– И что он услышал? Ну не тяни, Боря! – шиплю я потому, что Архипов уже отошел от стены склада и сейчас будет метров пятьдесят спускаться к колоде с водой с двумя наполненными овсом ведрами.
– Нае… обманул он нас с Кушаком. Нету там спецотряда охраны. Там ученые сидят да четыре офицера. И всего их там не больше дюжины. Офицеры не боевые – техники, кроме одного – коменданта. Ну, еще зам его.
А если в одном обманул, то и насчет остального народ ему не верит. А вы с ним. А вы его слушаетесь. Все, что он говорит, вы делаете. А Федя вон в санчасти лежит, Косачук-пулеметчик весь в осколках перевязанный. А Кушак этот его – полный 3,14 обман. А мы тут задницы рвем. Файзулла кричит во сне после того, как снайпер ему каску поправил на голове. Виски поседели у татарина. Чарлинцев вырезали целиком. Елена Ивановна на десять лет старше выглядит. А этот ходит и планы строит, как ему гору нашими руками взять, – Боря высказывает нагоревшее в душе и выявленное предательство со страстью патриота заставы. Измена, обида и презрение сквозят в каждой интонации, каждой гласной и согласной букве. Я его не прерываю. Даю выговориться. А потом предлагаю следующее.
– Значит, так, товарищ старший сержант. – Мой заместитель удивлен официально-уставным тоном в конюшне среди махающих за нашими спинами хвостами лошадей. Это хорошо. – Грязнова, Шустрого и себя любимого ко мне на крыльцо. Все дела бросить. Пойдем с майором поговорим. И это, второго снайпера нашего вон туда в обломки офицерского домика посадишь. Только перед этим ко мне его, на инструктаж.
– Зачем снайпера? – Боря озадачен еще более чем.
– Для тренировки. А он долго с Кушаком разговаривал?
– Да пока вы назад ехали с Чарлинской заставы, минут сорок. – Ни буя себе! И даже не подошел после прибытия, не поинтересовался, не пожурил и не похвалил. Что ж он там такое узнал? А говорить не хочет.
– Давай, Боря, шевелись. – Боря уходит, оглядываясь на меня, но все больше ускоряется в сторону летней конюшни, где Грязнов протирает свой «вал» и руководит чисткой оружия. Я, для собственного успокоения, загоняю патрон в ствол своего штатного ПМ и ставлю пистоль на предохранитель. По старой еще привычке моего соседа по купе в вагоне поезда – опера, вынимаю магазин из пистолета и добавляю в освободившееся место еще один патрон. Мне приятно, а врагу неизвестно, что у меня на один патрон в пистолете больше. Сую его за подсумки с магазинами, все еще висящие на моей груди после нашей поездки. Пустую кобуру прячу за спину, двинув по ремню. Проверяю, как выходит нож из самодельных ножен, и выдвигаю его на миллиметр за защелку замка, чтоб выходил из своих апартаментов на бедре без усилий.
Шепчу снайперу на ухо задачу. Мой приказ прост: если майор дернется или я подам условный сигнал – бить его, даже если будет опасность кого-то из нас ранить. Ввожу в курс дела Грязнова и Шустрого. Каптер скрипит зубами. Недоверие к нам дело убыточное. Грязнов вначале сомневается, а потом дает снайперу и всем дельный совет – где кому и как стоять при нашем «совещании» или сидеть. Стрелок уходит со своей винтовкой в сторону офицерского туалета, что возле ДОСов 33. А мы идем в санчасть, где сейчас находится наш гость, который или утаил от нас часть информации, или ввел нас сознательно в заблуждение.
– Олег, ты что? – тихо спрашивает меня Грязнов, впервые назвав по имени. – Он же раненый?
