Звездный огонь - Владимир Серебряков 3 стр.


Единственный человек на борту, он же капитан баржи — невысокий сутулый китаец, — едва глянул на экран, куда я услужливо вывел свои документы.

— Садитесь на место второго пилота, — бросил он. — Последняя машина грузится.

Я обвел взглядом рубку. Судя по всему, команда планировалась гораздо многочисленнее — я насчитал четыре пульта, с отдельными изолированными розетками вместо портов удаленного доступа. Сейчас половина приборов вообще не работала.

— Эта развалина… — пробурчал китаец, ни к кому не обращаясь. — Ее ремонтируют по частям, потому что снять катер с рейса нельзя — начинают жаловаться люди из Башни…

Он вытащил из-под кресла старенький видеошлем, подключил его к розетке на пульте.

— Мгм… — донеслось из-под забрала. — Держитесь.

Баржа дрогнула, потом с размаху впечаталась бортом в пристань и, отлетев, рванулась вперед.

Теперь я понял, почему это неуклюжее судно удостоилось столь гордого имени. Кто-то пристроил на нее силовую установку под стать орбитальному челноку, если бы кто-то в наше время еще строил шаттлы. Или лифтовозу. Многотонная туша неслась вперед, срезая мелкие волночки. За ней, точно за асфальтовым катком, оставался выглаженный след с двойной каймой из синей пены.

Китаец принялся что-то напевать — про небесно-золотых фениксов и глупых иностранцев, если я правильно его понял. Далеко не во всех колониях можно обойтись стандарт-английским, так что мне за время работы пришлось освоить едва ли не все основные языки Доминиона, не исключая и мандаринского наречия. Другое дело, что не всеми я владею одинаково свободно.

За неимением лучшего занятия я снова вызвал планетографический отчет и попытался проследить наш путь по карте. Выходило, что плыть нам недолго — на этом участке Узкое море имело в ширину не больше ста километров. Судя по той скорости, которую ухитрилась развить едва не над водой мчавшаяся баржа, мы преодолеем их не более чем за час.

И снова Габриэль поразил меня. Я видел карту, обратил внимание на отметки высот, заинтересовался геологической историей этих мест… но реальность оказалась внушительней.

Когда-то океан был шире. Во-первых, в нем было заметно больше воды — по оценкам планетологов, изначальный уровень моря был выше нынешнего километра этак на два с половиной. А во-вторых, разлом, ставший Узким морем, на протяжении последнего полумиллиарда лет неуклонно сужался. Некогда здесь находился величайший океан планеты. Но литосферные плиты надвигались друг на друга — поначалу быстро, потом все медленнее, но никогда не застывали совсем. Неумолимое давление тысяч миллиардов тонн камня ломало скальные основания, материк полз, точно бульдозер, поднимая все перед собой на базальтовые зубья. Камни громоздились выше и выше, скалы на холмы, холмы на горы, горы на хребты…

Все это я знал. А представить не мог. Вы когда-нибудь бывали в Чили? Или в Эквадоре? Там, где Анды прижимают людей к морю? Представьте себе этот железом окованный берег. А теперь уберите воду. Два с половиной километра морской воды, скрывающей то же самое. От вершин до берега — восемь километров с мелочью. Если вам так понятнее, возьмите Эверест и уберите от него Гималаи вместе с Индией, чтобы не мешали.

Мне только что казался внушительным склон, по которому мы спускались к Бэйтауну. По мере того, как поднимался из-за горизонта горный массив, я все ясней понимал, что есть истинное величие. Скалы на скалах, уступы на уступах, и за этими стенами поднимались следующие, голый камень — черный, сизый, ржавый и почти алый. Вдоль берега и вдалеке, на вершинах ближайшей гряды, за которой поднимались следующие, все выше и выше, виднелись оранжево-желтые полосы: местная растительность — первая, которую я увидал на планете. Должно быть, те остатки влаги, что буйное светило могло выжать из морской воды, конденсировались там, питая горные луга. А вот чего я не видел даже на самых высоких вершинах — это снега.

Хребет, возникший на краю материковой плиты, носил, если верить карте, название Непреклонного. Это показалось мне красивым, а главное — подходящим.

А еще я понял, почему капитан называл институт Башней. Серебряная струна, не больше иголки по сравнению с горными вершинами позади нее, тянулась в полыхающее небо. Типичное самодовольство службистов. Мне гораздо больше понравился городок, выросший вокруг пристани, в изножье небоскреба-компаунда: невысокие домики, бережно обнесенные оградками деревья на капельном поливе, единственный не то бар, не то клуб с гордым именем «Таброва Сечь» и соответствующим декором — чьи-то хрустально блестящие зубы под потолком, кадры из самой первой, непревзойденной «Дюны» в трогательных рамочках по стенам, коктейль «Кровавый барон», от которого у меня еще долго горела носоглотка и тревожно верещал в среднем ухе секретарь, пытаясь подстегнуть метаболизм алкоголя в печени. Аборигены поглядывали на меня презрительно и подобострастно.

На полдороге к основанию Башни мне пришло в голову, что от лифт-станции до Академии я добираюсь уже дольше, чем с Земли — до созвездия Геркулеса, и эта немудрящая истина поддерживала меня остаток пути. Подъемник брал только контейнеры с продуктами; мне оставалось вымерять шагами вырезанные в камне ступеньки. Впрочем, этот этап прошел без приключений, только пришлось посидеть немного не дыша, покуда концентрация углекислоты в крови не восстановится после излишне глубокого дыхания. С площадки, откуда открывался отличный вид на город, я заметил чуть в стороне от башни, почти на том же уровне, нечто вроде барачного городка, но мне и в голову не пришло поинтересоваться — что там находится.

Как часто бывает, при ближайшем рассмотрении небоскреб терял всякое очарование. Наскоро отесанные плазменным резаком, покрытые стеклянистой, оплывшей коркой плиты и скрепленными казались наспех. Чудилось, будто сейчас этот карточный домик осядет лавиной вниз по утесам. Впрочем, блистательные дримтауны, если к ним подойти вплотную, выглядят не лучше. Огни за бронестеклом горят в вышине, а у корней — сигнальные барьеры, и угольные сетки, и автопушки, нервозно поводящие стволами. Здесь хотя бы нет оружия. Барьер я прошел, когда ступил на территорию лифт-станции.

Перед самыми дверями я обернулся. Лестница петляла между утесами, вперемешку шоколадными и палевыми; камень слоился, осыпал под ноги пластинчатые крошки, точно корицу — те хрустели под башмаками. Горело синим пламенем небо, и жался к подножию злых холодных гор поселок внизу. Я пожал плечами и предъявил пароль интелтронике замка.

Двери распахнулись передо мной беспрекословно. Шагнув через порог, я вернулся в царство высоких технологий — из колониального захолустья в кусочек благополучного Ядра, занесенный сюда космическим ветром. Предупредительная интелтроника создавала вокруг меня индивидуальный островок комфорта согласно запечатленным в секретаре инструкциям — температура воздуха, влажность, освещенность, ароматизация… Хорошо, что я непривычен к подобным удобствам: юность провел в несколько менее цивилизованных местах, да и сейчас все больше на заданиях. Правда, солью почему-то все равно отдавало. Я украдкой повел носом: так и есть, от рубашки несет.

Казалось, будто здание пустует, но я знал, что это не так. Весь персонал Академии — колониальные служащие, а значит, обязательная аугментация относится и к ним. У каждого стоит самое меньшее интербрейн, и незачем вставать со стула, чтобы обменяться идеями с коллегой… да собственно, из своей комнаты тоже выходить не надо. Работа кипела в киберпространстве — вирте, ирреальности, неощутимом субстрате информационного обмена.

«К директору», — мысленно приказал я, и секретарь послушно рассчитал оптимальный маршрут: в данном случае десять шагов до подъемника (интересно, как выпало из языка, сменив значение, старинное слово "лифт»), потом на сорок седьмой этаж и сразу в приемную. На блекло-зеленые стены коридора наложилось подробное досье: Клаус Этьенс, сорок семь лет (совпадение, наверное?), место рождения: Брюссель… остальное я свернул до поры, оставив мерцать синеватой полоской по краю век.

Секретарша попыталась меня остановить. Точней, подумала об этом — на большее у нее не хватило времени. Еще из подъемника я предусмотрительно вошел в лос, переподчинив все местные подпрограммы с помощью кодов Службы. А откровенно параноидальные настройки безопасности в своем секретаре я никогда не меняю. Неосознанного желания секретарши вскочить навстречу непрошеному гостю оказалось достаточно, чтобы бдительная программа перехватила управление ее собственными имплантатами — многочисленными, если верить отчету. Полный телохранительский набор, включая усиленные мышцы, застывшие теперь каменными штырями.

Двери распахнулись сами собой и со зловещим стуком захлопнулись, едва я ступил через порог. Директор Этьенс приподнялся было из дорогого биопластического кресла, и я швырнул ему в аугмент мозга свои проксы.

