— Да, ваша светлость.
— Еду принесешь потом. Я понял, что еще не голоден. Пока достаточно вина. У тебя есть удобные комнаты?
— Могу поручиться, что они вам понравятся, — с усмешкой сказал хозяин, — ими уже пользовались.
— Оставь нас теперь, приятель, — велел Джованни. И, повернувшись к девушкам, сказал:
— Давайте выпьем за ту радость, которую подарит нам этот день. Санчия встала.
— Синьор, — начала она. Джованни обхватил ее руками и крепко обнял. Она стала сопротивляться, пытаясь вырваться, но Джованни прекрасно понимал, что она только делает вид и знает, кто он такой и что она, так же как и он, ждет того, что должно неминуемо произойти. , Он скинул камзол и сказал:
— В такой момент мне ни к чему вино. — Он подхватил Санчию на руки и громко произнес:
— Хозяин! Покажи мне твою лучшую комнату. И поторапливайся, я спешу.
Санчия лениво и безуспешно сопротивлялась. Бернандина и Франческа прижались друг к другу, но их будущие любовники схватили обеих. Санчия и Джованни исчезли.
Комнатка была небольшая, с низким потолком, но чистая, как и обещал хозяин.
— Не кушетку бы я выбрал для тебя, моя принцесса, — сказал Джованни. — Но придется довольствоваться этим.
— Вы должны узнать, кто я, — заметила Санчия.
Он снял с нее маску.
— Я знал это с самого начала, как и вы. Зачем, милая Санчия, вам понадобилось разыгрывать спектакль с похищением? Взаимное согласие встретить неизбежное, — так, кажется, было бы проще.
— Но менее забавно.
— Я убежден, что вы боитесь Чезаре, — бросил он ей вызов.
— Это почему?
— Потому что вы стали его возлюбленной, как только приехали в Рим, а он имеет репутацию ревнивого любовника.
— Я никого не боюсь.
— Чезаре не похож на остальных. Санчия, ненасытная Санчия. Вы не можете посмотреть на мужчину без того, чтобы не пожелать его. Я видел, какие взгляды вы бросаете… Я видел ваши сомнения. Потом я понял, что вы решили, что мы должны быть вместе, но вам не хотелось подвергать себя опасности. Пусть Джованни возьмет вину на себя, сказали вы себе. Значит, пусть будет похищение.
— Вы думаете, что меня интересует, что скажут мои прежние любовники?
— Вы Чезаре даже боитесь.
— Я никому не позволю командовать собой.
— Вот тут вы ошибаетесь. В этой комнате, при закрытых дверях, командовать буду я.
— Вы забыли, что минуту назад обвиняли меня в том, что я все это затеяла.
— Давайте не спорить. Санчия… Санчия! Она улыбнулась.
— Как вы уверены в себе! Если вы были бы так же решительно настроены против Орсини, как против беззащитных женщин…
Он схватил ее за плечи и резко тряхнул, вспыхнув от гнева. Потом рассмеялся.
— Вам вовсе не нужен нежный любовник, мадонна Санчия. Я понимаю.
— Я думаю о Франческе и Бернандине.
— Сейчас они во власти своих кавалеров. Они целыми днями смотрят друг на друга; уж если вам вздумалось поменять братьев, то эти четверо только и мечтали о таком дне. Давай, к чему медлить?
— Правда, к чему? — пробормотала Санчия.
Чезаре впал в ярость, поскольку только что его шпионы донесли ему, что Санчия и Джованни все время вместе.
Он вошел в ее комнату, когда ее служанки причесывали ее. Наткнувшись на них, он услышал, как они хихикают, обсуждая свои любовные похождения. Он шагнул к Санчии, смахнул со столика блюдо со сладостями и крикнул служанкам:
— Оставьте нас одних!
Они в страхе покинули комнату — им показалось, что сейчас Чезаре способен на убийство.
— Ты просто шлюха! — сказал он. — Я узнал, что ты любовница моего брата. Санчия пожала плечами.
— Почему это тебя удивляет?
— Не потому, что ты отдаешься любому, кто попросит, нет! Меня удивляет, что ты осмелилась вызвать мой гнев, да!
— А меня удивляет, что у тебя нашлось время сердиться на меня… У тебя, который так много времени тратит на ревность к Джованни из-за его титула и отношения к нему вашего отца.
— Замолчи. Неужели ты думаешь, я позволю тебе оскорблять и унижать меня подобным образом?
— Что-то я не вижу, чтобы тебя это особенно беспокоило.
Она с улыбкой смотрела на него, в ее голубых глазах светилось желание. Когда у него бывали приступы гнева, он казался ей привлекательнее, чем когда был нежным любовником.
— Увидишь, Санчия, — сказал он. — Только прощу тебя набраться терпения.
— Я не слишком-то терпелива.
