Александр, взглянув на Чезаре, понял его чувства и догадался, что тот испытает еще более сильную ярость, когда в полной мере осознает, какая слава ожидает брата. Он протянул руку к Чезаре и нежно проговорил:
— Дорогие мои! Как редко мне теперь удается видеть вас обоих вместе!
Когда Чезаре не обратил внимания на протянутую ему руку и отошел к окну, Александр почувствовал тревогу. Первый раз Чезаре открыто бросал ему вызов, и то, что он поступил так в присутствии третьего лица, вдвойне обеспокоило папу. Он решил сделать вид, что просто ничего не заметил.
— Внизу столпился народ. Люди стоят в ожидании, — хотят еще раз взглянуть на блестящего герцога Гандийского, — сказал он, не поворачивая головы.
Джованни, шагнув к окну, обернулся к брату с дерзкой улыбкой.
— В таком случае ты должен понимать, что они не будут разочарованы, — проговорил он, поглядывая на свою богато украшенную одежду и на брата. — Жаль, — продолжал он, — что сравнительно скромное церковное облачение — это все, что ты можешь им продемонстрировать» брат мой.
— Но, значит, они будут восторгаться не герцогом, а роскошным нарядом герцога, — заметил Чезаре.
Александр встал между ними, обняв каждого.
— Тебе будет любопытно увидеть жену Гоффредо, дорогой мой Джованни, — сказал он. Джованни улыбнулся.
— Я слышал о ней. Слава о ней дошла и до Испании. Некоторые мои самые благонравные родственники произносят ее имя шепотом.
Папа рассмеялся.
— Мы здесь, в Риме, более терпимы, а, Чезаре?
Джованни посмотрел на брата.
— Я слышал, — сказал од, — что эта Санчия Арагонская очень щедрая женщина. В самом деле, настолько щедрая, что все, что у нее есть, не может отдать лишь мужу.
— Наш Гоффредо с нами, он очаровательный мальчик, — примирительно произнес папа.
— Не сомневаюсь в этом, — улыбнулся Джованни.
В его глазах светилась решимость. Чезаре смотрел на него с вызовом, а когда бы ни был брошен вызов одним из братьев, он непременно принимался другим.
Джованни Сфорца ехал в Пезаро.
Как радовался он возможности побыть дома! Как устал он от конфликтов, вечно возникающих при папском дворе, в Неаполе и везде, где бы он ни был. В Неаполе на него смотрели как на союзника, каковым он и являлся; его подозревали в шпионаже в пользу Милана, которым он и занимался. За последний год он не совершил ничего такого, что подняло бы его в собственных глазах.
Он только стал еще больше бояться, больше, чем когда-либо в жизни.
Только дома, в Пезаро, можно чувствовать себя в безопасности. Он погрузился в приятные мечты. Он представил, как едет в Рим» забирает свою жену и возвращается с ней в Пезаро, давая отпор ее отцу и брату. Он слышал свой голос: она — моя жена, попробуйте только отнять ее у меня!
Но это всего лишь мечты. Если бы только было возможно так говорить с папой и Чезаре Борджиа! Терпение, с которым папа вел себя с тем, в ком, как он полагал, уже умерли все чувства, насмешки Чезаре над человеком, который был трусом, а строил из себя героя, — все это было сверх того: что Джованни способен вынести.
Оставалось только предаваться мечтам. Он медленно ехал вдоль реки, ничуть не торопясь, — перед ним раскинулся Пезаро. Приехав домой, он почувствует тоску, жизнь будет казаться ему совсем иной, чем в ту пору, когда они жили здесь вместе с Лукрецией.
Лукреция! В первые месяцы после того, как она стала его женой, Лукреция казалась ему смущенной девочкой. Но какой он узнал ее позже! Ему хотелось забрать ее и помочь ей избавиться от всего, что она унаследовала от своей странной семьи.
Появился замок, казавшийся абсолютно неприступным Здесь, размышлял он, я мог бы жить с Лукрецией счастливо и в полной безопасности до конца наших дней. У нас были бы дети, и мы бы обрели покой в нашей крепости между морем и горами. Вассалы спешили приветствовать его.
— Наш господин вернулся домой! Он ощущал свою значимость и важность, он — господин в Пезаро. Пезаро должен стать независимым, здесь поселится гораздо больше людей.
Джованни спешился и вошел во дворец. И перед ним возникла его мечта — из плоти и крови! В освещенных солнцем распущенных волосах блестели скромные драгоценности — ведь она стала хозяйкой менее великолепного дворца, чем был у нее в Риме.
