А вот и он. Бен подъезжает на своем серебристом «мерседесе» шестьдесят второго года. Внутри всё в лохмотьях, но снаружи машина – просто конфетка. Гомес тихо присвистывает.
– Извини, что опоздал, – говорит Бен, подъезжая к нам.– Вызов на дом.
Гомес пристально смотрит на меня. Я не обращаю внимания. Бен смотрит на Гомеса, потом на меня.
– Гомес, Бен. Бен, Гомес. Извини, друг, но мне пора.
– Вообще-то, у меня пара часов свободных… Бен принимает подачу:
– Приятно познакомиться, Гомес. В другой раз, ладно?
У Бена плохое зрение, и он добродушно смотрит на Гомеса сквозь толстые линзы очков, увеличивающие глаза раза в два. Бен позвякивает ключами в руке. Меня это нервирует. Мы оба стоит молча, ожидая, когда Гомес уйдет.
– Хорошо. Ну, тогда пока, – говорит Гомес.
– Я позвоню после обеда,– говорю я.
Он поворачивается и уходит, не глядя на меня. Я чувствую себя неловко, но есть вещи, о которых Гомес знать не должен, и это одна из них. Мы с Беном обмениваемся взглядом, доказывающим: мы знаем друг о друге такое, что в случае огласки возникнут проблемы. Он открывает входную дверь. У меня всегда руки чесались попробовать вломиться к Бену в дом, потому что там так много разных замков и защитных устройств. Проходим в темный узкий коридор. Здесь всегда пахнет капустой, хотя я точно знаю, что Бен никогда ничего съедобного не готовит, тем более капусту. Мы проходим к лестнице в конце дома, наверх, в другой коридор, через одну спальню в другую, где Бен устроил свою лабораторию. Он ставит сумку и снимает куртку. Я почти жду, что он наденет теннисные туфли а-ля мистер Роджерс[65], но вместо этого он начинает возиться с кофеваркой. Сажусь на складной стул и жду, когда Бен закончит.
Бен похож на библиотекаря больше всех остальных моих знакомых. И я, правда, встретил его впервые в Розарии, но он ушел оттуда перед окончанием института. Он похудел с прошлого раза, когда я его видел, и волосы еще поредели. У Бена СПИД, и каждый раз, когда я его вижу, я отмечаю изменения, потому что не знаю, что будет с ним.
– Выглядишь хорошо,– говорю я ему.
– Убойные дозы АЗТ. Витамины, йога, медитация. Что я могу для тебя сделать?
– Я женюсь.
Бен сначала удивлен, потом приходит в восторг.
– Поздравляю. На ком?
– Клэр. Ты ее встречал. Девушка с очень длинными рыжими волосами.
– А, да…– Бен мрачнеет.– Она знает?
– Да.
– Ну, отлично. – Он смотрит на меня, как будто хочет сказать, что все очень мило, но он-то при чем?
– И ее родители планируют большую свадьбу в Мичигане. Церковь, подружки невесты, рис, кучу денег вбухали. Плюс щедрый прием в яхт-клубе после венчания. Белый галстук, никак не меньше.
Бен наливает кофе и протягивает мне кружку с Винни Пухом. Я насыпаю в чашку порошковые сливки. Здесь, наверху, довольно холодно, кофе пахнет горечью, но, в общем, на вкус ничего.
– Мне нужно быть там. Мне нужно пережить этот восьмичасовой изнуряющий стресс и не исчезнуть.
– А-а. – Бен всегда принимает проблему такой, какая она есть, и меня это очень успокаивает.
– Мне нужно что-то, что посылает в нокаут все рецепторы допамина, которые во мне есть.
– Наван, хаддол, торазин, серентил, мелларил, стелазин…
Бен протирает стекла очков свитером. Без очков он выглядит как большая лысая мышь.
– Я надеялся, что ты сделаешь для меня вот это. – Я шарю по карманам джинсов в поисках бумажки, нахожу ее и вручаю Бену.
– «3-[2-[4-96-фтор-1,2-бензоксазол-3-у1>… коллоидальная двуокись кремния, гидроксипропил метилцеллюлоза… пропиленгликоль…» – Он читает, прищурившись. Затем спрашивает ошеломленно: – Что это?
– Это новое антипсихотическое средство под названием риперидон, на рынке известен как риспедал. Его разрешат продавать в тысяча девятьсот девяносто восьмом году, но я бы хотел попробовать его сейчас. Он относится к новому классу препаратов под названием «вторичные бензисоксахолы».
– Где ты это достал?
– «Медицинский вестник». Издание двухтысячного года.
– Кто его делает?
– «Джансен».
– Генри, ты знаешь, что не очень переносишь антипсихотики. А если он сработает в противоположном направлении?
– Они не знают, как он работает. «Независимо взятый антагонист моноаминэкгика с высокой близостью к серотонину второго типа, допамину второго типа и так далее».
– Ну, каждый раз одно и то же. Почему ты думаешь, что это лучше, чем халдол?
– Это догадка, основанная на знании реального положения дел, – терпеливо улыбаюсь я. – Наверняка я не уверен. Ты можешь это сделать?
– Да… могу,– поколебавшись, отвечает Бен.
– Насколько быстро? Ведь, чтобы построить систему, нужно время.
– Я тебе скажу. Когда свадьба?
– Двадцать третьего октября.
– Хм. А доза?
– Начни пока с одного миллиграмма.
Бен встает и потягивается. В тусклом свете холодной комнаты он кажется старым, больным, кожа как будто бумажная. Часть Бена любит принимать вызов («Эй, давай сделаем этот чумовой препарат, который еще никто не изобрел»), но другая часть не любит рисковать.
– Генри, ты даже не знаешь, точно ли твоя проблема в допаминах.
– Ты видел снимки.
– Да, да. Но почему просто не смириться? Лечение может оказаться хуже самой проблемы.
– Бен. Что, если бы я вот так щелкнул пальцами, – я встаю, наклоняюсь к нему и щелкаю пальцами, – и прямо сейчас ты оказался бы в спальне Алена, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году…
– Я б убил этого пидора.
– Но ты не можешь, потому что ты там не был. – (Бен закрывает глаза и трясет головой.) – И ты ничего не можешь изменить: он все равно заболеет, и ты заболеешь, und so weiter. Что, если бы тебе пришлось смотреть, как он умирает, снова и снова? – (Бен садится на складной стул. На меня он не смотрит.) – Вот каково это, Бен. Да, это здорово. Но в основном это означает растерянность, воровство и попытки просто…
– Справиться. – Бен вздыхает. – Боже, ну почему я иду у тебя на поводу?
– Новизна? Моя мальчишеская привлекательность?
– Помечтай. Эй, а я на свадьбу приглашен?
Я в шоке. Мне никогда не приходило в голову, что Бен захочет прийти.
– Да! Конечно! Правда придешь?
– Это ж лучше, чем похороны.
– Класс! Моя сторона в церкви быстро наполняется. Ты будешь моим восьмым гостем.
– Пригласи всех бывших подружек,– смеется Бен. – Ряды будут ломиться.
– Я бы этого не пережил. Большинство мечтают убить меня.
– Хм.
Бен встает и шарит в одном из ящиков стола. Вытягивает пустой пузырек из-под таблеток, открывает другой ящик, вынимает большую банку с капсулами, открывает ее и перекладывает три капсулы в пустой пузырек. Протягивает мне.
– Что это? – спрашиваю я, открывая банку и вытряхивая таблетки на ладонь.
– Это стабилизатор эндорфина плюс антидепрессант. Это… эй, не надо… – (Я бросаю таблетку в рот и глотаю.) – В основе у него морфий. – Бен вздыхает. – Поосторожней бы ты с таблетками.
– Мне нравятся опиаты.
– Надо думать. Но не надейся, что я позволю тебе съесть их тонну. Дай знать, если решишь, что это сработает на свадьбе. На случай, если это твое средство не получится. Работают они около четырех часов, поэтому тебе понадобится две штуки. – Бен кивает на оставшиеся две таблетки. – Не жри их просто ради прикола, ладно?
– Слово скаута.
Бен хмыкает. Я плачу ему за таблетки и ухожу. Спускаясь вниз, чувствую, что меня накрывает, останавливаюсь у подножия лестницы, чтобы насладиться этим новым ощущением. Проходит какое-то время. Что бы Бен сюда ни примешал, это просто кайф. Это как десятикратный оргазм плюс кокаин, и, кажется, он становится еще сильнее. Выйдя на улицу, я чуть не спотыкаюсь о Гомеса. Он ждал меня.
– Тебя подвезти?
– Конечно.
Я глубоко тронут его заботой. Или его любопытством. Или чем бы то ни было. Мы идем к его машине, «шевроле-нова» с двумя битыми фарами. Сажусь на пассажирское сиденье. Гомес садится за руль и захлопывает дверцу. Заводит машину, и мы выезжаем.
Город серый и мрачный, начинается дождь. Жирные капли шлепаются о ветровое стекло, мимо пролетают дома, заколоченные досками или вообще заброшенные. Гомес включает национальное государственное радио, там играет Чарльз Мингус, композиция кажется мне немного растянутой, но почему бы и нет? Это свободная страна. На Эшланд-авеню полно мерзких выбоин, но все остальное просто отлично, довольно хорошо, у меня голова плавная и подвижная, как вытекающая из разбитого градусника жидкая ртуть, и я сдерживаюсь, чтобы не замурлыкать от наслаждения, когда наркотик проникает во все нервные окончания своими крошечными химическими язычками. Мы проезжаем мимо вывесок: «Экстрасенс читает карты», «Автомобильные шины Педро», «Бургер-Кинг», «Пицца-Хат», «Я – пассажир»[66]. Все это проплывает в моей голове, сливаясь с Мингусом. Гомес что-то говорит, но я не улавливаю, потом резко бросает:
– Генри!
– Да?
– Что он тебе дал?
– Точно не знаю. Научный эксперимент, вроде того.
– Зачем?
– Классный вопрос. Я тебе это припомню. