Ощупью в темноте добрался он до того места, где была прежде Косенка, нащупал и почувствовал, что там земля обвалилась, и что в ту сторону больше нет прохода.
«О, на ту сторону больше нет прохода», — подумал Регоч и, не в силах ничего умного придумать, как вихрь повернулся, оставил насыпавшуюся гору, а за горой Косенку, и пошел обратно тем же путем, каким пришли они из Легена.
Идет Регоч, идет своей дорогой, все от столба к столбу. Уже далеко отошел, а всё ему что-то не по себе. Не знает и сам Регоч, отчего это ему не по себе.
Поправляет он ременный пояс: не давит ли его может быть ремень. Расправляет руку в плече: не затекла ли у него может быть рука. Но ни то, ни это, а все ему одинаково не по себе. Дивится Регоч: что это с ним. Дивится он и от удивления встряхивает головой.
Но когда Регоч встряхнул головой, закачалась у него корзиночка на ухе. А когда Регоч почувствовал, что корзиночка легка и что в ней нет Косенки, крепко сжалось сердце и грудь у Регоча и он, безумная голова, наконец-то догадался, что это его мучит жалость к Косенке, и подумал, что нужно Косенку спасти. С большим трудом пришел Регоч к этой мысли, но когда уже надумал, то как вихрь повернулся и полетел обратно к тому месту, где оставил осыпавшуюся гору, а за горой Косенку. Полетел и через минуту был уже там. Копает Регоч обеими руками гору, копает, копает и через час выкопал огромную яму и увидел Косенку. Лежит Косенка в золотой короне, трижды кованной, уже похолодевшая, вся окоченевшая, а подле нее светильник, а пламень его так мал, как самый маленький светлячок.
Если бы Регоч закричал от жалости, задрожало бы все подземелье, и погас бы совсем светильник — не стало бы и того малого светлячка около похолодевшей Косенки.
Но Регочу от жалости так сжало горло, что он не смог крикнуть, и вытянул он свою огромную руку и легко достал похолодевшую Косенку, положил ее на руку и стал греть и согревать ее своими ладонями, словно замерзшую птичку. И смотри! Через некоторое время шевельнула Косенка ручкой, и светильник сразу стал ярче гореть. Затем шевельнула Косенка головой, а пламень светильника еще сильнее разгорелся. Наконец, открыла Косенка глаза, и светильник вспыхнул так ярко, будто золотом загорелся!
Косенка вскочила на ножки, схватила Регоча за бороду, и от великой радости оба они заплакали. Слезы Регоча были крупны, как груши, а слезы Косенки мелки, как просо, но по существу это было одно и то же, и от того времени они сильно полюбили друг друга.
Когда они выплакались, Косенка нашла свой жемчуг, и они пошли дальше в путь, но ничего больше находящегося под землей они не трогали: ни потопленных кораблей, сокровищами груженных, которые сюда попали со дна морского, ни кораллов красных, ни янтаря желтого, что вился вокруг подземных столбов. Ничего они больше не трогали, нигде не останавливались, а шли прямо по дороге, чтобы выйти к золотистым полям.
Долго они так шли и сказала Косенка Регочу, чтобы он ее поднял. А лишь он это сделал, схватила Косенка немного земли, бывшей у них над головой.
Схватила горсть земли, посмотрела в руку, а там: между землей — листья и валежник.
— Вот, Регоч, мы и под лесом, подле золотистых полей! — крикнула Косенка. — Давай выйдем.
Напружился Регоч и стал головой пробивать землю.
II
Над ними действительно был лес, как раз лесной овраг на меже двух сел и двух уездов. В этот овраг никто не приходил, кроме пастухов и пастушек из обоих сел и обоих уездов.
Между этими двумя селами была лютая вражда — вражда из-за гумна и пашни, из-за мельниц и порубки леса, но особенно из-за посоха старшины, который уже давно одно село требовало, а другое не хотело выдать. И так оба эти села враждебно относились одно к другому.
Но пастухи и пастушки из обоих сел были неразумными детьми и не стремились понять споров старших и каждый день встречались на меже обоих сел и обоих уездов. В то время, как их овцы, смешавшись, вместе паслись, пастухи все вместе играли, а увлекшись игрой, часто и запаздывали, под вечер возвращаясь домой с овцами.
Из-за этого в обоих селах шумели и кричали на детей.
Но в одном из сел были прабабка и прадед, которые помнили все, что когда бы то ни было происходило в обоих селах. Они говорили: «Оставьте, люди, детей. Больше плодов принесут детские игры в горах, чем ваше жито в полях».
А пастухи приходили, как и раньше, на это место с овцами, потому что не слишком заботились старшие о том, что делают дети.
