Фарид Нагим
Скотч
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *«Говорят, лягушка, упав в кувшин со сметаной, сбила лапками масло – тем и спаслась. Я пытался сбить масло из сметаны «Домик в деревне» – бесполезно – что можно сбить из порошковой жидкости?»
(Рассказ гастарбайтера)Вадим стащил краник от самовара и снова попал сюда. Он недоумевал и всю ночь бредил, как ему объясниться за это. «Повезло ещё, что не сто тридцать первая!» – пожалел его кто-то, будто статьи выдавали, как бельё в бане. Но краник немым, нелепым укором жёг ладонь – рецидив! В отчаянии Вадим вздрогнул и счастливо расслабил закаменевшие мышцы, проснулся. До освобождения оставалось несколько часов.
В жизни бывают моменты, когда даже волевой и психически устойчивый человек не может контролировать себя. Сердце клокотало, руки вздрагивали от переизбытка адреналина. Ему казалось, что всё происходит во сне и не с ним. Своей рассеянностью, торможением он напоминал себе беременную жену. Его уже не было в этой реальности. В тюрьме такое состояние называют «шалаш надел». Он хотел и даже старался запомнить всё-всё, приглядывался к своим «семейникам» – надоевшие их рожи казались теперь по-своему красивыми, родными. Совершая обычные рутинные дела, общаясь с мужиками, он замирал, наблюдая как бы со стороны: «Что делают эти странные люди, для чего-то собранные вместе? А это кто? Неужели это я? Да, это ты среди них». Весь процесс освобождения он уже до мельчайших деталей пережил в мечтах: поставят ведро чифира, будут прощания, напутственные слова, кто-нибудь попросит выпить «там» за подзамочных, кто-то обязательно скажет про зубную щётку и другие приметы… вот приходят младшие инспекторы, «пехотинцы», называют его фамилию и выводят из локалки, ведут по жилке, все смотрят с завистью, представляют своё освобождение и боятся неизвестности… Как же долго Вадим ждал этого! Но самым поразительным и мучительным было то, что всё как-то буднично, как будто и не было потерянных лет, тягот и лишений арестантской жизни.
Он «сидел на изжоге», переживал и боялся за свободу, стал мнительным, до фантазий, что начнутся какие-нибудь мутки со стороны администрации лагеря или что произошла обычная процедурная ошибка, в результате которой его фамилию перепутали. Он не мог спать и ждал, когда у него, как и у многих перед освобождением, заведутся вши, которые возникали на нервной почве даже у самых чистоплотных, словно из воздуха, как мошка из разрезанного яблока. Нет, не появились. А время тянулось, и стрелки прилипли к циферблату.
Задремал и тут же проснулся. Уже пять утра. Начал сборы. Помылся, побрился, почистил зубы и с особой силой осознал, что делает это здесь в последний раз.
Потом заварили «коня». Присели в проходняке. Серые, какие-то войлочные лица «коллег» были напряжённы, будто они тоже освобождаются. Смеются, говорят что-то, но Вадим их не слышал – снова отъехал туда, где Алла, Савка и Фома. Савку он помнит. Алла тоже приезжала на свиданки. А вот «второго», Фомку, который родился без него, он ещё ни разу не видел. Три годика уже пацану! Как же он обнимет это маленькое, родное тельце и будет нюхать за ушком, будет отодвигать пальцем маленький обшлаг рукава и сжимать ладошку.
– Ну, что, давайте, братцы, крепитесь тут без меня, – сказал он семейникам.
Уважительно выслушивал наставления, пожелания и благодарственные слова, а сам томился и ждал, когда они уже все свалят на просчёт.
Наконец-то остался один. Придирчиво осмотрел вещи и самого себя.
«Ну, вот и всё, Вадим. Да – всё!»
