Когда загрохотали пушки, Колчак несколько обрадовался даже, что корректируется стрельба одного линкора. Двенадцать громадных фонтанов воды вздыбились перед «Гебеном». Ударь одновременно батареи другого корабля, и понять, где чье, корректируя прицел, стало бы совершенно затруднительно.
Непрестанно неслись доклады радистов, принимавших рапорты летнабов. С трех-четырех миль видны попадания и недолеты. С мостика брызги перелетов не разглядеть — они скрыты за трубами и мачтами австрийцев.
«Гебен» ответил, после чего сам попал под накрытие. «Мария» выровняла курс, сзади к общему оркестру присоединил свой голос «Александр III». Германский броненосный крейсер покрылся черными клубами пожаров, но не прекратил ответную стрельбу. И тут «Мария» приняла сразу два попадания.
Ужасное ощущение. Словно гигантский молот лупит по остову, встряхивая его куда сильнее, нежели отдача от залпа. Стальной настил мостика вздрагивает от разрыва снаряда где-то в глубине трюма, в заброневом пространстве, после которого начинается тревожное ожидание. Пусть пироксилин в орудийных погребах первых башен не сдетонировал сразу, там взрыв возможен и от пожара.
Понеслись доклады о повреждениях. Отказало охлаждение двух погребов. Скоро люди начнут там терять сознание от перегрева, а там и до возгорания недалеко.
«Гебен» выстрелил снова, добившись накрытия с сократившейся дистанции — кабельтовых двадцати. Снаряды рванули у бортов, слава богу, ни один из них не угодил в корпус. Гидродинамические удары неприятны, может открыться течь, но это не так страшно, как прямое попадание. 280-миллиметровые снаряды германца, не намного меньшие, чем у «Императрицы», способны повредить корпус и башни, надстройки они пробивают шутя. Пятнадцать, максимум двадцать попаданий, и новехонький линкор, вступивший в строй перед самой войной и даже не полностью избавленный от заводских недоделок, пойдет ко дну.
«Гебен» устал огрызаться после двух последующих успешных залпов «Марии», поддержанной «Александром». Башни германца перестали вращаться; дым валил столь густо, что австрийские линкоры за ним пропали из вида. Командир «Императрицы» повернул к Колчаку напряженное лицо, увидел одобрительный кивок и приказал перенести огонь на второй номер, следующий за «Гебеном». Немецкий крейсер угодил под дула бывших японских линкоров, устаревших, но вполне ощутимо гвоздивших его корпус десятидюймовыми снарядами.
До места гибели «Ойгена» канонада не донеслась. Бывший флагман, не успевший сделать ни единого выстрела по неприятельским судам, понемногу уходил бортом в глубину. Дымовые трубы коснулись волн. Стеньги с радиоантеннами, почти горизонтальные от немыслимого крена, напоминали исполинские удочки. Члены экипажа карабкались по ставшей почти отвесно палубе к борту судна и корме, пока вздымающимся над водой. В таком положении шлюпки не спустить. Люди бросались в эгейские волны, гребли к оставшимся для охранения кораблям, с которых спустили шлюпки.
— Душераздирающая картина, — съязвил Ильинский, разглядывая в перископ агонию линкора. — И пожалел бы их. Да только какого дьявола они на нас снова полезли?
На расстоянии кабельтова с двух сторон от туши погибшего «Ойгена» на плавучие якоря встали эсминец и легкий старый крейсер. Второй эсминец описывал круги, высматривая подлодку. Австрийцы рассчитали верно. Даже на экономичных четырех узлах «Омуль» за истекшие часы догнал теряющего ход подранка, ныне практически утопленника.
— Эсминец кружит быстро, достать его сложно. И не будем. Аккуратно утопим крейсер, благо он неподвижен, и тикать. Ваше мнение, мичман?
Старпом приник к перископу. Потом повернул взволнованное лицо:
— Николай Николаевич, там на борту почти наверняка половина экипажа линкора. Утопнут же все как один.
— А почему мы должны их жалеть, мичман? Они нам что — пирожки несли, как Красная Шапочка бабушке? Крейсер — вооруженный корабль, рядом два эскадренных миноносца. Не будьте кисейной барышней, офицер. Извольте собраться.
На малом ходу и по большой дуге лодка обошла крейсер, затем осторожно подкралась на милю. Убедившись, что эсминец достаточно далек, Ильинский скомандовал пуск сразу четырех торпед. Подводники содрогнулись, заслышав командирское решение. Старичку и одной хватит за глаза. Две утопят его враз, вряд ли кто выберется.
— Погружение на сто восемьдесят футов, право на борт, средний вперед.
