Страницы моей жизни - Франсуаза Саган 2 стр.


Разумеется, я цитирую по памяти наиболее благоприятные отзывы. (Неужели я ударилась в нарциссизм, да так рано?) Отзывы зачастую были ужасны, но из них, как нарочно, моя память ничего не воспроизводит. Четыре главных критика того времени – Камп, Анрио, Кантер и Руссо, представлявшие «Фигаро», «Монд», «Нувель литтерер», защищали меня почти инстинктивно – настолько свирепо нападали на меня другие. Следует, конечно, сказать, что этих всемогущих критиков сегодня обвинили бы в конформизме, резонерстве и буржуазности. Но их статьи были очень полезны писателям. Они придавали уверенности и иногда помогали по-новому взглянуть на свой стиль, на воздействие, оказываемое вашими книгами, на возможные их слабости, бессодержательность персонажа и т. д. Более того, названные мной критики объективность ставили выше приятельских отношений или самолюбования. Короче, они прочитывали книги и говорили о них достаточно, чтобы аудитория знала, что ей предстоит прочесть, а также учитывала их мнение. Как ни странно, эти люди, что были на тридцать, сорок лет старше меня, исповедовали те же ценности: всепоглощающую любовь к литературе и отвращение к тому, как ее начинали использовать…


Итак, я была объявлена истинной матерью двух моих книг. Да, именно я написала эти удручающе скандальные голубые томики, эти нелепые гимны эротизму и т. д. В других газетах – другие песни, но должна сказать: я смеялась над ними от души. У меня было полно друзей, настоящих или мнимых (во всяком случае, некоторые из них сохранились до сих пор). Я по-новому открыла для себя Средиземное море, пустынное побережье Сен-Тропе, где было два ресторана, один старьевщик, один продавец чипсов и один булочник, да еще бар «Ля Понш», убежище, предлагавшее приезжим три комнаты и чудесный вид на рыбачий порт. Вся остальная деревня была также в нашем распоряжении. Как мы были счастливы там! Вспоминать об этом так сладостно… Между тем, словно для создания сентиментального противовеса подобным развлечениям, после «Смутной улыбки» в моей жизни началась долгая полоса совпадений, о которых я расскажу позже. Литература и жизнь постепенно смешивались. Именно после выхода этой книги, например, я встретила Ги Шёллера, издателя, который, помимо чувства юмора, обладал «серыми глазами, выглядел усталым, почти печальным». И я не думала тогда, что мне надо быть настороже.

Не из-за чего тут было меняться в лице, что не помешало мне сделать это шесть месяцев спустя при появлении новой книги и по воле мужчины с грустными глазами.

«Через месяц, через год»

Чтобы объяснить дальнейшие события, я вынуждена обратиться к моей личной жизни, хотя, как правило, я этого тщательно избегаю. Однако некоторые книги требуют пояснений, в частности «Через месяц, через год», третий по счету роман в нескончаемом списке моих творений. О Ги Шёллере я немногое добавлю. И не вернусь больше к «Смутной улыбке», хотя наша встреча с Шёллером в некоторых отношениях была подобна звукам виолончели на заднем плане моей жизни, мелодии, которую он полностью и долгое время проигрывал, сам не очень это сознавая. Чтобы избавиться от нее, я сбежала в Милли-Ля-Форе, укрылась в очаровательном домике с мельницей, который арендовал Кристиан Диор, и провела там зиму с моей лучшей подругой детства и одноклассницей Вероникой. Нас навещали разные люди, но добирались они к нам с трудом из-за проблем с бензином. Однажды прекрасным утром я, напевая, отправилась с моей прекрасной мельницы навстречу Жюлю Дассену и Мелине Меркури, приезжавшим к обеду, и на обратном пути, попав в канаву, ставшую позднее причиной гибели десятка человек, я потеряла управление; моя машина врезалась в откос, к счастью, выбросив моих пассажиров, но зато придавив мне шею. Жюль Дассен, ехавший сзади, притормозил, бросился ко мне; и пока Мелина, совсем обезумев, бежала по полю, взывая к Аиду, владыке царства мертвых, он пытался оживить меня дыханием рот в рот. Я – единственная женщина, которую Жюль Дассен, неотразимый Дассен, в течение получаса целовал в губы на глазах у Мелины. Но я находилась в коме, увы…