— Ты шлюха, я знаю, самая скандально известная шлюха в Риме. Жена одного из братьев и любовница двух других. Ты знаешь, ведь весь город говорит о тебе.
— И о тебе, дорогой братец… и о Джованни… и о святом отце. Даже о Лукреции.
— Лукреция не имеет никакого отношения к скандалу.
— Неужели?
Чезаре шагнул к ней и резко ударил по щеке; она схватила его за руку и вцепилась в нее зубами. Глядя, как кровь струится по руке Чезаре, она схватилась за горящую щеку.
При виде крови он словно потерял голову. В глазах его светилась ненависть, он схватил ее за руку с такой силой, что она вскрикнула от боли.
— Чезаре, убери руки. Ты делаешь мне больно.
— Приятно слышать. Именно этого я и хотел. Не думай, что ты можешь обращаться со мной, как с другими.
Снова ее острые зубы впились ему в руку; он ухватил ее за плечо, ослабив хватку на запястье. Она стала царапать его лицо. Азарт борьбы охватил обоих. Он снова попытался схватить ее за руки, но она сумела вцепиться ему в ухо и стала его выкручивать.
Через несколько мгновений они катались по полу, каждый из них испытывал смешанное чувство ненависти и желания — уж такими они были.
Она сопротивлялась; не потому, что ей хотелось сопротивляться, а потому, что хотела продлить борьбу. Он называл ее проституткой, ничтожеством и прочими словами, которые мог вспомнить, лишь бы побольнее задеть ее самолюбие, которого у нее, он знал, хватало. Она отвечала оскорблением за оскорбление.
— Ублюдок! Скотина! Кардинал! — насмехалась она.
Она лежала на полу, тяжело дыша, глаза ее сверкали, одежда порвалась, мысли были заняты поиском новых оскорблений, которые можно было бы бросить ему в лицо.
— Весь Рим знает, как ты ревнуешь к своему брату. Ты, кардинал! Я ненавижу тебя вместе с твоими одеждами и любовницами… Я ненавижу ваше святейшество. Я ненавижу тебя, кардинал Борджиа. он бросился на нее; она отбивалась; он сыпал проклятьями; через некоторое время оба замолчали.
Потом она засмеялась, поднявшись с пола и взглянув на свое отражение в блестящем металле зеркала.
— Мы похожи на двух нищих, — заметила она. — Как я скрою эти царапины, синяки, которыми ты меня украсил, скотина? Ну, я тебя тоже неплохо отделала. Но не стоит жалеть. Я начинаю думать, что пол не хуже кровати.
Он с ненавистью смотрел на нее. Ей нравилась его ненависть. Она возбуждала сильнее, чем нежность.
— Теперь, вероятно, — сказал он, — ты будешь более осмотрительной, когда встретишь моего брата.
— Это почему?
— Потому что ты убедилась, что я человек с характером и не лишен темперамента.
— Я в восторге от твоего темперамента, Чезаре. И не проси меня отказаться от удовольствия подстегнуть его.
— Ты хочешь сказать, что не собираешься отказываться от моего брата?
Она сделала вид, будто раздумывает.
— Мы получаем друг от друга такое наслаждение, — произнесла она почти печально, стремясь вызвать у него новый приступ гнева.
Но он хранил спокойствие.
— Если ты предпочитаешь того, над кем смеется вся Италия, что ж, продолжай с ним развлекаться.
И вышел из комнаты, оставив ее возбужденной, но несколько разочарованной. ***
Папа с тревогой наблюдал за все растущей враждой братьев.
Маленький Гоффредо ничего не понимал. Он так радовался, что обоим его братьям нравилась его жена; но когда он узнал, что восхищение его женой стало причиной их раздоров, подобных которым раньше не было, то начал беспокоиться.
Джованни редко покидал апартаменты Санчии. Он любил кататься с ней верхом по улицам города. Он старался распускать слухи о своих отношениях с женой Гоффредо и очень хотел, чтобы они достигли ушей Чезаре.
Потом неожиданно, казалось, Чезаре потерял всякий интерес к Санчии.
Его отец послал за ним, чтобы вместе обсудить какое-то важное дело; Александр начинал понимать, что предпочитает решать политические вопросы с Чезаре, а не с обожаемым Джованни.
— Дорогой мой, — сказал папа, обнимая и целуя Чезаре, — я хочу обсудить с тобой довольно важный вопрос.
Александр с восторгом увидел, как хмурое лицо сына прояснилось, едва он услышал его слова.
— Я хочу, — продолжал Александр, — поговорить о муже Лукреции, о Сфорца.
Губы Чезаре скривились, выражая презрение.
— Твое мнение полностью совпадает с моим, — заметил папа.
— Я не могу без горечи думать о том, что моя сестра вынуждена проводить дни в далеком городке, вдалеке от нас… А ваше святейшество посылали ему приказы, которым он не подчинялся. Хотел бы я избавить Лукрецию от этого недоумка.