Запахнув хищные жерла торпедных аппаратов, лодка провалилась во тьму. Ильинский сжал секундомер. До взрыва около двух минут, на второй заход нет возможности — эсминцы всполошатся.
Торпеды станут заметны примерно за минуту до удара в борт. Не исключено, что акустик услышит их секунд на тридцать раньше… которые ничего не решат. Крейсер — не лошадь, которую можно хлестнуть нагайкой, и она сорвется с места в карьер. Изначально не имея хода, увернуться от торпед невозможно. Противоминных сеток не видно. Австрийцам остается уповать, что стальные сигары пройдут мимо… Не повезло. Акустик «Омуля» не услышал винтов трогающегося крейсера. Зато три взрыва один за одним донеслись отчетливо и неотвратимо до каждого в отсеках. Русские моряки стянули форменные пилотки. Прими Господь их грешные души. Затем грянул четвертый, с некоторой паузой.
— Если торпеда мимо крейсера прошла, могла в «Ойген» угодить, — подал голос штурман. — Тогда с него точно никого не снять.
Эсминец прошумел винтами в миле или двух. Направление бегства подлодки он не угадал. Второй, очевидно, кинулся подбирать, кого возможно.
Уловив падение боевого духа, Ильинский повысил голос, насколько это позволили правила поведения под водой:
— Чего приуныли? Видели — «Аллигатор» их не добил, и винтов его не слышно. Мы только что отомстили за русский подплав. А впереди, полагаю, битва идет между главными силами австрияков и нашей эскадрой. Так что всем благодарность за отличную службу. Акустик, эсминцев слыхать?
— Никак нет, ваше благородие.
— К всплытию на перископную глубину стоять, — чуть тише Ильинский добавил только для офицеров в центральном посту. — Ежели и вправду с нашими схлестнулись, наверняка подранки назад потянутся. Вот и встретим их.
В одном командир угадал: «Аллигатор» не вернулся на базу.
Неизвестно, что страшнее — сидеть на допотопном крейсере, ожидая неминуемой торпеды в борт и не имея шансов спастись, или задыхаться в чернильной тьме отсека, когда погибшая лодка проваливается вниз в треске шпангоутов. Море не жестоко. Таким его делают люди.
Глава четвертая
В октябре погода к югу от Будапешта окончательно испортилась. Танковая группа генерал-майора Врангеля продвигалась практически вслепую, лишенная воздушной разведки. За месяц, непрерывных боев его соединенный корпус разбил австро-венгерские части, переправившиеся через Дунай восточнее Белграда, и форсировал эту крупнейшую реку, остановившись затем на трехдневный отдых и переформирование. Изрядно потрепанная в боях первая дивизия константинопольского корпуса отправилась назад; Брусилов отчаянно переживал, что русский анклав на западном берегу Босфора слабо защищен и вызывает неподдельный интерес у осман.
Остались болгарские добровольцы. Царь Фердинанд заявил о сепаратном мире с Сербией и, стало быть, замирился с Россией, но на войну с Австро-Венгрией не отважился. Потому пехотные и кавалерийские полки, которые Врангель успел собрать до Шипки и под Софией, превратились в «добровольцев» в рядах русского корпуса. Соединенными силами север Сербии был очищен, а армия этой страны развила наступление на Балатон.
Почуяв неотвратимый крах Габсбургов, войну объявил румынский король Фердинанд. После вторжения на восток мадьярских земель румынская армия потерпела сокрушительное поражение от войск генерала фон Хацаи и, преследуемая им, отступила в глубь своих владений. Австро-венгерская Дунайская флотилия атаковала румынский речной флот. Когда до Врангеля дошли эти вести, он обрадовался им, словно крупной победе. Путь на Будапешт открыт. Хацаи увяз в Румынии, а его дивизии, собранные из резервистов и ополчения, не на чем перебросить к мадьярской столице.
Главные австро-венгерские силы медленно, но бесповоротно истреблялись в Галиции. Наконец, при вести о разгроме в Эгейском море поднялось мощное антиимперское восстание в Хорватии и Боснии. Многие моряки были родом из Сплита и Триеста. Их родственники абсолютно не желали понимать, ради каких таких благ не вернувшиеся домой матросы и офицеры воевали и тонули у российских берегов.
Поэтому на пути к Будапешту передовая конно-моторизованная дивизия врангелевского корпуса почти не встретила сопротивления. Немногие оставшиеся в этой области страны австро-венгерские соединения стянулись к двум столицам. Франц-Иосиф рассчитывал только на германскую помощь, но Вильгельм не спешил. Кайзеровская армия увязла в боях с французами и англичанами на западе Европы, ландвер и вспомогательные части выбивали из Восточной Пруссии остатки русского Северо-Западного фронта. Помощь можно ожидать только к зиме… Если она еще будет нужна.