Так же было и в тот день, когда Регоч стал пробивать землю в этом месте. Как раз пастухи и пастушки, столпившись под самым большим дубом, собирались идти домой. Кто натягивал лапотки, кто прикреплял бич к кнутовищу, а пастушки сгоняли овец. Вдруг они услыхали, как что-то, как раз у них под ногами, невероятно сильно стало стучать о землю. Ударило раз, ударило два, а когда ударило в третий раз, треснула земля и вышла, совсем между пастухами, необычайно большая, словно бадья, голова; борода у нее будто стог стеблей кукурузных, а на бороде обильный иней, еще из Легена-города.
Завизжали дети от страха и попадали на землю, как мертвые и не столько из-за головы, величиной с бадью, сколько из-за бороды, имевшей вид стога кукурузного.
Попадали все дети, кроме малого Лиле, который был самым красивым и самым мудрым из всех детей обоих сел и обоих уездов.
Остался Лиле на ногах и подошел, чтобы вблизи увидеть — что это за чудо.
— Не бойтесь, братцы, — говорил Лиле пастухам, — не мог Бог такое чудище для злых дел создать, потому что если бы оно стремилось к злу, то давно бы уже пол света уничтожило.
Подошел Лиле к Регочу, а Регоч как раз скинул корзиночку с Косенкой с уха и положил ее на лужайку.
— Подойдите, подойдите, братцы, — крикнул Лиле, — вот с ним и девица, крошечная, а прекрасная, как звезда.
Пастухи и пастушки повставали и начали, прячась один за другого, разглядывать Косенку, а затем те, которые больше других перепугались, первые подошли к ней, потому что были они во всех отношениях самые непосредственные.
Сразу полюбили пастухи и пастушки прекрасную Косенку, извлекли ее из корзиночки, отвели на самую красивую лужайку и стали дивиться ее прекрасным одеждам, которые были сияющи и нежны, как утренний свет. Но больше всего дивились они ее волшебному покрывалу, которым она лишь только слегка взмахнет и сразу взлетает и летит над лужайкой.
Повели хоровод пастушки и пастухи и Косенка, и начали они разные игры. А у Косенки поигрывают ножки, смеются глазёнки и губёнки от радости, что оказалась она среди друзей, которым нравится все то, что и ей нравится.
Затем вытащила Косенка свой мешочек с жемчугом и стала одаривать своих приятелей и приятельниц, вызывая у них радость. Бросила она одно жемчужное зерно, и появилось между ними деревце, а на деревце пестрые ленты, шелковые платки и красные ожерелья для пастушек. Бросила она другое зерно, и пришли со всех сторон леса пышные павлины, пришли, прошлись и улетели и рассыпали по лужайке блестящие перья, которыми запестрела вся лужайка. А пастухи украсили перьями шляпы свои и кафтаны. Еще одно жемчужное зерно бросила Косенка, и появились на одной высокой ветви золотые качели на шелковых веревках, и, когда качаются пастухи и пастушки, качели взлетают тогда так высоко, как ласточка, а опускаются плавно, как царские корабли.
Дети взвизгивают от радости, а Косенка продолжает бросать жемчужные зерна одно за другим и не думает о том, что их нужно было бы поберечь; но Косенка ничего на свете не любила так, как красивые игры и хорошие песни. Так израсходовала она все жемчужины до последней, а Бог знает, как еще могут они понадобиться и ей, и пастухам.
— Никогда я от вас не уйду, — радостно воскликнула Косенка, а пастухи и пастушки плескали ручонками и бросали в воздух шляпы от радости, что она так говорит.
Только Лиле не пошел с ними играть, потому что был сегодня как-то задумчив и невесел. Остался он вблизи Регоча и оттуда наблюдал, как прекрасна Косенка, и сколько чудес творить она в этой дубраве.
Между тем, Регоч вышел из своей дыры. Вышел и стал между лесных деревьев, и так необычайно громаден был великан Регоч, что его голова возвышалась над большим столетним лесом.
Осматривает Регоч через лес долину.
А солнце уже зашло, и небо покрылось румянцем. В долине виднелось два золотистых поля, как два золотых платка, а на полях два села, будто два белых голуба. По ту сторону обеих сел протекала бурная река Зловода, и вдоль воды были воздвигнуты насыпи, зеленевшие травой. На насыпях виднеются стада и пастухи.
— Э, право, — говорить Регоч, — зачем я тысячу лет пробыл в Легене, в этой голой пустыне, когда на свете имеются такие красоты.
Регочу так понравилось разглядывать долину, что он только и делал, что направо и налево поворачивал свою большую, величиной с бадью, голову, и она, словно огромное чудовище, покачивалась над лесом.
Но вскоре его Лиле позвал.
— Сядь, дядя, чтобы тебя не заметили сельские старшины.