– А если я посчитаю, что Кушак мне, тебе и остальным на хрен не нужен? Ты прикинь, Виктор Иванович, кто будет вами рулить, если меня случайно кондратий хватит или пуля вдруг вылетит из левого виска? Старший по званию, согласно уставу. А кто у нас тут старший по званию? Товарищ майор, который без документов, которому верим на слово и у которого опыта по уничтожению людей, как у бродячей собаки вшей. А я просто за свою шкуру переживаю. Если он нас расстраивать не хотел и извинится, то это одно, а если начнет на себя власть брать, то земля ему пухом, – жестоко говорю я и удивляюсь своей расчетливости и пренебрежению к жизни человека, которого спас. Мне он по-прежнему менее дорог, чем любой солдат или Грязнов среди моих бойцов. Он на нас смотрит, как на инструмент в своих руках. Правда, никогда не настаивает, но черту проводит, где с ним лучше не связываться. А вооружился как? И я же сам ему все притащил. Он свой арсенал даже носить весь не может, а поди ж ты – разложился, как милитарист перед схваткой с аборигеном. Чего он боится – нас? Вот и побеседуем с позиции силы. А Шустрый возле двери подежурит, чтоб Черныш глупости не начал делать и никто нам не мешал. Ну ничо, ничо, ничо – как говорит один из моих хохлов. Нам бы день продержаться да ночь простоять. День мы уже выиграли. А вот ночь будет, та еще ночь. Спецназ мстит за своих с упорством кровников. А мы их довольно постыдно расколошматили. Как в тире. Теперь за нас возьмутся всерьез. А мне при таком раскладе измена за спиной не нужна. Комбинации майора веру солдат в командира убивают. Может, у них там так принято, в КГБ бывшем, а у нас, на заставе, этот номер не проходит. Придется ему это пояснить. И если надо, разоружу к едрене фене. Тоже мне Лоуренс Аравийский сыскался. Но чертов майор оказался снова умнее меня. Хорошо их там учили, в Высшей Школе Комитета и на спецкурсах. Но водить нас всех за нос – не есть хорошая благодарность за то, что мы его шкуру из-под арчабильских стволов вытащили.
Майор сидел на кровати, прислонившись спиною к стенке. Кровать стояла торцом к дальнему окну кубрика. Амуниция аккуратно разложена, расставлена около и развешана на быльцах солдатской кровати, тумбочке и табуретке.
– Доложили, значит? – начал первым он.
– А ты думал – никто не узнает? – Грязнов сделал шаг вправо, к простенку между оконными проемами. Боря сдвинулся влево и оперся плечом на стену в углу. Я остался перед майором в центре.
– Да просто не знал, как сказать. Решил, что так лучше будет, а то еще не поверишь, – спокойно сказал особист, грустно наблюдая наши перемещения. – Проблема у нас, Олег, и большая.
– У нас или у вас, Геннадий Петрович? – Губы сами сжимаются в сомнительную гримасу на лице.
– Теперь у всех, – как-то трагично говорит контрразведчик и морщится при попытке поменять позу.
– Так поделитесь, товарищ майор без документов, – зло говорю я. Мне начинает надоедать бесполезность информации в словах собеседника. А у меня дел по горло. Левый, правый, тыл, застава, а тут еще и граница прорезалась.
– Дрянь дело, лейтенант, спешить надо. – Оптимизма во фразе нет и в помине. Констатация факта. Мне почему-то становится невесело. Этот майор хоть и обманул нас, но он ни разу не ошибся в предсказании действий противостоящего нам противника.
– На Кушаке, – начал он, – до взрыва находилась группа управления из десяти человек. Работали только со спутниками. Траектории, возвышения, связь, проходимость команд управления, устойчивость. Четыре охранника, комендант и повар. Весь секретный объем объекта закрыт и опечатан на консервацию до особого случая. Продукты доставлялись раз в месяц. И при необходимости менялся сменный персонал. С очередной доставкой груза должны были прибыть офицеры для стопроцентной расконсервации и подготовки объекта к использованию. Пять офицеров отвечали каждый за свой участок подземной базы. Но коды доступа находились только у одного. У меня. Я могу только предположить, что после ядерного подрыва кто-то на той стороне решил реали-зовать разведданные по Кушаку. Только силенок у них со страху не хватило.