Всё так и было – пришли «пехотинцы», назвали фамилию, барак. И он подумал, что это неправда, это не с ним, что документы и фамилию перепутали. В дежурке стояли сотрудники спецчасти, и ему показалось, что они смотрят с завистью – они-то знают, какие чувства он сейчас переживает, и представляется им, наверное, что на воле его ожидает более комфортная, богатая и свободная жизнь, чем у них, рядовых тюремщиков, которые остаются здесь. Дежурный сверял фото, спрашивал статью, задавал вопросы личного характера, проверяя, тот ли освобождается, кто указан в бумаге. Вадим поворачивался в профиль и анфас, отвечал, путался, не мог вспомнить девичью фамилию матери, слышал свой голос со стороны. Выдали справку об освобождении, удивительно длинную, сантиметров двадцать. В здании администрации женщина-бухгалтер отсчитала деньги. Удивительно, но бумажки эти не изменились с тех пор. Этажом ниже ему повстречался лагерный психолог. На радостях Вадим приготовился сказать ей: «До свидания»… Но она приставила палец к губам и сказала: «Прощай».
Во дворе он достал свою зубную щётку, торжественно сломал её и выбросил в мусорку. Вадим вышел, увидел свободный мир и почувствовал себя астронавтом в открытом космосе. Там тоже валил снег. Крупные, густые хлопья. Снег свободы. Казалось, природа торжествует. Сам воздух, точно такой же, как и в тюрьме, здесь был другим. И только теперь он вздохнул полной грудью. Только теперь понял, что всё это время не мог дышать свободно, словно лёгкие что-то стискивало.
Он не надеялся, что его будут встречать. Выкурил первую «вольную» сигарету, осторожно перешёл дорогу и поднял руку, не веря, что делает это и что кто-то остановится. Почти сразу остановилась советская машинка. Молодой паренёк, услышав адрес, охотно кивнул головой. ещё за сто рублей Вадим попросил телефон позвонить. Тот отказался от денег и сам набрал названный номер.
– Это недорого, у нас один оператор, – и радостно протянул телефон. – Взяли, говорите!
У Вадима задрожали руки.
– Привет, родная, – в горле что-то щёлкнуло, дыхание перехватило. – Я освободился.
– Здравствуй, Вадим. Поздравляю.
Его имя в её устах прозвучало официально, и голос был испуганный и делано равнодушный. Когда женщина, начиная телефонный разговор, называет тебя по имени – это плохой знак. Она хотела сказать ещё что-то, но замолчала.
– Я еду… к вам.
– Не знаю… ну, приезжай.
– Что-то случилось, Алла?
– Я не хотела тебе говорить… Второй – не твой.
Вадим продолжал говорить с нею так, словно бы ничего не произошло, мол, подумаешь, ну и что такого, ничего страшного. А когда она положила трубку, он всё ещё продолжал держать телефон возле уха.
– … – сказал водитель.
– Что?
– Ну, в смысле, куда теперь?
– Туда же.
– Вы курите, если хотите.
Вот и началось то, что мучило и томило его. Чего-то подобного он и ждал. Может быть, это ещё не самое страшное… А город не изменился совсем. И во дворе всё как обычно. Соседки сидят так же, как будто всё было вчера. Лощёные, розовые, загорелые. Набрал на домофоне знакомый код. Тот же писк. Прервали домашней кнопкой… Двери в тамбур и квартиру приоткрыты. Неожиданно, неприятно поразили крохотные размеры квартиры, мещанская обстановка прихожей, эти засаленные обои, та же люстра-фонарь чуть выше его головы, запахи какие-то… Едва он вошёл, из зала выскочил маленький мальчик.
– Папа! Папа! – поскальзываясь, чуть не падая, он бежал по коридору.
Вадим скинул рюкзак и присел.
– Папука мой пиехал! – Мальчик бросился ему на шею.
Вадим замер, зажмурился. Это и был тот самый «второй». Он прижимался к нему всем тельцем и похлопывал ладошкой по лопатке. Живой мини-человек – всю спину можно разом закрыть ладонью.