Регоч сел, и стали они вдвоем разговаривать, и Лиле сообщил великану, почему он сегодня так печален.
— Большое несчастье произойдем еще сегодня вечером, — говорить Лиле. — Слыхал я вчера, как старшины нашего села договаривались: «Давайте пробьем насыпь реки Зловоды. Вода расширить дыру, в насыпи появится отверстие, вода бросится на вражеское село, потопит мужчин и женщин, затопит поля и кладбище и выровняется вода над ними, и будет море там, где прежде было село вражеское. А наши поля лежат выше и село на пригорке, так что с нами ничего не будет». Так они договаривались и, действительно, ушли, взяв с собой огромный бурав, и тайком ночью просверлили насыпь. А я, дядя, — говорить Лиле — знаю, что наши поля и наше село не так высоки, знаю, что вода и нас покроет, и что сегодня же будет море там, где были оба наших села. Оттого-то я так печален.
Еще они ведут разговор, а уже поднялся в долине страшный крик и сумятица.
— Вот! Несчастье совершилось! — воскликнул Лиле.
Выпрямился Регоч, поднял Лиле и оглядел долину. Печально было смотреть. Рухнула насыпь, а темная, бурная Зловода двумя рукавами понеслась по этим красивым полям. Направляется один рукав к одному селу, а другой — к другому. Потонули стада, исчезли под водой золотистые поля, повалились кресты на могилах, а в обоих селах крик и сумятица! Вышли в обоих селах на гумно старшины с бубнами, барабанами и трубами; трубят и бьют в бубны в одном селе на зло другому, — настолько они обезумели от злобы. А еще большей стала сумятица, что ко всему этому завыли деревенские псы. Плакали и причитали женщины и дети.
— Дядя, — крикнул Лиле — почему у меня не твои руки, чтобы я мог остановить эту воду.
Собрались около Регоча и Лиле пастухи и пастушки с Косенкой, напуганные страшным криком в долине.
Услыхав, что происходит, сказала Косенка, эта проворная и умная маленькая волшебница.
— Идем, Регоч, ты остановишь воду!
— Идем, идем! — кричали пастухи обоих сел и обоих уездов, в которых не прекращались завывания и причитания. — Идем, Регоч, возьми и нас.
Наклонился Регоч, поднял на правую руку Лиле и Косенку, державшую светильник свой, а на левую руку всю остальную пастушескую рать — и помчался Регоч десятисаженными шагами по лесным просекам прямо в долину. За ними понеслись и овцы, испуганно блея. Так они пришли в долину.
Сквозь туман и сумрак мчится Регоч с детьми на руках, а за ними и перепуганное стадо в бешенном беге несется к насыпи. А навстречу им идут мрачные потоки Зловоды, губя и топя все на своем пути. Необычайно сильны эти потоки! Будут ли они сильнее Регоча?
Одолеют ли и Регоча? Погубят ли они этих малышей-пастухов? Погибнет ли малая волшебница Косенка, прекрасная, как звезда?
Несясь так через луга, где еще было сухо, вмиг достиг запыхавшейся Регоч насыпи, где образовалась огромная дыра, через которую вода прорывалась со страшной силой.
— Останови ее, останови, Регоч, — пищат дети.
Там в долине, недалеко от насыпи, был маленький холмик.
— Отнеси нас на тот холмик, — крикнула Косенка быстро.
Отнес Регоч Лиле и Косенку, пастухов и пастушек на тот холмик, а вокруг них сжались овцы и ягнята. Около холмика уже разливалась вода.
А Регоч зашагал громадными ногами по воде, лег у насыпи и своей огромной грудью закрыл дыру в насыпи. На миг вода стала, но она была так ужасно сильна, что ее ничто не могло одолеть. Нахлынула вода, навалилась Регочу на плечи и под ним, над ним, около него, со всех сторон прорвалась опять — и дальше помчалась по долине. Расставил Регоч обе руки, сгребает руками землю, но что он сгребёт — вода в мгновение ока относит.
И вода в долине подымается все выше и выше. Ни полей, ни сел, ни скота, ни гумна, ничего уже больше не видно. В обоих селах только крыши домов и колокольня церковная высятся из воды.
И около холмика, где были пастухи и пастушки с Леле и Косенкой, подымалась вода всё выше и выше. Плачет и причитает несчастная пастушеская рать, кто за матерью, кто за братом или сестрой, а кто за домом и садом, потому что видят они, что оба села исчезли, и что никому нет спасения, а и к ним вода поднимается.
Теснились пастухи все больше и больше на вершине холмика; собираются и жмутся около Лиле и Косенки, которые стоят один подле другого среди детей.
Лиле стоит тих и бледен, как камень, а у Косенки глаза сияют, она поднимает светильник и светит работающему Регочу. Косенкино покрывало поднимается и вьется на ночном ветре и стелется над водой, будто полетит сейчас на нем малая волшебница и уйдёт от этих ужасов.