– Это почему?
– Ты же в курсе про систему минно-взрывных колодцев на всех стратегических проходах из бывшего СССР в Иран? – Я киваю, об этой системе даже солдаты знали. Им специально рассказывали на занятиях, когда доводили обстановку на ли-нейке.
– Так вот, управление зарядами сохранилось, и американцы их взорвали. Только у них мог быть доступ. В результате подрывов проходы для тяжелой техники в горах оказались перекрыты. Авиация практически уничтожена из-за выведенной из строя электроники. Но кому-то там, за перевалом, очень нужен Кушак. Бомбовый удар был избирательным по нашей территории, и тем, кто выжил, тоже нужен Кушак как гарантия безопасности. Иранцы послали своих стражей, чтоб не допустить усиления смены, разведать пути и систему обороны объекта. Сразу после удара вокруг горы были активизированы минные поля и ловушки, но основная система обороны сейчас пассивна. Если ее активировать, то никакой спецназ или тяжелая бронетехника горе не страшны. С Кушака шутя можно разнести в прах армию. Иранцы не отступят. У смены сутки назад закончились продукты. Поэтому они нарушили секретность и вышли с нами на связь. Мы для них такой же золотой ключик, как и они для нас. Против нас сейчас осталось четыре группы спецназа. И нам надо прорваться наверх. Вот и все.
– И какие гарантии того, что это не брехня? – Прапорщик начинает смотреть на майора другими глазами, полными интереса и надежды. Умеет же майор говорить людям то, что они больше всего хотят услышать.
– И какие гарантии того, что это не брехня? – Прапорщик начинает смотреть на майора другими глазами, полными интереса и надежды. Умеет же майор говорить людям то, что они больше всего хотят услышать.
– Свяжитесь сами, только говорите по защищенной линии на «высокой стойке».
– А если вы сговорились? – Майор игнорирует мой вопрос.
– Иранцы усиленно разбирают завалы на горной дороге, ведущей к нашему объекту. После бомбардировки прошло пять суток, уже почти шесть. Если не поторопимся, то они проведут тяжелую технику через перевал и отрежут смену на Кушаке окончательно. Затем пройдут минные заграждения и начнут штурм. Без кодов допуска и управления гора – это просто бетонный муравейник, набитый современным оружием, средствами связи, складами и ресурсами. И высота горы, лейтенант, четыре тысячи восемьсот метров. Объем этой громадины неимоверен. Геологический срез позволяет быть уверенным в возможности устоять перед мощью прямой ядерной атаки. Нам бы только успеть, пока они не пригнали тяжелую технику, а иначе ни у нас снизу, ни у них сверху, на горе, – шансов никаких.
– А почему не передать коды по рации на вершину и активировать оборону склонов? – Я уже стал на его сторону.
– Не выйдет, нужен человек-ключ, с отпечатками и биоданными для подтверждения ввода.
– Ну и дурак же ты, майор. Мы что, чужие? Совсем вы там заигрались в свои игры. Сам теперь на боевом расчете моим солдатам и пояснишь свою сказку. А иначе один туда пойдешь. Кстати, а какие биоданные нужны для подтверждения?
– Радужка и ладонь. Живая. Мертвую аппарат распознает.
– Понятно. Вопросы есть? – Грязнов отрицательно вертит головой. А Боря задает свой главный вопрос:
– А правда, что домой оттуда можно позвонить?
– Правда, Боря, оператор сказал, что они выборочно били. Основные промышленные районы и ресурсосодержащие области оставили целыми. Так что позвоним хоть куда.
– Ну, майор, ты и зверюга. Сам себя не боишься? – примирительно спрашиваю я.