Двери распахнулись сами собой и со зловещим стуком захлопнулись, едва я ступил через порог. Директор Этьенс приподнялся было из дорогого биопластического кресла, и я швырнул ему в аугмент мозга свои проксы.

Службист осел. В зрачках его клубилось синее марево — видимо, бельгиец ставил себе имплантаты в весьма нежном возрасте, потому что новые модели не проецируют изображение на сетчатку, а создают прямо в зрительных центрах коры. Я давно хочу себе такую, да все денег не хватает.

В расшаркиваниях не было нужды — мое имя и должность в буквальном смысле горели у Этьенса перед глазами.

— Добрый день, директор, — поприветствовал я его. — А теперь будьте любезны объяснить, каким образом в вашей зоне ответственности произошло убийство?

Глава 2

В следующие секунды я уверился, что Этьенс не причастен к гибели Б. Б. Сайкса никаким боком. Верней, это высчитал секретарь — по косвенным признакам, вроде частоты дыхания, пульса и сужению капилляров — сообщив коротко, что субъект потрясен и испуган. Я в это время разглядывал директора Пенроузовской Академии, пытаясь составить о нем отдельное, с досье не связанное суждение.

Клаус Этьенс был смугловат и слегка раскос, как большинство нынешних европейцев; в черных волосах проглядывала ранняя седина. Другой на его месте воспользовался бы меланогеном, но среди руководителей Службы распространилась мода на внешние признаки старости. Подразумевалось, что высокопоставленные лица не станут продлевать жизнь в обход закона…

— Герр Михайлов… — выдавил директор. — Очень приятно.

— Вряд ли, — оборвал его я.

Таков курс Службы: никаких реверансов. Неважно, что в обычных условиях Этьенс погнушался бы ноги о меня вытереть — с высоты его положения меня заметить трудно. Сейчас в мой секретарь-имплантат загружены прокси-коды, позволяющие парализовать работу не только Башни, но и… я заглянул в открытый, будто сознание зомби, нейраугмент бельгийца — и дыхание ее директора.

— Господин Сайкс-старший, — так же резко продолжил я, плюхнувшись в кресло, — крайне недоволен. У нас есть основания полагать, что смерть вашего подопечного не была случайностью — чистой воды вранье, — а отчет, который ваша служба безопасности предоставила комитету, невозможно счесть удовлетворительным.

— Этот вопрос следовало бы переадресовать службе безопасности, — вяло попытался парировать Этьенс.

— Которая подчиняется вам, — пресек я его попытку «перевести стрелки». — Вы в ответе за ее проколы, как и за ее успехи. Что вы можете мне сообщить сверх того, о чем сказано в отчете?

Я поспорил с собой, как он ответит. Выиграл, разумеется.

— Д-да, собственно, ничего… — промямлил Этьенс. — Разрешите, я…

— Вы меня звали?

Голос наполнил кабинет директора, точно вода — могучим потоком, смывая мелкие предметы. Я, не оборачиваясь, вывел на край поля зрения картинки с нескольких камер слежения, так что мог разглядеть стоящего на пороге человека во всех подробностях.

Обычно индусы не отличаются высоким ростом. Этот составлял пресловутое исключение из правил: белоснежным тюрбаном он едва не задевал притолоку. Одеяние его составлял наглухо застегнутый долгополый кафтан цвета запекшейся крови, из-под которого выглядывали свободного покроя штаны. В первый момент вид ножен на поясе незнакомца поразил даже больше, чем его роскошные черные усы, прочерченные серебром, и расчесанная надвое борода — большая редкость в эпоху тотальной эпиляции. Потом я сообразил, кто может ходить с оружием по территории Академии. Даже с холодным.

— Судя по тому, что в последние семьдесят три секунды вы не посылали никаких сообщений — не позволял прокси-контроль со стороны моего секретаря, — вы вызвали начальника охраны еще до моего визита, я не ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — тем же могучим баритоном ответил индиец. — Меня упредил паралич секретарского компа — каждые четыре секунды тот должен подавать сигнал «все спокойно».

До меня долетел слабый запашок пряностей, исходивший не то от кафтана, не то от самого незнакомца. В сложном букете ясно выделялись только коричные нотки.

Этьенс откашлялся.

— Позвольте представить — начальник СБ Академии, рават Адит Дев Каччва.