— Косенка, Косенка! Не смей уходить! Не смей нас оставлять! — кричат пастухи, которым казалось, будто ангел среди них, когда они глядели на Косенку.
— Не иду, никуда не иду, — кричит Косенка, но ее покрывало равно стелется, будто само хочет ее отнести через воды в облака.
В это время послышался визг. Поднялась вода, коснулась края подола одной из пастушек и потащила ее, увлекая. Но в миг спустился Лиле, схватил пастушку и втащил ее опять на холмик.
— Нужно обвязаться, — закричали пастухи, — свяжем себя один с другим, потому что иначе мы пропали.
— Так, братцы, так! — закричала Косенка, у которой было очень доброе сердечко. Быстро стащила Косенка с плеч свое волшебное покрывало и протягивает его пастухам. Изорвали они покрывало на полосы, связали полосы в длинную ленту и повязались пастухи друг с другом, около Лиле и Косенки, а подле пастухов опять жались бедные овцы.
Теперь Косенка среди этой беды была столь же беспомощна, как и остальные пастухи. Свой жемчуг она на игру истратила, а свое волшебное покрывало от доброты сердца порвала и раздарила, и теперь не могла ни улететь, ни спастись от этого несчастья.
Но Лиле полюбил Косенку больше всего на свете и когда вода стала им ударять в ноги, крикнул Лиле:
— Не бойся, Косенка! Я тебя буду охранять и поддерживать! — и поднял Косенку на руки.
Одной рукой схватила Косенка Лиле за шею, а другой рукой высоко подняла светильник по направлению к Регочу.
А Регоч, лежа по грудь в воде, борется и бьется беспрерывно с водой. С правой и с левой стороны, около плеч Регоча сгрудились разрушенные края насыпи, как два больших рога. У Регоча борода растрепана, плащ разодран, плечи окровавлены. Но остановить Зловоду он никак не может, и около холмика масса воды все растет и растет, грозя потопить пастухов. А наступила уже и полночь.
Но вдруг осенила одна мысль Косенку и она среди воплей и плача залилась смехом и крикнула Регочу:
— Регоч, безумная ты голова, безумная голова! Почему ты не сядешь между этих рогов, образованных насыпью? Почему ты не закроешь плечами воду?
Пастухи и пастушки на миг умолкли, до крайности удивленные тем, что никто не подумал о том раньше.
— Уху-ху! — слышен был только смех Регоча, — а это не шутка, когда Регоч смеется. Трясется Регоч от смеха, что был так недогадлив, а море вокруг него бушует и клокочет.
Затем Регоч встал, повернулся и — гляди! — сел между тех рогов.
Что за чудо, Боже мой! Остановились потоки Зловоды, будто бы стена навалилась на насыпь. Стала Зловода, не может перебраться через плечи Регоча и потекла по своему руслу, по которому и прежде текла, струясь вдоль плеч Регоча. О, Боже, какое чудесное спасение!
Спасены теперь были пастухи и пастушки от самого тяжелого несчастья, а Регоч, удобно сидя, хватал руками землю и закрывал полегоньку насыпь под собой и вокруг себя. Начал он в полночь, а когда стала заря заниматься, работа была готова. Как раз солнце выглянуло, когда Регоч, окончив работу около насыпи, встал, чтобы очистить бороду от набившегося в нее ила, веток и мелкой рыбешки.
Но не пришел еще конец злоключениям этих бедных пастухов, — куда и к кому им теперь идти? Стоят пастухи на вершине холмика. Вокруг них одно сплошное море. От обоих сел виднеются еще только кое-где одинокие крыши жилищ, но в селах никого живого не осталось. Крестьяне могли бы спастись, если бы бежали перед приближающейся водой на чердаки. Но вместо того, в обоих селах крестьяне вышли на гумно с бубнами и трубами, чтобы порадоваться гибели соседнего села. Когда уже и одним и другим вода достигла до пояса, они все еще ударяли в бубны, а когда вода поднялась по горло, они все еще, злорадствуя, дули в свои трубы. И так утонули все до единого со своими бубнами и трубами, и было это наказание Божие заслужено ими их злобой.
Бедные пастухи остались теперь без единой живой души, кто бы их кормил и защищал; остались они без дома и хозяйства.
— Не воробьи же мы, чтобы на крыше жить, — печально заявили пастухи, видя, что одни только крыши виднеются из воды. — Но и не лисицы, чтобы жить по горам в дуплах деревьев. Если бы нам удалось освободить наши села от этой воды, то мы еще смогли бы жить, но если будет так, как сейчас, то лучше нам броситься в воду с нашим стадом и утопиться, так как нам некуда преклонить головы.