– Я таких, как ты, боюсь, молодых да шустрых.
– Боевой расчет в девятнадцать часов. Не придешь – принесут.
– Ага, не сомневаюсь.
– Как Кушак брать будем? Геннадий Петрович?
– Тут покумекать надо. Давай после боевого расчета прикинем, что к чему, лейтенант?
– Лады, а где Елена Ивановна? – Только сейчас я замечаю ее отсутствие.
– В бане, Черныш организовал.
– Тогда через два часа на боевом, – Боря вышел первым, довольный, и погнал делиться новостью с остальной братией, мы ему не мешали. Пусть. Солдат, осознающий то, за что он воюет, как личную цель, сам выложится полностью и товарищу не даст шлангом прикинуться.
Додумать мне не дали солдаты, гурьбой стоящие вокруг Шустрого на крыльце. Грязнов, шедший за мной, остановился и поглядывал из-за плеча. Я давно чуял, что моему подразделению чего-то не хватает. Особенно когда возвращался на заставу со стороны той или иной дороги. А теперь я понял: вот нам чего надо всем. Очень. А то как еду, так и помню. А как на заставу ввалимся, так заботы и проблемы давят в злобе своей и приходится оставлять на потом то, что стоит сделать не жалея сна. Этаким добрым пауком, к которому сходятся все тропки и дорожки, раскинулась застава меж двух водоразделов. Она уютно расположилась у горных подножий. Раскинулась паутинами пересекающихся путей, системы, МЗП, спотыкача старой, еще ртутной ЭСЗ, морщинами расщелков и шапкой ОППЗ над ней справа. Я гляжу на знакомые, как родной дом, очертания, и меня гложет мысль, что чего-то в этом облике не хватает. Вроде как прячемся мы, что ли, в собственной погранзоне, где каждый камешек ночью обойду без ПНВ и ФАСа с закрытыми глазами и не споткнусь. Знамя. Почему над моей суверенной территорией нет этого маленького атрибута государственности, справедливости и порядка? «Ну что ж. Будем исправлять недостатки по мере их выявления». – Парторг комендатуры так говорил, когда я служил солдатом. Исправим. Пускай знают, кто в погранзоне хозяин. И Шустрый, похоже, больший патриот, чем я. И его инициатива или будет мной наказуема, что вряд ли, или поощрена незамедлительно. Ведь не пожалел времени, сшил флаг со товарищи вместо собственного сна, личный штандарт заставы сотворил. А то, что сотворил, а не сделал, как ремесленник, это несомненно.
– Шустрый, это ты из чего флаг сделал? – с угрозой говорит из-за моего плеча старшина и показывает пальцем на выглаженное, без единой морщинки, полутораметровое полотнище, разложенное на перекошенном столе возле флагштока. Мы стоим на крыльце и глазеем, как каптер обметывает последними стежками крепления знамени. Слева от крыльца ажурная антенна для «Сокола-М», а справа самодельный флагшток из длинной трубы с двумя катушками. Одна вверху, а вторая внизу.
– Так из чего было, тащ старший прапорщик, – отвечает, подняв голову на нас, стоящих на крыльце над ним, каптенариус.
– Ну, белое, я так понимаю, ты из простыни сделал, которую у меня с НЗ утащил… – начинает Виктор Иванович, но его перебивает голос Пирмухаммедова сверху, почти от самого неба.
– Серый, бляд, сколько мне исчо тут сидеть? Веревку свяжи, руки устали. – Наверху, над заставой, почти на уровне кончика штыря антенны качается на конце трубы флагштока маленький и легкий Ибрагим, обвив ее своими руками и босыми но-гами.
