— А хотя бы дом в Леоре, который чуть не рухнул нам на головы.
— Мы же решили, что сами наткнулись на волну, которая привела в действие взрывное или какое там было устройство, — возразил Дан.
— Вот именно. Они не стали убивать нас, так сказать, активно. Но им наверняка было известно о существовании подобного устройства. Однако же они не сочли нужным нас предупредить. Другой пример — ураган. Мы еле из него выбрались, как ты помнишь.
— А может, ураган и был предупреждением? — предположил Дан.
— Тогда б он стих после того, как дом рухнул. Ну а инфразвук? Сам он не смертелен, да. Ну а если б мы свалились с высоты ста с лишним метров, на которой в тот момент летели? Они никак не могли знать, что мы выдержим.
— Не мы, а ты. Тут ты прав. Никто, кроме тебя, этого не сделал бы. И они знать не могли.
— А что ты сделал? — спросила Наи.
— Ничего особенного. Включил автопилот.
— Ничего особенного?! — возмутился Дан.
— Дан, хватит! Должен же был я принять хоть какое-то участие в собственном спасении… Словом, даже эта вроде бы бесспорная их черта при ближайшем рассмотрении расплывается. Так что с психологией действительно плоховато. Что касается отсутствия истории, признаюсь вам, меня уже давно мучает одна сумасшедшая мысль. Что если история палевиан проходила…
— В каком-то другом месте? — выпалил Дан.
— Ты тоже об этом думал? — спросил Маран.
— Еще во время первой экспедиции. Меня поразила слабость их взаимодействия с собственной планетой.
— Вот-вот. Но это, увы, догадки, подтверждение которым удастся найти не скоро.
— Если удастся, — дополнил Дан.
— Да. Так что вернемся к нашим баранам, малышка.
— К сожалению, — сказала Наи, — у меня было мало материала. Картин периода до Эры всего двадцать семь.
— Всего лишь? — удивился Дан. — На этом огромном чердаке?
— На чердаке их было больше, — вздохнул Маран. — Кроме тех, что мы нашли раньше, до того, как я остался один, я откопал еще около сорока. Но так получилось, что я свалял дурака и, когда уходил, не сообразил взять с собой кристаллы для камеры. Видимо, я был изрядно деморализован и совершенно не думал о работе. Я оставил при себе блокнот чисто машинально, рефлекс бывшего литератора. А о кристаллах не подумал.
— В такой ситуации только о кристаллах и думать, — сказал Дан.
— А почему нет? — возразил Маран. — Раз уж сидеть там, так не лучше ли заниматься делом? Однако так или иначе, я не подумал, наоборот, как ты знаешь, снял с себя всю технику, но, к счастью, по рассеянности пропустил маленькую камеру, она была приколота у меня к отвороту куртки. В ней оставалось двадцать два или двадцать три чистых кадра. Я постарался отобрать из найденных картин наиболее интересные, представить все стили, сделал кое-какие записи насчет того, что не мог снять… Но я же в этом ничего не смыслю, мог и ошибиться в выборе… Словом, в итоге, у Наи оказалось двадцать семь картин.
— Все датированы в пределах от 718 до 863 года, — сообщила Наи. — Это примерно сто двадцать земных лет. Немного меньше двух палевианских веков. Сложно определить позицию этих двух веков на временной шкале, нам ведь так и не удалось датировать начало Эры. Возможно, 863 год был прямо перед переходом к новому летоисчислению, а может, за два века до того. Правда, есть одно обстоятельство. Картины рассматриваемого периода стилистически состыковываются с картинами начала Эры, следовательно, вполне вероятно, что эти отрезки времени стоят рядом, то есть Эра началась в пределах десятого века, я имею в виду их век, конечно, из 81 года.
— Раз, — сказал Маран.
— Что раз?
— Один факт уже есть.
— Это не совсем факт, — уточнила Наи. — Предположение, хоть и имеющее под собой основу. Далее. Судя по самим картинам и датам написания тех, которые ты не смог снять, но попробовал как-то классифицировать…
— Только не забудь, что я дилетант.
— Не забуду. Итак, в течение всего рассматриваемого периода соседствовали все существовавшие стили или школы, как хотите. Есть совершенно реалистические полотна, например марины и прочие пейзажи. Или та единственная картина, которая, без сомнения, изображает Перицену. Она с абсолютной точностью воспроизводит колонны храма и оттенок неба. И потом, — она встала и принесла пачку репродукций, — посмотрите на фриз. При большом увеличении видно, что люди на барельефе пятипалые. Можешь взять лупу, Дан, если хочешь…
— Верю на слово, — сказал Дан. — А других таких картин не оказалось? — спросил он Марана. — Она ведь попалась нам чуть ли не в первую минуту, и я подумал, что там их десятки.