Поняв, что я не собираюсь оборачиваться, индус обошел стол, чтобы встать рядом с директором. Я использовал это время, чтобы бегло прошерстить базу данных — для начала встроенную. Оказалось, что «рават» — это не часть имени, а титул, ничего конкретного, впрочем, не подразумевающий, «Дев» — не фамилия, а второе имя, и «Каччва» — тоже не фамилия, которых у индусов, строго говоря, нет, а кула Солнечной линии. Очень интересно. Что такое «кула», алгоритм ты безмозглый?! Раджпутский клан.

Следовало догадаться самому. Индия сильнее других азиатских держав пострадала от бессчетных кризисов позапрошлого века, да так и не смогла толком оправиться. И в то же время драться за народоэкспортные квоты ее правительство не спешило — даже из ошеломительно нишей, грязной, раздираемой рознями страны население все равно не торопилось драпать. По понятиям фанатичных индуистов покинуть священную землю Арьяварты — значит навлечь на себя проклятие. После полутораста лет гражданской войны, перемежавшейся конфликтами с каждым из соседей миролюбивой Бхараты поочередно, других индуистов (а также мусульман, джайнов, сикхов и прочих) почти не осталось. В конце концов директорату Службы это надоело, и были приняты жесткие меры. Население Индии несколько уменьшилось, а квоты пропорционально упали.

Раджпуты занимали в нынешней Индии особое место. Они с давних времен составляли костяк армии и полиции, и после вмешательства колониальщиков вдруг оказались по большей части безработными либо покойниками. Но старинная гордость не позволяла им пахать или торговать. Оставалось служить в МнМтС (выбор немногих — структура современной армии плохо соотносится с традициями раджпутских кланов), подвизаться охранниками на слюдяных рудниках, где заключенные руками расковыривают камень в поисках последних чешуек, или идти на поклон к голубым мундирам. Из раджпутов набирались сипаиские полки, отменно послушные новым хозяевам и весьма полезные в рамках своих ограничений — индусы отказывались внедрять в себя дополнительные органы, столь любезные руководству Службы. Поэтому рават Адит носил на запястье всего лишь старенький инфор — надо полагать, фамильный, потому что белую крышку пестрили слепяще-оранжевые символы деванагари. В его-то мозгу не прячутся интелтроны…

Мой взгляд уперся в переносицу начбеза, скользнул выше… и рассудок без предупреждения рухнул в фугу.

Страшней всего бессловесность. Я мог бы нарисовать, начертить каждый изгиб, каждый извив золотых цанг, проследить блуждания каждого фотона между полированых граней каждого кристаллика, с точностью до ангстрем определить спектральные пики пропускания и отражения… но рассудок отказывался назвать предмет или хотя бы дать ему описание, соскальзывая вместо того в болото детализации, будто, добравшись до атомов, ядер, кварков, запечатлев в онемевшей памяти положение и свойства мельчайшей да составляющих предмет частиц, я дотянусь наконец, до истинного, магического имени — и даже эта надежда не могла облечь себя словами и лишь мычала безъязыко где-то в подкорке.

Вряд ли я выпал из потока бытия надолго — секретарь, натренированный отслеживать волны моей энцефалограммы, отреагировал сразу же. Короткий импульс в замкнувшиеся нейронные цепочки — и предмет получил имя. Иерархическое дерево мелочей схлопнулосъ к своему корню.

Брошь. Меня парализовал вид золотой броши с рубинами, не то скреплявшей, не то для красоты приколотой к тюрбану Адита Дева.

— …Инспектор? — закончил фразу Этьенс, вопросительно глядя на меня.

— Прошу прошения, — заученно соврал я, — задумался.

Одновременно я вызвал из памяти запись последних четырех секунд: «…Возможно, мы перейдем к сути претензий…» Ага.

Директор покосился на меня с пониманием. Наверное, решил, что я отвлекся на консультацию с кибер-помощником. В наше время ограничивающим фактором является скорость мысли. И объем внимания, который у меня, как у большинства людей, расширить не получается. Во взгляде равата Адита понимание мешалось с презрением. Похоже было, что я ему не слишком нравлюсь.

— Претензии я уже высказал, — ответил я на слова Этьенса. — Моя задача теперь — досконально расследовать все обстоятельства гибели Сайкса.

— Это уже было сделано моими подчиненными, — протрубил раджпут.

— Еще раз, — отрезал я.

«И горе вам? если наши выводы разойдутся». Этого я говорить не стал — и так понятно.

— С чего вы хотите начать? — спросил Адит.

Заметно было, что он уже примирился с моим присутствием и готов применить способ борьбы с заезжими ревизорами номер два: дать этому придурку все, о чем тот ни попросит, чтобы только не начал копать глубже.

Назад Дальше