— Лукреция! — закричал он. Она улыбнулась той очаровательной улыбкой, которая делала ее похожей на ребенка.
— Джованни, — заговорила она, — я устала от Рима. Я приехала сюда, чтобы встретить тебя, когда ты вернешься домой.
Он положил руки ей на плечи и поцеловал ее в лоб, затем в щеки и только после этого коснулся ее губ.
В этот момент он верил, что Джованни Сфорца, которого он видел в своих мечтах, существует в реальности.
Джованни Сфорца не мог поверить своему счастью. Он начал мучить себя и Лукрецию. Он постоянно отыскивал новые украшается среда драгоценностей жены.
— Откуда у тебя эта вещица? — интересовался он.
— Подарил отец, — неизменно слышал он в ответ. Или:
— Это я получила от своего брата.
После чего Джованни швырял украшение в шкатулку и убегал из комнаты или смотрел на нее сердитым взглядом.
— Поведение при папском дворе возмущает весь мир! — заявлял он. — Оно стало еще хуже с приездом девиц из Неаполя.
Поведение мужа делало Лукрецию несчастной. Она думала о Санчии и Чезаре, об их отношениях, о восторге Гоффредо по поводу того, что его жена так нравится его брату, о развлечениях Александра и о собственной ревности.
«Мы действительно странная семья», — думала она.
Она часто смотрела на море, в глазах ее таилась надежда, надежда на то, что она приспособится к жизни в соответствии с требованиями людей вроде Савонаролы, что она станет тихо жить вместе со своим мужем в их горной крепости, возьмет себя в руки и подавит в себе желание вернуться к своей неспокойной семье.
Но поскольку Джованни не мог предложить ей помощи и она только слышала от него упреки, Лукреция решила быть терпеливой. Она спокойно слушала его яростные слова и только пыталась убедить его в своей невиновности. Случалось, что он бросался к ее ногам и говорил, что в душе она добрая и хорошая и что он — последняя скотина, посмев придираться к ней. Он не мог объяснить ей, что он всегда смотрел на себя как на жалкое создание, всеми презираемое, и что поведение ее семьи и слухи о нем делали его еще — несчастнее, еще уязвимее.
Бывали мгновения, когда Лукреция думала, что больше не вынесет ничего подобного. Может мне постричься в монахини, размышляла она. Когда приходили письма от Александра, сердце ее билось сильнее, руки дрожали, стоило ей только коснуться диета бумаги. Читая письма, она представляла, что отец рядом и она будто бы разговаривает с ним; и она понимала, что была по-настоящему счастлива лишь в своей семье и может быть довольна жизнью только тогда, когда будет окружена любовью отца и братьев.
Что могла она обрести взамен этой бьющей через край любви?
Александр умолял ее вернуться. Ее брат Джованни, подчеркивал он, в Риме, он стал еще краше, еще очаровательнее, чем прежде. Каждый день он спрашивает о своей любимой сестре и о том, когда же она вернется домой. Лукреция должна немедленно возвращаться.
Она ответила, что ее муж хочет, чтобы она осталась в Пезаро, где у Джованни Сфорца есть определенные обязанности.
Ответ пришел немедленно.
Ее брат Джованни в скором времени примет участие в военной компании, которая сначала направлена против Орсини, а затем будет иметь целью подчинить всех баронов, показавших себя неспособными оказать сопротивление врагу. Богатые владения и земли попадут в руки папы. Лукреция понимала, что это только первые шаги по дороге, которую ее отец собирался пройти.
Теперь его дорогому зятю, Джованни Сфорца, представляется прекрасная возможность показать свою отвагу и прославить свое имя. Пусть он собирает войско и присоединяется к герцогу Гандийскому. Лукреции, конечно, не захочется оставаться в Пезаро одной, так что ей следует возвратиться в Рим, где ее семья устроит ей пышную встречу.
Прочитав это письмо, Джованни Сфорца впал в неистовство.
— Кто я такой? — кричал он. — Не иначе как пешка, которую нужно просто передвигать по шахматной доске. Я не присоединюсь к герцогу. У меня и здесь достаточно дел.
Так он бушевал и изливал свой гнев перед Лукрецией, но, несмотря ни на что, он знал, как знала и она, что страх перед папой заставит его подчиниться.
Он решил пойти на компромисс. Он собрал всех мужчин, но вместо того, чтобы вместе с ними выступить в поход, написал папе, что долг не дает ему возможности тотчас же покинуть Пезаро.
Он и Лукреция ожидали команды подчиниться воле папы, ждали сердитых упреков.