7 октября двенадцать танков Б-2 и Б-3, все, что осталось на ходу после боев и долгих маршей, медленно катились по пологому спуску к местечку Кечкемет. Впереди, на расстоянии прямой видимости, гарцевала конная полусотня.
В тысячный раз помянув слепоту танковых приборов, генерал-майор высунулся из люка и попробовал хоть что-то рассмотреть во влажной дымке, туманным облаком покрывшей островерхие черепичные крыши, ратушу и церковь, оседая на броне мокрой пленкой.
— Баранов, стоять! — Барон подтвердил команду тычком сапога.
Механик притормозил, потом по привычке снова дернул вперед. Так повелось с Дуная. Короткая остановка, выстрел — и снова газу, пока австрийские артиллеристы не прицелились. Кто стоял слишком долго, навсегда остался под Белградом.
— Стоять, я сказал!
От боевого охранения галопом скакал всадник.
— Что в городке?
— Так что танки, ваше превосходительство!
— Какие танки? Что вы мелете, вахмистр?
— Не могу знать, ваше превосходительство… Обычные… Гудят, стало быть. С пушками.
Врангель чертыхнулся. Где-то с северо-востока наступает армия генерала Иванова. Связи с ними нет. А может, австрияки получили несколько машин от германских союзников? С их самоходными гробами, увенчанными длинной трехдюймовой пушкой, Петр Николаевич встречался в Балканскую войну, в этой бог миловал. Панцеры опасны на дистанции, вблизи неповоротливы и уязвимы.
— Вахмистр! Передайте хорунжему: двоим спешиться, проникнуть в поселок и разведать. Живо!
Спустя час барон как родного обнял танкового подполковника. Через два месяца боев Южный и Юго-Западный фронты встретились, отрезав большую часть Венгрии от Будапешта и австрийских коронных земель. А дальше начались события, для генерал-майора совершенно нежданные.
Сначала офицер связи доставил пакет от Иванова сдать корпус генералу от инфантерии Алексею Николаевичу Эверту.
— Как вы себе это представляете, капитан? В корпусе шестнадцать тысяч болгар, которых я фактически взбунтовал против Фердинанда. Они идут лично за мной. Да и подчиняюсь я не Иванову, а Брусилову.
Штабист иронично поднял бровь:
— Вы в курсе, ваше превосходительство, ныне с Ивановым Их Императорское Высочество Николай Николаевич пребывают? Хотите лично от него приказ получить? От души не советую, поверьте.
Представив Эверту начальника штаба и начальников дивизий, тем фактически сдав дела, Врангель почувствовал себя голым. Или одиноким. Он столько прошел с этими людьми…
— А как же три болгарские дивизии, пусть и неполной численности? — изумился их отсутствию генерал.
— Извините, Алексей Николаевич, тут я бессилен. Волонтеры они, повоевали — и домой.
— Удручает, знаете ли. Рассчитывали мы на них, хотя бы во втором эшелоне. А как же Радко-Дмитриев?
— В Софии остался, ваше высокопревосходительство. На поле боя толку от него…
— Понимаю. Оставь вас начальником корпуса, болгары не покинули бы. Тут уж я бессилен.
— Мне в распоряжение Иванова?
— Пока — да, Петр Николаевич.
Разговор происходил в ратуше Кечкемета, не пострадавшей и приглянувшейся оттого Эверту под штаб.
— Честь имею!
— Обождите, Петр Николаевич, — новый начальник потрепанного войска преградил барону дорогу. — Многого-то вы не знаете. В России ныне настоящая охота идет на офицеров с германскими фамилиями. Меня и то едва утвердили, хоть немцы бог знает в каком колене затесались. Вам с приставкой «фон» в этой войне точно корпусами не командовать.
— Чушь собачья! Виноват, ваше высокопревосходительство.
— Не собачья, а августейшая. Сам Николай Николаевич осерчать изволили, когда барановичский полицмейстер пробовал антигерманские погромы остановить. А как в Закарпатье вышли — здесь наши совершеннейшее непотребство творят. Мадьяр и евреев тысячами хватают, объявляют в заложники и суют в лагеря. Ежели бунт, жандармерия грозит заложников расстрелять. — Эверт задумчиво погладил бородку. — Я исполняю приказы. Однако здесь мы словно не православные, а какие-то мерзкие дикари. Скоро скальпы снимать начнем с австрийских пленных. Среди них половина — славяне!
— Немыслимо…
— Да, любезный Петр Николаевич. Понятное дело, не для великокняжеских ушей. — Эверт глянул на начальников дивизий. — Раз меня с германской фамилией сюда заслали, наступлению конец. Получу приказ на позиционную оборону и Будапешт не брать.