— Нет, — сказал Маран. — Я тоже надеялся. Но нет. Я, во всяком случае, не нашел.
— Жаль, — вздохнул Дан.
Маран кивнул.
— Одновременно, — продолжила Наи, — есть картины, похожие на наших импрессионистов. Есть абстрактные. Есть нечто, напоминающее кубизм. Новый сюр. И все это благополучно существовало параллельно, и ничему не отдавалось предпочтения. Конечно, если те, кто оставил эти полотна, отбраковав другие, не проявил предпочтений. Но это вряд ли. В общем, похоже на наше время и на наш прошлый век. О чем это говорит? С одной стороны, либерализм, терпимость…
— Доходящие до всеядности, — буркнул Дан. — У нас. Не знаю, как у них.
— Как у них, не скажу. Мало материала. С другой стороны, столь уравновешенное сосуществование течений говорит об отсутствии новых художественных идей. Ну и, конечно, либерализм в искусстве отражает состояние общества.
— Как же они от либерального общества перешли к такому… это ведь вариант тоталитаризма? — сказал Дан.
— Тоталитаризм и возникает после либерализма, в этом нет ничего экстраодинарного… Одна интересная деталь. Картины отражают изменения одежды, украшений, декора и тому подобное. Но нигде никаких признаков иной архитектуры.
— То есть они не снесли после наступления Эры свои города и не выстроили заново в едином ключе, как можно было подозревать? — спросил Дан.
— Это тоже невозможно утверждать, — отозвалась Наи. — Несомненно одно: на попавшихся нам нескольких городских пейзажах, которые написаны до Эры, архитектура та же.
— Это ведь подкрепляет наши предположения о том, что палевиане — пришельцы, не так ли?
— У этих предположений, — сказал Маран, — есть один изъян.
— Какой?
— Однообразие. Слишком много получается всяких колоний. У нас колонии, у них колонии. Я сразу начинаю подозревать себя в инерции мысли. Оставим пока это.
— Оставьте, — согласилась Наи. — Лучше поговорим об эротических картинах.
— Почему о них надо говорить отдельно? — спросил Дан. — Разве это не очередное отражение той же терпимости?
— Видишь ли, Дан, — сказала Наи медленно, — мне кажется, тут не все так просто. Я хочу, чтобы ты внимательно на них посмотрел. От Марана в данном случае пользы мало, у них ведь такого нет, ему не с чем сравнивать. Посмотри ты. Увидишь ли ты в них что-либо необычное?
Она отделила от пачки несколько весьма красочных репродукций и положила их перед Даном. Дан долго перебирал большие, еле умещавшиеся на столике листы, изучая насыщенные персонажами и предметами сюжеты картин. На первый взгляд это казалось обычной порнографией, весьма откровенной, даже грубой, но если приглядеться… Наконец он поднял голову.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал он. — Это отличается от аналогичного земного жанра. Здесь парадоксальным образом присутствует некая красота. Даже одухотворенность.
— Верно, — согласилась Наи. — У нас в этом нет поэзии. То есть она встречается, но тогда все изображается в ином ключе. Не столь детализированно, более утонченно… Трудно сформулировать.
— Почему трудно? — спросил Маран. — Ты хочешь сказать, что в земном искусстве эта сторона изображается либо красиво, либо естественно. А здесь присутствует и то, и другое. Так?
— Так.
— И о чем это говорит?
— Красоту сексу может придать только любовь, — заметил Дан. — Но любовь… сколько их тут?.. всемером? Правда, они проповедовали полигамию и даже внедряли ее в Атанате не самым деликатным образом, но поверить, что семь человек могут любить друг друга, я, признаться, не в состоянии.
— Твоя формулировка не совсем точна, — заметил Маран. — На картине четверо мужчин и три женщины. И никаких намеков на извращения. Так что…
— Все равно! Любить одновременно четверых! Или троих…
— Я не говорила о любви, — возразила Наи. — Я думала о другом. Возможно, это их знаменитое слияние, их так называемая общность началась именно с множественных любовных отношений. Помнишь, ты мне рассказывал, как догадался? — спросила она Марана. — Насчет тех похорон.
— Ну?
— А как догадались они сами? Почему не во время одной из своих оргий? Там ведь тоже были синхронные эмоции. Эмпатам догадаться было куда проще, чем тебе. Они обнаружили, что их эмоции складываются и усиливаются. Отсюда все началось.