Но ответом было долгое молчание, после чего из Ватикана пришло успокаивающее послание. Его святейшество прекрасно понимает положение Джованни; он больше не настаивает на том, чтобы он присоединился к герцогу Гандийскому. В то же время он хотел бы напомнить зятю, что тот давно не был в Риме, и Александру доставило бы невыразимое удовольствие обнять Джованни и Лукрецию еще раз.
Получив такое письмо отца, Лукреция почувствовала себя счастливой.
— Боюсь, что твой отказ, — сказала она мужу, — разгневает отца. Но как он доброжелателен! Видишь, он все понимает.
— Чем более доброжелателен твой отец, тем сильнее я его боюсь, — проворчал Джованни.
— Ты не понимаешь его. Он любит нас. И хочет видеть нас в Риме.
— Он хочет видеть в Риме тебя. Не знаю, чего он хочет от меня.
Лукреция смотрела на мужа, ее била дрожь. Бывали моменты, когда она понимала, что ей не уйти от судьбы, которую уготовила ей ее семья.
Чезаре редко чувствовал себя таким счастливым, как сейчас.
Его брат Джованни помогал ему доказать то, что он, Чезаре, старался заставить отца понять многие годы. Какая обида захлестнула его, когда во время торжественной церемонии Джованни вручили знамя, щедро расшитое золотом, и богато украшенный драгоценными камнями меч! Какая ярость поднялась в нем, когда он увидел глаза отца, сверкавшие гордостью за своего любимого сына!
— Глупец! — хотелось крикнуть Чезаре. — Разве ты не понимаешь, что покроешь позором армии и само имя Борджиа?
И предсказания Чезаре начали сбываться. Это доставляло ему величайшее удовольствие. Теперь отец наверняка поймет всю безрассудность возложения на Джованни воинских обязанностей и полнейшую неразумность отстранения смелого и решительного Чезаре от командования армиями, что совершил папа в своей слепой любви к Джованни.
Все складывалось в пользу Джованни. Богатство и могущество Александра давало ему большое преимущество. Великий капитан Вирджинио Орсини по-прежнему томился в тюрьме в Неаполе и не мог принять участия в защите своей семьи. Для любого, обладающего самыми скромными познаниями в области военного искусства, война окончилась бы скоро и победно, считал Чезаре.
Поначалу казалось, что все так и идет, поскольку без Вирджинио у Орсини не обнаружилось никакого желания воевать, и под напором войск Джованни они признавали свое поражение. Замки один за другим открывали ворота, и завоеватели входили в крепости, не пролив ни капли крови.
В Ватикане папа торжествовал; даже в присутствии Чезаре, зная, как болезненно воспринимает это старший сын, Александр не мог скрыть своей гордости.
Вот почему новый поворот событий так обрадовал Чезаре.
Клан Орсини было не так-то просто одолеть, как казалось молодому самонадеянному герцогу и его ослепленному любовью отцу. Орсини собрали все свои силы в фамильном замке в Браччано под предводительством сестры Вирджинио. Бартоломеа Орсини была отважной женщиной. Ее воспитали в соответствии с военными традициями, и она не собиралась сдаваться без борьбы. Ей помогал муж и другие члены семейства.
Джованни Борджиа не ожидал сопротивления. У него не было опыта ведения войны, и его методы осады Браччано казались опытным воинам обеих сторон наивными и глупыми. У него не было никакого желания воевать, Джованни-солдат гораздо больше любил драгоценности, украшавшие меч, и жезл — символ власти, а не сражения. Поэтому он слал послания защитникам замка, сначала убеждая, потом угрожая, внушая им, что любой их самый мудрый план обречен на неудачу. Погода не благоприятствовала осаждающим, пышные одежды герцога тем более не годились для пребывания в подобных условиях. Самый толковый капитан Джудобальдо Монтефельтро, герцог Урбинский, был тяжело ранен и вынужден покинуть поле брани, и выходило, что Джованни потерял своего лучшего советчика.
Шло время, а Джованни по-прежнему стоял у стен Браччано. Он устал от войны. Он слышал, что вся Италия смеялась над командующим папскими вооруженными силами, а кроме того, догадывался, как радует подобный поворот событий его брата.
Римляне перешептывались о блестящем герцоге: интересно, как поживает он теперь? По-прежнему ли так же роскошен его наряд? Дождь и ветер изрядно попортят бархат и парчу.
Александра не покидала тревога, он заявил, что готов в случае необходимости продать свою тиару, лишь бы довести войну до победного конца. Он не мог выносить общества своего сына Чезаре, потому что тот и не пытался скрывать своего ликования по поводу сложившейся ситуации. Ненависть братьев друг к другу, думал Александр, — просто отчаянная глупость. Неужели ни Чезаре, ни Джованни еще не поняли, что сила в единстве?