– Е – забыл. – Каптер кидается к двум концам веревок и пропускает их под нижний ролик, натягивает и завязывает шнуры вместе хитрым рыбацким узлом. – Слазь, теперь не развяжется, – командует он Пирмухаммедову, и тот медленно перебирает руками по трубе вниз, спускаясь на землю. Не знаю даже, что и сказать. Не солдаты, а реввоенсовет на своих двоих, только кожанок не хватает и крейсера «Аврора» в Чулинке. Шустрый снова отвечает Грязнову. Я безмолвствую, разглядывая произведение искусства солдатской мысли.
– Виктор Иванович, – наглеет Шустрый вежливо. – Я ж маленький кусочек отрезал. Смотрите, отут подвернули, сделали заподлицо, чтоб нитки не распускались, а отут – пришили к синему куску. Видите двойной шов, крепкий, никаким ветром не порвет, нитка вчетверо собрана, – Шустрый демонстрирует шов спустившемуся с крыльца Грязнову. Солдаты смотрят встревоженно за действиями старшего прапорщика. Оно и понятно, вручную шили. Небось, все пальцы искололи, уйму времени потратили – вдруг Грязнов их порыв сейчас зарубит на корню своим снайперским авторитетом. Каптенармус расхваливает изделие и поясняет:
– Беда в другом была, тащ прапорщик, – укорачивает каптериус звание Грязнова, – на заставе синего материала нет! Хоть трусы на клаптики режь! – Услыхав такое, меня, как начальника, тут же обуревает бес поиска. И действительно, кроме трусов армейских, никакой материал, что есть в моей памяти, на синь полосы российского символа государства не тянет по цвету. А при приеме должности я основательно прошерстил все склады, а привезенное имущество вещевой службы принимал лично. Улыбка сама расползается по лицу, несмотря на загруженность мозга проблемами, связанными с Кушаком и иранскими притязаниями к нашему подгорному комплексу. От же смекалка ж у них, у моих пограничников. Пока Шустрый расплывается словами, междометиями и эпитетами перед Грязновым в описании трудностей пошива, я пытаюсь отгадать, где он взял синий материал для среднего лоскута трехцветного стяга далекого от нас Отечества. Отгадать никак не удается.
– Покрасил, что ли? – выдает свою версию Грязнов и грубо мнет пальцами синюю материю флага на столе.
– Товарищ старший прапорщик, – обиженно заявляет каптер, видя, как топорщится помятая лапой старшины ткань. – Только погладили, помнется же!
– Да нет, – сам себе и остальным, а в основном мне, говорит Грязнов, – фабричная покраска.
– Шустрый, колись! Где такие большие трусы достал? – не выдерживаю я и чувствую затылком, как от смеха валится на стул за моей спиной один из ефрейторов Бойко за окном комнаты узла связи. Остальные тоже хохочут всласть, кроме меня с Грязновым. Уже девять моих бравых воинов стоят вокруг крылечка, стола и флагштока и наслаждаются нашей со старшиной неосведомленностью и выражениями удивления и бессилия командирских лиц. Пирмухаммед согнулся напополам и сел на бетон крылечка в припадке, представив трусы, из которых вырезали полосу для государственного флага Российской Федерации. Повар держится за Борю плечом, чтоб не упасть, руками он пытается обуздать и показать размер нижнего солдатского белья, который, как мы сказа-ли, отыскал и порезал каптер для создания развевающегося имиджа наших потешных войск над заставой. Смех косит наши ряды так, что и мы с Грязновым тоже степенно ржем от образа моего предположения. Наконец веселье утихает, и каптер раскрывает загадку.
– Та все просто – аккумуляторная.
– Шо аккумуляторная? – одновременно со старшиной спрашиваю я. Разгадка на поверхности. Я поворачиваюсь к окошку аккумуляторной комнаты, откуда на меня смотрит ефрейтор Володька Бэць (Бец), облаченный в синий халат – принадлежность всех технарей. Их как имущество прямого расхода даже на склад не сдают по накладной, а напрямую отдают командирам тех отделений или вообще кидают в дверь аккумуляторной. Аккумуляторщик с фланга придет и начнет уровень электролита проверять в батареях – разберется.