— Именно для того, чтобы обсудить такую возможность, я и послал за тобой, Чезаре. Но это должно остаться строго между нами.
— Между нами двумя? — переспросил Чезаре.
— Между нами двумя.
— А Джованни?
— Нет, Чезаре, нет. Я не стал бы доверять это Джованни. Он легкомыслен и не настолько рассудителен, как ты, Чезаре. Я хочу, чтобы это дело не получило огласки, именно поэтому я решил довериться тебе.
— Благодарю вас, ваше святейшество.
— Сын мой, я решил избавить свою дочь от этого человека.
— Каким образом?
— Существует развод, но разводы не одобряет церковь; как глава церкви я должен отрицательно относится к ним, если только уж речь пойдет о каком-то исключительном случае.
— Ваше святейшество, вы предпочли бы другой способ?
Александр кивнул.
— Это невозможно, — сказал Чезаре. Глаза его сверкали. Он размышлял. Было печально узнать, что должен умереть Вирджинио Орсини, но совсем другое дело Джованни Сфорца, о нем он не станет печалиться.
— Первая наша задача — вернуть его в Рим, — сказал папа.
— Давайте сделаем это.
— Легче сказать, чем сделать, сын. Провинциальный господин питает некоторое недоверие к нам.
— Бедняжка Лукреция, как она, должно быть, страдает!
— Не уверен. Ее письма становятся более сдержанными. Иногда я чувствую, что хозяин Пезаро уводит нашу Лукрецию от нас, что она становится больше его женой, чем нашей дочерью и сестрой.
— Мы должны помешать ему. Он лишит ее всякого очарования. Превратит ее в безжизненную куклу, она станет скучной, как он сам. Надо вернуть ее домой.
Папа кивнул, соглашаясь.
— А вместе с ней и Сфорца. Когда же они приедут… — Папа замялся, и Чезаре подсказал ему:
— Когда они приедут?
— Мы обезоружим его нашей дружбой. Это будет наш первый шаг. Мы не считаем его чужим. Он супруг нашей дорогой Лукреции, и мы любим его.
— Трудная это будет задача, — мрачно проговорил Чезаре.
— Нет, если мы будем помнить, какая у нас впереди цель.
— Когда мы сумеем завоевать его доверие, устроим пиршество, — размышлял Чезаре. — Он умрет не сразу. Он будет умирать медленно.
— Подходящий яд всегда найдется.
— С величайшим удовольствием сделаю все для успеха задуманного.
Таким образом, в Рим вернулась Лукреция, а с ней и ее муж. Ехал он с неохотой и без конца ворчал во время путешествия.
— Что теперь задумала твоя семейка? Почему они вдруг стали проявлять ко мне дружеские чувства? Я не верю им.
— О Джованни, ты слишком подозрителен. Просто потому, что они беспокоятся обо мне, потому что они счастливы видеть меня счастливой женой. Вот они и предлагают тебе свою дружбу.
— Предупреждаю тебя, я буду проявлять осторожность, — заявил Джованни.
Его удивил оказанный ему прием. Папа обнял его, назвал возлюбленным сыном и сказал, что как муж Лукреции он должен занять высокое положение при дворе. Никогда Джованни не получал удовольствия от столь любезного с ним обращения, как в эти недели. Он начал успокаиваться. В конце концов, говорил он сам себе, я муж Лукреции, и Лукреция довольна мной.
Он поделился своими опасениями с одним из слуг, которого любил всегда брать с собой, видя в Джироламо, красавце-камергере, одного из немногих, кому можно доверять.
— Синьор, — сказал Джироламо, — получается, что к вам здесь неплохо относятся, но остерегайтесь, господин. Говорят, опасно поспешно есть за столом у Борджиа.
— Я тоже слышал подобные вещи.
— Вспомните о внезапной смерти Вирджинио Орсини.
— Я всегда думаю о ней.
— Синьор, будет лучше, если вы станете есть только блюда, приготовленные моими руками.
Слова юноши заставили рассмеяться; но так немного было таких, как Джироламо, кто искренне любил его! Он с благодарностью положил руку на плечо слуге.
— Не бойся, Джироламо, — сказал он. — Я смогу постоять за себя.
Он поделился опасениями Джироламо с Лукрецией.
— Они беспочвенны, — ответила та. — Мой отец считает тебя членом семьи. Он знает, что мы можем быть счастливы вместе. Но Джироламо — добрый человек, Джованни, я рада, что он так привязан к тебе.
И все последующие недели Джованни получал новые доказательства любви к себе, постепенно забывая о своих страхах.
Я могу сделать Лукрецию счастливой, размышлял он; папа так любит ее, что готов благословить любого, кто сможет сделать это. Он начал верить, что преувеличивал слухи и что Борджиа — просто семья, за исключением Чезаре и Джованни, необычайно преданная своим близким.