Чезаре находился рядом с отцом, когда пришло известие, что Джованни по-прежнему не захватил крепость и что Монтефельтро ранен.
Он видел, как к лицу отца прилила кровь. Хорошо, что Чезаре был около Александра, а то взволнованный папа покачнулся и упал бы, если бы сын не бросился и не подхватил его.
Глядя на отца, лицо которого покрылось багровыми пятнами, а глаза налились кровью, Чезаре вдруг почувствовал страх перед будущим, если не будет Александра, чтобы защитить семью. Потом он понял, скольким он обязан этому человеку — человеку, всем известному своей силой и энергией, который, должно быть, был настоящим гением.
— Отец, — воскликнул Чезаре. — О мой любимый отец!
Папа открыл глаза и заметил тревогу сына.
— Дорогой мой, — сказал он, — не бойся, я еще с тобой.
Снова его исключительное жизнелюбие взяло верх. Александр словно не признавал свойственных преклонному возрасту недугов.
— Отец, — проговорил Чезаре, голос выдавал его страдания, — ты не заболел? Ты не вправе болеть.
— Помоги мне добраться до кресла, — ответил Александр. — Сюда! Вот так лучше. Это просто минутная слабость. Я вдруг почувствовал, как кровь быстрее побежала по моим венам, мне показалось, что голова моя раскалывается на части. Сейчас уже проходит. Это из-за новостей. В будущем мне придется следить за собой. Незачем пугаться того, что пока еще не произошло.
— Ты должен больше заботиться о себе, отец, — предостерег его Чезаре.
— О сын мой, не смотри печально. И все-таки я чувствую себя счастливым, видя, как ты заботишься обо мне.
Александр прикрыл глаза и с улыбкой на лице откинулся на спинку кресла. Проницательный политик, намеренно закрывающий глаза на многое, когда дело касалось его собственной семьи, он позволил себе поверить, что Чезаре единственно из любви к нему так встревожился, а не потому, что понимал — он вместе со всеми близкими попадет в затруднительное положение, если с ними вдруг не станет папы, чтобы защитить их.
Чезаре стал умолять отца позволить пригласить врача; в конце концов Александр согласился несколько позже сделать это. Но способность папы восстанавливать свои физические силы была поразительной, и уже несколько часов спустя он размышлял, как помочь Джованни.
Увы, в конце концов даже Александру пришлось признать, что из Джованни не получилось воина, поскольку невозможно было отрицать неудачу герцога, когда к Орсини подоспела помощь из Франции, и они смогли атаковать противника.
Столкнувшись с упорным сопротивлением, Джованни показал себя никудышным командиром, и ситуация складывалась не в пользу папских сил; единственный человек, отличившийся во время кампании, герцог Урбинский, поправился после ранения, но попал в плен к Орсини. Что же касается Джованни, то его ранили, но совсем легко. Понимая, что его положение становится смешным, он заявил, что, будучи раненым, не в состоянии продолжать участие в боях и вынужден оставить свои армии, которым придется разрешить конфликт без него.
Теперь вся Италия потешалась над приключениями папского сынка. Вспоминали церемонию, на которой Джованни сделали главой папских вооруженных сил; вспоминали, как он гарцевал во главе своих армий, покидая Рим, словно завоеватель.
Римляне очень веселились по этому поводу, а многие были рады — последние события должны заставить папу понять, что опасно в личных интересах распространять политику протекционизма слишком далеко.
Чезаре перестал волноваться о состоянии здоровья отца, поскольку Александр был полон сил и энергии, как обычно, и Чезаре не собирался упускать возможность подразнить брата.
Он позвал своих друзей, и они вместе придумали насмешливые объявления, которые потом развесили у главных въездов в город.
«Разыскиваются, — говорилось в них, — те, кто располагает какими-либо сведениями относительно известной папской армии. В случае, если имеются новости, немедленно сообщите их герцогу Гандийскому».
Джованни вернулся домой, где его встретил отец, любивший его ничуть не меньше. Он сразу же стал искать оправдание сыну и убеждать каждого, что, не получи Джованни ранения, дела бы обстояли совсем иначе.
И все, кто слушал это, изумлялись лицемерию Александра, которому, видно, нравилось себя обманывать. Но потом пришлось восхищаться его талантом дипломата, потому что выходило, будто бы папа вовсе и не проигрывал войну. Может, он потерпел поражение на поле брани, но мирные условия обсуждались после сражения, и судя по этим условиям, Александр выходил несомненным победителем.
Чезаре отправился навестить отца и застал с ним Джованни.