То была моя первая смерть. Меня соборовали (ко мне «Ангелы небесные»…) и, хотя я была на волосок от смерти, повезли в Париж на «Скорой помощи», впереди которой, развив предельную скорость, со слезами на глазах и в полном отчаянии мчался мой брат. Я любила его. Около трех лет мы прожили вместе на улице Гренель, на первом этаже дома, расположенного рядом с русским посольством; вполне любезные полицейские, охранявшие это посольство, с готовностью помогали нам отгонять подальше наши нелепые драндулеты – чтобы наши моторы не будили каждую ночь посла. Потому что мы часто заводили их рано утром, устраивая нашим развалюхам, слегка помятому гоночному «Гордини», например, пробежку по шоссе, во время которой шум, ветер, встряски отрезвляли того из нас двоих, кто в этом нуждался. Те быстро промелькнувшие годы оказались одними из самых счастливых в моей жизни, и, хотя мой брат покинул меня, я не могу удержаться от смеха, вспоминая наше жилище, состоявшее из ненужной нам кухни, гостиной с пианино, софы, обитой искусственным леопардовым мехом, и двух спален с ванными комнатами. Может быть, в той «Cкорой помощи», когда мое сердце остановилось на какое-то время, а потом забилось вновь, я выбрала жизнь ради брата. В Париже меня ожидало немало людей, и среди них – хирург Лебо, который отказался делать операцию и тем самым спас мне жизнь.


Через месяц, наряду с другими посетителями, в клинике появился Ги Шёллер. После двух лет сложных эмоциональных переживаний и месяца размышлений наедине с собой он, несмотря на мои бинты и синяки вокруг глаз, явился просить моей руки. Я вручила ее ему больше чем на год – на то время, что мы были женаты и жили вместе: он – удивляясь мне, я – восторгаясь им, жили и были счастливы, но вместе с тем и несчастны. Я слишком боялась разонравиться ему и просто не могла ни писать, ни смеяться. А поскольку нравилась другим, случилось то, что должно было случиться. В результате как-то вечером, придя к ужину домой, я схватила свою собачку Юки, дорожную сумку, халат и, с трудом пробормотав несколько фраз, безо всяких объяснений развернулась на 180 градусов. В кафе «Флор» я встретилась с человеком, который днем часто поджидал меня там, и мы втроем – Жан-Поль, Юки и я – уехали на юг. Каким ласковым оказалось Средиземное море для разбитых сердец…


Я рассказываю все это лишь для того, чтобы объяснить, откуда взялся такой «лилипутский» текст, как «Через месяц, через год»– всего 185 страниц и с десяток основных персонажей. Правда, двадцать страниц из него улетели в окно отеля «Лютеция», что на бульваре Распай, и я должна была к понедельнику переписать их и вручить Жульяру, чьи печатные станки уже стучали. К несчастью, именно в то воскресенье к обеду пришли супруги Дассен…


Роман «Через месяц, через год» вышел поэтому худеньким, как недоношенный ребенок, и выглядел таким же слабеньким. Критики набросились на меня: «Это же просто черновик! Мадам Саган, по всей видимости, утратила достоинство, выражавшееся в ясности стиля и лаконичности, которые составляли очарование ее книг. Стоит заинтересоваться героем, как он исчезает со сцены, а вместо него появляется другой, но он не запоминается…» и т. д. Тем не менее за два дня было продано более двухсот пятидесяти тысяч экземпляров книги, ибо читатели решили, что она у меня последняя. Журналисты же написали мою короткую, с их точки зрения, безнадежно короткую биографию.


Добавлю, что критики и часть читателей, изо всех сил нападавших на эту книгу, без сомнения, были правы. Чтобы утешить меня, кто-то сказал, что Сартру роман понравился, и это очень помогло мне. (Я относилась к этому человеку с огромным восхищением и бесспорной симпатией.) В том году мы оба посещали один и тот же бордель на улице Бреа и, сталкиваясь там, церемонно раскланивались друг с другом. Однажды вечером я ужинала с Ги, Сартром и Симоной де Бовуар, и она вдруг говорит нам: «Представляете, Сартр каждый день работает у матери, он никогда не расслабляется». Мне, встретившей его в тот самый день в доме, где как раз и расслабляются, ситуация показалась комичной. Я понимающе улыбнулась ей, с мягким упреком взглянула на Сартра и наклонилась под стол, якобы для того чтобы поднять салфетку. Впоследствии мы с Сартром никогда не вспоминали этот эпизод, даже оставаясь наедине.


Если я так свободно рассказываю о своей личной жизни, то вовсе не потому, что упомянутая история, к примеру, кажется мне увлекательной, скорее она нужна мне для того, чтобы хоть как-то объяснить безалаберность романа «Через месяц, через год» и небрежность в работе над корректурой текста, обычно мне несвойственную. Никогда не поздно повиниться – скажут мне и будут правы. Эта книга, нечто вроде гадкого утенка из сказки, позабавила меня больше всех остальных. Она до предела напичкана нравоучительными сентенциями такого рода: «Та страшная самоуверенность, которую порождает честолюбие». Или: «Малиграссы любили молодежь… Им действительно с молодежью было интересно. Интерес этот, как только представлялся случай, у каждого из них легко конкретизировался, вкус к молодости всегда сопровождался естественной нежной страстью к юной плоти». И откуда я выкопала эту интонацию циничной старухи? До сих пор не понимаю. Однако подобные безапелляционные изречения и фальшивая смелость под соусом мудрости выглядят чрезвычайно смешно, и я готова признать: чем беспорядочнее жизнь писателя, тем более склонен он к нравоучениям.

Серьезные критики – Руссо, Анрио, Камп, Кантер – независимо от их симпатии или антипатии ко мне отреагировали на книгу со свойственной им объективностью: «Мадемуазель Саган выводит на сцену (место действия – Париж и отдельные провинции) череду героев и героинь и „по косточкам“ разбирает характер их взаимоотношений на протяжении десяти глав объемом чуть более десятка страниц каждая. В этих 185 страницах практически невозможно разобраться, и их вполне хватило для того, чтобы превратить сюжет в противоречивую путаницу. Нельзя сказать, что герои совсем уж безынтересны, у них просто не хватает времени пробудить интерес к себе. Чтобы справиться с этой задачей, им понадобилось бы страниц пятьсот».

«Разумеется, мы желаем скорейшего выздоровления мадемуазель Саган, но вернется ли она к нам в качестве истинного писателя или останется блестящей литературной дебютанткой? Такой вопрос, естественно, возникает. Ей удалось написать два интересных и местами волнующих романа в неподражаемом стиле, и мы поверили в чудо. Но третья попытка вызывает у нас тревогу. „Через месяц, через год“… Сумеет ли автор избежать легковесности в будущем, вот что нас интересует».


В газетах появлялись материалы и похлеще. Поэтому я решила читать только хвалебные отзывы, но это оказалось делом затруднительным. А при моем любопытстве и редкости последних – даже невозможным. И все же кое-что в предыдущих статьях, в письмах читателей подсказывало мне, что я была писателем, и настоящим. Но более всего в этом убеждало странное, захватывающее и безудержное счастье писать и быть прочитанной, этого-то никто не мог у меня отнять!

Поддержка со стороны моего тогдашнего супруга, споры с ним во многом помогли мне. В конце концов, он был издателем и при этом никогда не пытался влиять на меня. Во всяком случае, не в Сен-Тропе, где мы, приехавшие каждый со своим партнером, встречались тайком в укромных местечках, предоставляемых нам смирившимися с ситуацией друзьями. Дворики, маленькие улочки, быстрые объятия в ночных кабачках или на пляжах, служивших нам укрытием… Хотя перед лицом Закона мы все еще оставались супругами, и любовнику я изменяла с мужем. Происходящее напоминало пьесу Ануя, но не такую увлекательную, как у него, и скорее жестокую, нежели забавную. На террасе кафе в Гассене, прижавшись в Жану-Полю, который нравился мне, как и многим другим женщинам, я постепенно забыла Ги. Но Сен-Тропе превращался в ад. Магазины, бары, торговцы – всего этого становилось слишком много, и если в июне здесь еще можно было жить, в июле – уже нет.

«Любите ли вы Брамса?»

В компании друзей я совершила поездку в Нормандию, где хотела снять дом на следующий месяц. Выбирать пришлось между большим обветшалым и уединенным домом, окруженным полями и рощами, и комфортабельной виллой на пляже, оснащенной современным оборудованием. Разумеется, выбор пал на первый вариант. Я уже неоднократно, раз двадцать, наверное, рассказывала, как в последний день перед наймом дома выиграла его в карты. Он до сих пор принадлежит мне, это единственная реальная собственность, которой я владею на земле (так же, как «Мерседесом» семнадцатилетней давности); и несмотря на бесчисленные залоговые обязательства, которые мне достались вместе с домом и до сих пор еще не погашены, я очень надеюсь дожить до конца дней, не потеряв его.[2]


Так на чем же я остановилась? Судя по хронологическому перечню моих книг, представленному на авантитуле моего последнего романа, мы добрались до «Любите ли вы Брамса?».

Критика

«На этот раз мадам Саган, судя по всему, услышала наши упреки. Книга „Через месяц, через год“ отличалась нестройностью и небрежностью, которые были нами отмечены. В романе „Любите ли вы Брамса?“ мадам Саган, впрочем, как и мы, определенно любит красивые названия, – с первых страниц представлены все герои, их встречи неизбежны и вполне мотивированы: тридцатидевятилетняя Поль – по-видимому, таков возрастной предел неотразимости, с точки зрения мадам Саган, – двадцатипятилетний Симон, красивый молодой человек, влюбленный в Поль, и Роже, неверный любовник Поль, которую он мучает своими вечными обманами и беспорядочной жизнью. Впрочем, Роже – наименее удавшийся герой из этого трио. Успех мадам Саган объясним с первой главы. Интрижка, которая завязывается между зрелой женщиной и незрелым молодым человеком, оказывается историей любви, далекой от порока, более того, она убедительна и волнующа. Короче говоря, большая удача. Остается лишь поздравить мадам Саган и помолиться за ее творческое исцеление (которого многие после неудачи с предыдущей книгой уже не ожидали, а другие, напротив, втайне на него надеялись)».


«Прелесть этой книги объясняется тем, что сюжет строится вокруг трех персонажей, заставляющих друг друга страдать, но не теряющих обаяния. И хотя возраст Поль, об этом уже было сказано, представлен в романе как обстоятельство, чреватое неизбежной катастрофой (при том, что терзания героини могли бы показаться несовременными даже самой мадам Саган), хотя страсть, поражающая героев, как гром небесный, – вещь сегодня редкая, а Роже с его романами-однодневками наводит скуку, само описание героев – абсолютно классическое и вместе с тем захватывающее. Короче говоря, мадам Саган рассказывает нам об одиночестве в любви с искренностью и целомудрием, которыми пренебрегает большинство ее собратьев по перу. А мы этими качествами восхищаемся».


Неудача романа «Через месяц, через год» в какой-то мере выбила меня из седла, тем более что она усугублялась сочувственными минами моих собеседников и шепотком: «Как жаль» – за моей спиной. А иногда приходилось слышать и такие высказывания: «Клянусь вам, я залпом проглотил „Здравствуй, грусть“, но тут, конечно… О, я уверен, что вы воспрянете в следующей книге, во всяком случае, когда-нибудь… Видите ли, подобное происходит так часто, фейерверки гаснут сами собой…» Я улыбалась, шутила, но была вне себя от злости, и это задевало мое самолюбие, подрывало душевное спокойствие.


Помню, как однажды в Гассене под вечер или после бурной ночи я проснулась – голова на столе, волосы свисают на глаза, так что в первую секунду не могла даже понять, кто я такая. И мне пришлось читать и перечитывать последнюю страницу рукописи, чтобы добраться до слова «Конец». Я поднялась, затем присела на ступеньку. Рядом не оказалось никого, с кем можно было поделиться моим счастьем, и, чтобы утешиться, я стала смотреть на виноградники и безлюдную площадку для игры в шары; а где-то вдали – совсем серое, уже сбросившее свой повседневный синий наряд – море. Его мне как раз и не хватало, но до моря было слишком далеко, чтобы я могла слышать ритмичное и радостное его дыхание, подобное урчанию огромного кота, лижущего своим шершавым языком песок на пляже. Друзья куда-то разошлись, оставив меня одну, – я успела лишь сказать им, изобразив из себя вдохновенный, но опечаленный неизбежным одиночеством «синий чулок»: «Предстоящее вам освежающее купанье очень соблазнительно, но я подошла к самому концу книги. Сегодня вечером она наверняка будет завершена». – «Ах, ах! – ответили мне. – Не так уж и быстро ты ее написала! Верно? Я даже подумал, не отказалась ли ты от своих прелестных коротких романов ради длинной и нудной трилогии…» – «Нет, будьте спокойны, – ответила я сухо. – Чтение моей книги займет не более полутора часов вашего времени». Короче, я почувствовала себя очень одинокой, один на один со своим ненужным талантом и ежедневными усилиями заработать на жизнь себе и нескольким бездушным эгоистам. У меня даже слезы навернулись на глаза, когда я описывала для вас такую свою судьбу, а ведь некоторые читатели так завидуют мне! Если бы они видели, как я, проработав три или шесть месяцев над книгой, пишу слово «Конец», и это абсолютно неинтересно, безразлично моим лучшим друзьям… Да, воистину «слава – это сверкающий траур по счастью», как писал… кто же это написал? Мадам де Сталь или Шатобриан?

Во всяком случае, если призадуматься, то вовсе не слава угнетала меня, а скорее работа, которой она требовала… и если мои друзья казались безразличными, почти жестокими, значит, им надо было за что-то отомстить мне.


И действительно, совсем недавно, прекрасным ранним утром я, проработав всю ночь, примерно в семь часов утра обошла дом и перевела часы Боба, Софи Литвак и Бернара Франка на пять часов вперед. То же самое я проделала со стенными часами, поставив стрелки на полдень. Затем весело обежала их спальни, восклицая: «Завтрак! Завтрак готов! Уже полдень! Пора на пляж!» И, дрожа от радости, прислушивалась к их комментариям: «Господи… какая я усталая…» – говорили они. «Я тоже, а мы ведь вернулись не так уж поздно…», «Небо какое-то белое…», «Да, странная атмосфера. Тишина… Ни одного звука…» и т. д. В конце концов мы уселись в машину и, резвясь, высыпали на пляж (владелец которого только начинал раскладывать матрацы на песке). В этот момент я без лишних слов улизнула, так как оторопевшая хозяйка прокричала нам с южным акцентом: «Да как же это… Вы что, с постели свалились, бедняги?.. Что тут делать в такой час?.. Даже море не прогрелось…» Мои глупые шутки, беспорядочная натура, страсть к детским забавам – все это обсуждалось и осуждалось после моего возвращения. И хотя ряд загорелых спин демонстрировал мне свою обиду, я не могла удержаться от смеха. У меня в ушах все еще звучало: «Небо какое-то белое… Да, странная атмосфера…»; и эти простофили постукивали по своим часам, будто они были виноваты в их легковерии.

Назад Дальше