Снова пришло время карнавала; папа с балкона наблюдал за происходящим на улице, аплодируя всякой непристойности и в то же время благословляя толпу. Никогда еще не было человека, который мог до такой степени соединять в себе любовь к пошлости и благочестию; никогда еще не было человека, готового относиться 2 — к религии с юмором. Во время карнавалов горожане оставались довольны своим папой больше чем кем-либо.
Джованни Сфорца невзлюбил карнавалы, его смущали непристойные сцены, которые разыгрывались на площади; он не испытывал ни малейшего удовольствия от грубых шуток, он уже скучал по Пезаро.
Ему не хотелось выходить на улицу, чтобы смешаться с толпой, поэтому Лукреция гуляла с братьями и Санчией, их слугами и служанками обеих девушек.
Чезаре Борджиа предложил нарядиться актерами, чтобы легче было смешаться с толпой.
Это привело Лукрецию в восторг — в отличие от мужа она любила веселый и шумный Рим и совсем не вздыхала, вспоминая Пезаро.
Санчия решила уделить внимание Джованни, чтобы вызвать ревность брата, и это не нравилось Джованни. В костюмах, в масках, скрывавших лица, они танцевали на улице, Санчия с Джованни двигались впереди, танцуя на испанский манер, изображая робкие призывные чувства, перерастающие в безумную страсть, ведущую к неизбежному концу. Но Чезаре не думал в этот момент о Санчии; у него были планы относительно Джованни, но он не спешил с ними, потому что сейчас его мысли занимал другой Джованни. Тем более что Лукреция находилась рядом, а его любовь к Санчии никогда не была так сильна, как к сестре.
Он мог довести себя до бешенства не потому, что Санчия свободно вела себя с Джованни, а от одной мысли, что Лукреция вынуждена жить с таким мужем.
— Лукреция, детка, обратился он к сестре, — тебе нравится карнавал?
— О да! Я всегда любила его. Ты помнишь, как мы обычно наблюдали за происходящим на улице с балкона дома нашей матери и как нам хотелось быть среди гуляющих?
— Я помню, как ты хлопала в ладоши и танцевала на балконе.
— Иногда ты поднимал меня, чтобы мне лучше было видно.
— У нас много общих счастливых воспоминаний, дорогая моя. Когда я вспоминаю о тех, кто разлучил нас тогда, мне хочется убить их.
— Не говори о подобных вещах в такой вечер, Чезаре.
— Именно в такой вечер память возвращает меня в то время, когда мы жили в разлуке. Твой муж невольно стал причиной этого.
Она нежно улыбнулась.
— Он имеет в Пезаро определенные обязанности, Чезаре.
— А что ты думаешь, Лукреция, вы скоро вернетесь в свой ужасный замок?
— Мне кажется, что совсем скоро он пожелает уехать домой.
— Тебе хочется расстаться с нами?
— Чезаре! Как можешь ты так говорить? Неужели ты не понимаешь, что я так сильно скучаю по вас, что нигде не могу быть счастлива, если вас нет рядом?
Он глубоко вздохнул.
— Именно это я и хотел от тебя услышать. — Он обнял ее и притянул к себе. — Ненаглядная моя сестренка, — прошептал он, — не бойся. Пройдет совсем немного времени, и ты будешь свободна.
— Чезаре! — она произнесла его имя так, словно задавала вопрос.
Танец разгорячил их. Любовь к младшей сестре вытеснила из его сердца ненависть к Санчии и брату. Он почувствовал огромное желание уберечь ее от несчастья и, веря, что она, как и они с отцом, презирает своего мужа, не стал упускать возможности сообщить ей, что скоро она избавиться от него.
— Тебе недолго осталось ждать, милая сестренка, — добавил он.
— Развод? — поинтересовалась она, затаив дыхание.
— Развод! Святая церковь не одобряет это. Не волнуйся, Лукреция, существует множество способов избавиться от нежелательного человека.
— Ведь ты не имеешь в виду?.. — воскликнула она.
Он промолчал.
— Послушай, моя дорогая. Мы не станем говорить о подобных вещах на улице. У меня есть планы относительно твоего мужа, и я обещаю тебе, что к следующему карнавалу ты забудешь о его существовании. Ну как, ты довольна?
Лукреция едва не упала в обморок от ужаса. Она не любила Джованни Сфорца, но пыталась полюбить его. Находясь в Пезаро, она всей душой старалась быть ему хорошей женой, нельзя сказать, что ей это не удавалось. Он не был возлюбленным, о котором она мечтала, но он был ее мужем. У него были свои чувства и надежды; и если он испытывал к себе чувство жалости, то и она очень жалела его. Его жизнь складывалась так несчастливо.