— А почему они не обнаружили этого давным-давно? — спросил Дан. — Не в девятом веке, а в первом, втором? Или гораздо раньше, они ведь очень древняя раса, во всяком случае, по их собственным утверждениям.
— Может, раньше их эмпатические способности были слабее? Они их развили.
— Каким образом?
— Хотя бы путем постоянного упражнения. Мы же теперь знаем, что с помощью упражнений можно достичь поистине фантастических результатов в вещах, которые казались совершенно неизменяемыми.
— В чем это? — спросил Дан машинально.
Наи залилась краской, и Маран пришел ей на помощь.
— Неплохая идея, малышка. Кстати, то, что они могут усиливать эмпатические способности, подтверждено экспериментально. Поэт, во всяком случае, говорит, что после Палевой он стал более чувствителен к эмоциям. Между прочим, их эмпатические способности вообще могли возникнуть не столь давно. Если ты помнишь, Дан, там, на Палевой, я вначале счел, что сумасшедшими они называют тех, кто не подчиняется правилам игры, другими словами, инакомыслящих. Но потом, после того, как у меня возникла известная вам гипотеза, я все обдумал, как следует…
— Лежа? — спросила Наи лукаво.
— Лежа. И пришел к другому выводу. Я решил, что это, в первую очередь, люди, лишенные эмпатических способностей. Уроды в их понимании. Неспособные постичь истину, как выразился тот островитянин. Что означает, неспособные к слиянию. То есть даже сейчас это присуще не всем. Что мешает нам предположить, что качество это проявлялось первоначально у отдельных индивидов?
— Спорадически, — уточнила Наи.
— Да. И лишь постепенно… Ну теперь можно и набросать общую картину. Возможно, возникновению этого качества способствовало и гипотетическое переселение. Природа чужой планеты, новые факторы, мутации… Случай здесь, случай там. Постепенно их становится все больше. Потом вступает в действие механизм Наи. Они обнаруживают возможность суммации, слияния. Увлекаются этим. Ищут способы развивать эмпатические способности или усиливать их. Втягивают в свою веру все больше людей. Торговцы наркотиком, так сказать. И… — Маран вдруг прервал свою речь, встал, прошел к холодильнику и принес несколько высоких стаканов с непонятным напитком странного лиловатого цвета. — Я реализовал твою идею, — сообщил он Дану, ставя перед ним стакан. — Смешал кофе с карной. Очень неплохо. Но в холодном виде. Попробуй. — Он сел на свое место и сказал: — Ладно. Продолжай теперь ты, Дан.
— Я?!
— А почему нет? Что ты все слушаешь и слушаешь других? Ты ведь не хуже меня все знаешь. Давай, говори.
Дан задумался. А почему бы и нет?
— Ты подошел к установлению Эры, — начал он неуверенно.
— Я думаю, это скорее было сделано задним числом, — возразил Маран. — Как у вас на Земле.
— А что обозначал первый год? Не рождение же какого-нибудь Первого Старшего?
— Ты у меня спрашиваешь? Рассказчик же ты.
— Я не умею.
— Умеешь. Первый год не суть важен. Может, это дата официального признания Общности смыслом существования, например, или действительно чья-то дата рождения. Это не имеет значения.
Дан решился.
— Ладно. Через какое-то время в Общность втягиваются все, кто обладает эмпатическими способностями. Тех, кто не тянется сам, вовлекают насильно. Как поступают наркоманы или торговцы наркотиками. Хватают и затаскивают в свой круг. Добираются до островов, где много людей без эмпатических способностей. Кстати, тут у нас пробел. Островитяне ведь отличаются и внешне. Почему?
— Почему? — спросил Маран у Наи.
— А разве у палевиан не может быть национальных или расовых отличий? — удивилась Наи.
— Теоретически, может. Но мне это объяснение не нравится. Моя интуиция отказывается его переваривать.
— А что ты сам думаешь?
— Ничего не думаю. Не знаю. Запишем это отдельно. Продолжай, Дан.
— Они объединяют планету. Потом отправляются в космос. Посещают Торену. Это самое начало Эры Общности.
— Может, даже до, — сказал Маран. — Если Эру обозначили задним числом.
— То есть еще не все играют в Общность. Миссионерство пока не захватило их настолько, чтобы пытаться воспитывать обитателей Торены. Они просто определяют, что у торенцев другая система ценностей, и убираются восвояси. А на самой Палевой?
— На самой Палевой, — сказала Наи, — начинается в некотором роде Золотой век. Они довольны. Они даже счастливы. Мир кажется им прекрасным. Отсюда их живопись, которую ты, Дан, удачно назвал «конфетной». Они все приукрашивают — природу, людей. А их большие картины со множеством персонажей отражают слияние. Какие восторженные лица!
— И какие схожие, — заметил Маран. — Одно выражение на всех. Ну? Дальше?
— Дальше — вырождение, — сказал Дан.
— Почему?
— Потому что вначале они испытывают живое чувство, например, занимаются любовью и передают это другим. Но постепенно возникает своеобразный парадокс. Суммированная и отраженная эмоция настолько интенсивна и полна, что первоначальная, натуральная, кажется суррогатом. Пропадает желание создавать и испытывать ее. Но когда исчезают живые чувства, суррогатом становится уже отражение. Тень чувства становится тенью тени. И… И все.
— Все, — согласился Маран. — Остальное ясно. — Он поднял свой стакан. — За твое здоровье, Дан! Наи, девочка! Ты заслуживаешь награды за идею. Хочешь, я повезу тебя куда-нибудь? Слетаем, например, на море, искупаемся и вернемся. Или пойдем… Ну я не знаю. В театр. Или в ночной клуб. Правда, там наверняка объявятся какие-нибудь журналисты и пристанут к нам со всякими далеко не деликатными вопросами.
— А в театре их, думаешь, не окажется? И даже на пляже. Я нашла фото, о котором говорил Артур. Знаешь, где они нас сняли? На дороге. Когда мы поднимались сюда пешком, и вокруг не было никого на добрый километр.
— Так ты никуда не хочешь?
— Хочу.
— Куда же?
— В самое далекое путешествие, — сказала она тихо, почти неслышно, Дан скорее угадал, чем разобрал ее слова.
— Вот как? — Маран резко повернулся к ней. — У тебя сегодня идеи одна лучше другой. Но ты уверена?..
Он умолк, глядя вопросительно, Наи кивнула, вдруг смутилась, встала и отошла.
— Как тебе напиток? — спросил Маран Дана.
— Очень вкусно, — сказал Дан. — Только, по-моему, тут кроме кофе и карны есть кое-что иного рода.
— Коньяк, — признался Маран. — Но немного. Хочешь еще?
Дан вдруг уловил в нем знакомое напряжение натянутой струны. И перехватил взгляд, который потянулся за Наи.
— Я лучше пойду, — торопливо сказал он, поднимаясь. — Увидимся попозже вечером?
— Завтра.
Маран встал, чтобы проводить его до двери.
Проходя, Дан увидел, как Наи собирает в аккуратную стопку разложенные Мараном листы с текстом.
— Оставь, — сказал Маран. — Потом разберусь. — И взяв покрывало за угол, одним движением сдернул его с постели вместе с листами, которые разлетелись по всей комнате, как птичья стая. Впрочем, никто из них этими птицами не любовался, они смотрели друг на друга…
Дан понял, что о нем забыли, и поспешил притворить за собой дверь.
Следующее утро Дан провел один на лужайке перед домом. Он сидел на старинной деревянной скамейке с изогнутой спинкой и читал, время от времени поднимая голову и с удовольствием обозревая подступавший почти к самой вилле желто-красный осенний лес. Ника и Дина отправились в город за продуктами, Дану эта операция представлялась бессмысленной, поскольку все можно было заказать на дом по «фону» или сети, но Нике, как любой женщине, нравилось самолично делать покупки, и Дан давно понял, что тут ничего изменить нельзя. Человек способен на многое, но есть вещи, которые выше его разумения и его сил. Отучить женщину ходить по магазинам может один господь бог, и то если переиграет весь акт творения с самого начала. Так что он только безмолвно кивнул, когда Ника сообщила ему о своих планах, оделся потеплее, взял книгу и пошел на лужайку. Марана с Наи не было ни слышно, ни видно, и Дан даже засомневался в собственном диагнозе, возможно, он не так понял, и они действительно куда-то уехали… Потом он вспомнил взлетевший в воздух отчет. Эффектно, ничего не скажешь. Ох уж этот Маран! Ему бы кино снимать… Он посмотрел на их окно, но окно было закрыто, и он опять решил, что их нет.
Маран появился во время обеда, вернее, в его конце, когда поскучневший Дан молча доедал свой бифштекс под непрекращавшийся щебет Ники с Диной.
— А мне поесть дадут? — поинтересовался Маран. — Или все съели?
— Суп будешь? — спросила Ника, вставая.
Маран кивнул, и она ушла на кухню.
— А где Наи? — спросил Дан.
— Наверху.
— А почему обедать не идет?
— Если она одолеет сегодня лестницу, — сказал Маран, придвигая к себе салат, — значит, мне пора на пенсию.