в сторону и посмотрел на сказочную корзину. Устоять перед ароматом и лоском этих фруктов, окутанных мягким утренним светом, не было никаких сил. Озадаченный, Уильям отхлебнул побольше ледяной воды.
3
Вечером в такси, везущем его в гости к мистеру Райли, Уильям долго думал о Сан-Франциско. Наведавшись с утра в контору пароходства «Юнион Стим», чтобы организовать последний отрезок пути до Таити, остаток дня он посвятил знакомству с городом. Набрел на забавную маленькую площадь с памятником Роберту Льюису Стивенсону — приземистой колонной, увенчанной несущимся на всех парусах галеоном. Город моментально пропитался атмосферой стивенсоновских романов, словно сойдя со страниц новой «Тысячи и одной ночи». И пусть Стивенсон, чей Сан-Франциско уничтожили пожары и землетрясение, не знал нынешнего города, дух его, приключенческий, веселый, щедрый, никуда не делся.
Уильям заглянул в Китайский квартал, подивился на древние непроницаемые лица, россыпи нефрита и фарфора, лакированного дерева и вышивки по шелку. Затем погулял по улочкам, как две капли воды похожим на средиземноморские, поразился помпезности здания муниципалитета, посмотрел краем глаза на большие суда из Китая и Южной Америки, трампы, яхты, шхуны и итальянские рыболовецкие шаланды, полюбовался калифорнийским золотистым маком, золотистым загаром девушек и загоревшими до черноты мужчинами с золотым, вне всякого сомнения, сердцем. Обедать его занесло в нелепый морской ресторан, декорированный под корабль и являющий собой квинтэссенцию здешней атмосферы — наполовину фарс, наполовину произведение искусства.
Уильям не замечал у окружающих той тревожности, постоянного напряжения, которая отличала жителей восточных штатов и Среднего Запада. Обитатели Сан-Франциско открыто и без утайки наслаждались жизнью, от них по-прежнему веяло золотоискательской щедростью и бесшабашностью. Они были словно передовые представители новой языческой расы, и в то же время как большие дети. Уильям поймал себя на легкой досаде — пожалуй, даже зависти — и решил, что вся эта окружающая действительность слишком хороша, чтобы быть правдой. Взять хотя бы погоду: что-то фантастическое, слегка пугающее было в этом прозрачном свете, прохладном и хрустком, как огурец. Казалось, что чары вот-вот развеются, и наступит настоящий январь. Однако, несмотря на все эти опасения и уколы зависти, день Уильям провел замечательно.
Остальной мир погрузился в темноту, но сам город сиял и переливался яркими электрическими огнями, и эта иллюминация не шла ни в какое сравнение ни с чем из виденного ранее — разве что с нью-йоркским Бродвеем. Каждая лампочка горела раз в двадцать ярче любой английской. Город определенно что-то праздновал. Однако довольно скоро эта вакханалия света осталась позади, и ночной пейзаж за окном такси стал более привычным. Они уже подъезжали к фешенебельному кварталу на заливе, где жил мистер Райли, и сам залив мелькнул несколько раз между домами — темно-синий бархат, усыпанный блестками огней. Яхтенная гавань оказалась воплощением диковинной роскоши — что-то среднее между подчеркнуто испанским городком и пышными театральными декорациями. Живописность и очарование этого квартала выглядели слишком нарочитыми, с трудом верилось, что тут живут настоящие люди. Уличный свет, искусно подчеркивающий белизну стен, фигурные окна и двери, крылечки с цветочными кашпо на цепях, мощеные дворики, украшенные хвойными растениями в кадках и коваными фонариками, — от всего этого несло откровенной бутафорией.