Это тюрьма, наверное, что-то сделала с ним – обиды не было. Вадим примерно представлял, как всё могло произойти. Алла не любила и не умела пить. Но иногда, очень редко, могла напиться. И тогда она отключалась так, словно бы умирала – с ней можно было делать что угодно, – она ничего не чувствовала и не помнила. Впервые это случилось в Кацивели, на отдыхе. Наутро, после пьянки, она спросила: почему я голая? А в итоге родился Савва. Он назвал его так в честь Морозова. Теперь этот вот малыш. И Алла не делает аборты. Понятно, она же «зелёный патруль», «Гринпис».
На кухне в напряжённой позе сидел большой уже мальчик. Он, не отрываясь, смотрел мультфильм.
«Савка!»
– Привет, Савва!
Мальчик дёрнулся и что-то прошептал под нос.
– Савва, сделай потише! – Алла выглянула.
Показалась. В халате, взъерошенная какая-то. Наверное, спала.
Через минуту вышла. Хорошо, что ребёнок висел на шее. Вадим не знал, что с ней делать.
– Привет, – сказала она ему.
– Привет.
Как с работы пришёл. Она была серьёзная, её лицо ничего не выражало. Вадим чувствовал смущение и скованность, как перед незнакомой женщиной, к которой неравнодушен. Он понимал, что сближение произойдёт не сразу, что всё нужно начинать заново, может быть, как в юности, когда напиваешься, чтобы преодолеть робость.
– Ты есть хочешь?
– Нет, Алла. Кусок в горло не лезет.
Он заметил, что она избегает оставаться с ним в комнате один на один. В ванной конурке едва мог двигаться: вошёл, прикрыл дверку и уронил детские полотенца с низких крючочков, повесил, повернулся в другую сторону, смахнул какие-то женские пластиковые бутылочки. Посмотрел на себя в зеркало и будто заново увидел – худое, землистого цвета лицо, вот почему все люди казались такими лощёными и загорелыми. Погладил короткий ёжик, понёс руку обратно и сбил со стеклянной полочки стакан с детскими зубными щётками. Нагнулся собирать и крепко стукнулся лбом о край раковины.
Он думал, что выйдет и найдёт новый, совсем уже западный мир, а вернулся в Советский Союз. Та же площадка за окном, команда каких-то восточных людей скребёт её лопатами. Та же громоздкая «стенка» в большой комнате, тот же ковёр на стене. У входа – шифоньер, у которого, если открыть двери, в «залу» уже не пройдёшь.
– А вы ёлку не поставили? – вежливо поинтересовался он.
– Да нет, – задумчиво пожала плечами Алла. – Так, гирлянды повесим на стену – и всё. Елка сохнет, осыпается, для ребёнка опасно.
Алла ходила с потерянным видом, совершая какие-то хаотические движения. Всё в ней и в квартире говорило о том, что она давно привыкла жить без мужчины. И словно бы до конца не верила, что он вернётся.
– Мы в «Ашан» собирались сходить с Савкой.
– Куда?
– А, это сеть французских гипермаркетов… – Он вспомнил, что, когда Алла произносила какие-то непривычные для себя пафосные слова, у неё немели и неестественно кривились губы. – Фомку к маме отведём. Ты пока располагайся, отдыхай.
– Да я с вами схожу. Тяжело, наверное?
– Уа, уа! – Это Фомка так кричал «ура».
– Ну да, надо закупиться на Новый год. Много всего надо.
Вадим заметил, что его возвращение озадачило всех и внесло в их жизнь новую идею. И они потихоньку открывают это для себя – с удивлением, надеждой и радостью, скорее всего.
– И скотч надо купить! – вспомнил он. – Валеркину коробку обмотать – он должен за ней прийти.
– Коробка на антресолях, так и лежит с тех пор, никто не трогал.
Алла пронесла охапку своей одежды и закрылась в ванной. Вадим видел в зеркало, как одевается Савва и помогает своему брату – натянуть сапожки, розовую куртку, а малыш торопится захватить пальчиками рукавчики кофты, чтобы они не задирались в рукавах куртки… Вспомнил, что сам так делал в садике, и сердце защемило, заныло.
«Почему он в девчоночьей куртке?»
Куртка была велика Фомке, а у Саввы наоборот – из рукавов нелепо торчали руки, и тёплые штаны были тоже коротки, как у подстреленного.
Алла накрасилась в ванной. Глаза её засверкали, и Вадим с ревностью оценил её красоту, восхитился даже. Вышли все вместе, довольно большой компанией. Вадим придерживал Фомку. Смеркалось. Яркие огни квартир радостно окружали двор.
«Надо же, – удивлялся Вадим, – были только мы с Аллой, и вот уже целый квартет». И ещё он вдруг заметил, что на Алле старая куртка, японская, с перламутровым переливом, когда-то писк моды. Он помнил эту куртку из другой жизни. Так ходят начинающие наркоманки – красивые ещё девчонки, но одежда старая, из дискотечного прошлого.
В подъезде тёщиного дома их обогнала деловая, фигуристая, приятно пахнущая тётка.
– Девочка, пропусти меня, пожалуйста, – вежливо обратилась она к Фомке. – Вот спасибо, милая…
Звеня ключами, взбежала на второй этаж.
Зашли все в невероятно тесный лифт. Поднимались в тишине.
– Я не девоська! – угрюмо сказал Фомка. – Не девоська!
Вадим смотрел на него и видел, что он похож на Аллу. И Фомой его Алла назвала специально, зная о любви Вадима к старорусским именам.
– Мальчишки так быстро вырастают из одежды, – сказала она. – Купишь, а через год выбрасывать. Зачем тратиться? Вот я и беру у подруг, а у них, как назло, одни девочки – у всех… У Наськи – ты её, наверное, не помнишь – аж двойня. А Фомка маленький, ему пока всё равно, в чём ходить. Да, Фомка?
Вадим и Фомка кивали головой.
Тёща изучала Вадима с насмешливым женским интересом. В общем, ещё вполне себе молодая, ухоженная особа.
– Ну что, командировка прошла успешно? – спросила она.
– Не переживайте, Зинаида Егоровна, всё было по фэншую.
– Ну, мы пошли, – сказала Алла.
Фомка вдруг понял подставу – его не берут с собой – и заревел.
– Да они ненадолго, скоро придут, – привычно успокаивала его тёща. – И папа твой придёт. Куда он денется с подводной лодки!
Фомка плакал и тянулся к Вадиму.
– Может, взять его с собой? А чего? – Он смотрел на это личико, носик, крупные слёзы на щеках и недоумевал: неужели все взрослые были такими – депутаты, менты и даже воры в законе.
– Он сейчас успокоится. А там мы за ним гоняться замучаемся, от игрушек не оторвём. – видно было, что Алла привыкла оставлять его вот так и уходить куда-нибудь.
Матери всегда жёстче отцов.
Втроём дошли до остановки. Савва понуро плелся сзади. Они даже останавливались, чтобы подождать его. Алла понукала. А Вадим прислушался, обернулся и увидел, что сын останавливается, чтобы хрустеть замерзшими краями лужиц, как и он сам обожал в детстве. Мог днями ходить и выискивать эти бельма на лужах. Вадим придержал Аллу и закурил. Больше всего он боялся сейчас, что его кто-то узнает, подойдёт поздравлять и общаться и своими вопросами возвращать в ту жизнь, которую он отринул. Ему никого, кроме самых близких, не хотелось видеть.
– А давайте на такси! – радостно предложил он. – Мы же на маршрутку больше потратим. И обратно так же, чтобы не париться с пакетами.
Алла с Саввой переглянулись, как сообщники, в команду к которым неожиданно затесался третий.
По прежним его меркам денег оставалось немного, и радостно было их тратить.
– Ехали! – засмеялся он. – Пять минут, господа, и карета будет подана!
Вадим никогда не был в гипермаркете. Когда его «закрыли», только начали появляться супермаркеты, но он предпочитал затариваться в крутых магазинах в центре.
Он испытал шок. На самом деле гипермаркет был гигантский ангар, внутри которого тепло, невероятно яркий свет и очень красиво. Музыка, писк каких-то автоматов, шум и гомон сотен людей, экзотические ресторанчики, кафе всемирно известных брендов и ещё много всего такого, о чём он только слышал. Здесь было невероятное изобилие продуктов, одежды, того, что нужно для дома и дачи, и ещё много всего, к чему тянулась рука, что интересно было бы открывать для себя, пользоваться и применять в жизни. Ассортимент потрясал, и всё-всё это он, Вадим, в общем-то, мог себе позволить приобрести.
– А вискаря сколько! – в восхищении он едва не выругался. – А-бал-деть! Я и марок-то таких не знаю.
Удивлялся и, как ребёнок, призывал Аллу с сыном удивляться вместе с ним. Особенно радовали всякие новогодние дела. Душа замирала в предвкушении новогоднего таинства, того, что завтра утром ему никуда не надо вставать, что он будет у себя дома… На людей, суетящихся вокруг, даже самых солидных, он смотрел с умилением, воспринимая их как «белолобых», тех, кто впервые переступает порог камеры. Ликовал, глядя на их наивные, незамутнённые лица, и казалось, что он может им всё «разжевать», подрассказать, как оно должно быть по жизни. Хотелось позвонить своим и поделиться своей радостью и открытиями, узнать, какие изменения в бараке и по лагерю.
Нерусский парень из краника разливал пиво по таре. Вадим удивился его трезвости, он бы уже на ногах не стоял к концу смены.
Савва немного отставал, догонял их и снова сутулился за полками.
– А чего сын-то мой грустит? – спросил он у Аллы.
Она посмотрела на него и промолчала. Вадим понял по её глазам, что она раздумывала: сообщать ему некую информацию или нет. Непривычно ей было, наверное, делиться с близким человеком… Решительно отложила какую-то банку и улыбнулась Вадиму.
– Он влюблён в девочку-часы, – сказала она. – У них в школе девочка играет часы в спектакле «Золушка». Тоненькая, красивая, на стрелки похожа.
Савва будто ждал, пока Алла закончит рассказывать. Постоял возле полки с игрушками и вернулся к ним.
– Что там? Понравилось что-то? – спросил у него Вадим. – Пойдём посмотрим.
Пошли вместе. Ему вдруг легче с ним стало.
– Вот это? – Вадим взял коробку «Лего». – Чего ты молчишь, сынок?
– Да я уже посмотрел…
– Ты скажи – нравится?
– Да, очень! – шёпотом ответил Савва.
– Бери, неси в корзину.
Савва посмотрел на мать. Алла пожала плечами.
– Спасибо, папа.
– Выбери и Фоме что-нибудь. Ты же лучше знаешь, что ему нравится.
– Оптимус Прайм.
«Хорошо, что есть «второй»! – убеждённо подумал Вадим. – Он нам веса прибавляет и семейности. Считай, что расквитались с Аллой. Она же Скорпион по гороскопу, а они не могут, чтоб не расквитаться. Хорошо, что так получилось».
– Берём Оптимуса.
Вадим и к Алле присматривался, пытаясь подглядеть, что ей понравится, на что чисто женское она обратит внимание. Но Алла, будто специально, не подавала вида, и Вадим выбрал для неё новогоднюю маску-бабочку, небесно-голубую, – этот цвет так шёл к её глазам.
– Я с вами так и про скотч забуду! – пошутил он.
– Да есть дома немного, Вадим.
– Мне надо много! – Он выбрал крепкое полупрозрачное кольцо.
Ему хотелось не Валеркину коробку обмотать, а запаковать намертво всё своё прошлое, похоронить, как мумию.
Долго стояли в очереди. Вадим удивлялся, как много стало толстых людей, ведь на зоне он созерцал одни «велосипеды». Наконец выгрузили всё на ленту. Вадим провёз пустую телегу. Алла пробивала на кассе, Савва старательно передавал продукты отцу.