— Всего доброго, ваше высокопревосходительство. Успешной обороны! — Врангель пожал руку генералу, а сам подумал, что ему германская приставка «фон» не помешала пройти от Варны чуть ли не к пригородам Будапешта. Дело не только в фамилии.
Эверт оказался прав. С объединением фронтов барону не предложили никакой должности, а прямиком отправили в Петроград. Николай Николаевич прогудел с высоты своего роста нечто одобрительное, да и только. Царь сочтет нужным — наградит. Или нет, на то его государева воля.
Прибыв в столицу, Врангель помчался домой, где застал супругу в расстроенных чувствах и мыслях. Кинувшись мужу на шею, она стиснула его безо всякого удержу, наплевав на вбитые годами чопорные манеры императорского двора.
— Жив, Петенька… — Потом отстранилась вдруг. — Но ничего ведь не кончилось, да? Тебя снова ушлют на фронт!
— Я и рад бы… В смысле — таков мой долг. Но из-за германской фамилии отправлен пока в распоряжение штаба.
Ольга рассказала об истерической германофобии, накрывшей столицу подобно лавине. Недели две она на улицу старалась не ходить, бывая дома или в Зимнем. Как будто кто-то специально дает народу спустить пары на носителях германских фамилий, отводя глаза от Романовых, в коих немецкая кровь преобладает.
— Но Государь — патриот, каких мало. И Александра Федоровна за Россию всей душой. Господи, какая разница! А в Восточной Пруссии не один Ренненкампф оконфузился. Там же Самсонов, Жилинский и этот, азиат, липкий такой… С непристойными намеками ни одну юбку не пропускал, от фрейлины до горничной. Странно, что никто на дуэль его не вызвал.
— Хан Нахичеванский. Не удивляйся, дорогая. Как же, любимчик Его Императорского Величества. Образчик, так сказать, веротерпимости и равенства народов. Это в русской православной стране? А видела бы ты равноправие за Карпатами… — Врангель вдруг переменился в лице и пристально глянул на жену: — Этот скот и к тебе приставал? Меня его шашни с царем не остановят.
— Нет, Петенька, нет! Я бы не позволила. А вот с Натальей, да с его грязными намеками по поводу Распутина…
— Ну, у нее свой муж имеется. Пусть покажет — офицер он или тряпка.
По большому счету, амурные поползновения толстого мусульманина были барону безразличны. Бездарные и трусливые действия ханской конницы в Пруссии раздражали куда больше. Однако к презрению примешалось чувство гадливости. Встретив раз генерала в коридоре Военного министерства, Врангель демонстративно отвернулся.
Хан Нахичеванский поостерегся раздувать из этого историю. Ныне барон — победитель австрийцев, а Хан… Ну да Аллах рассудит.
Октябрь пролетел незаметно, в каком-то нездоровом затишье. Главный очаг всеевропейской войны полыхал на Западе. Русская и сербская армии выдохлись в Австро-Венгрии, остановившись на линии Кечкемет — Балатон — Триест. Австрийцы перешли к позиционной обороне, а южные славяне ограничились местными операциями, добивая резервистов Хацаи на востоке Венгрии и в Румынии, а также очищая Хорватию и Боснию от последних имперских солдат. Государь и его Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич раздулись от гордости; последней, что елка мишурой, был осыпан орденами и почестями.
Брусилов и Врангель получили по следующей звезде и по ордену. Алексей Алексеевич с шумом и газетной трескотней, Петр Николаевич тихо и незаметно. Как он сам пошутил — что курей укравши.
В последних числах октября Брусилова и Врангеля вызвал к себе великий князь Александр Михайлович:
— Как оцениваете обстановку на фронтах, господа генералы?
— Ставка уверяет: состояние дел победоносно, Ваше Императорское Высочество.
Князь Сандро разозлился не на шутку:
— Извольте серьезно говорить, Алексей Алексеевич! Не надо тут мне газеты цитировать.
— Мы на грани поражения, — мрачно брякнул бесцеремонный Врангель.
— Другая крайность. Но мысль развейте. Обещаю жандармам на вас не доносить.
Генерал встал, привычно одернул форму. Краем глаза скосил на окно, за которым Дворцовая площадь и Зимний. Кареты, дорогие авто. Дворники метут листья, неизвестно как занесенные ветром в царствие камня. Парадный кабинет великого князя блестит роскошью, за дверью натасканные адъютанты и денщики с клеймом на челе «чего изволите-с?». Как все это шатко. Взмах прусского палаша, и позолота облетит, словно ее и не было.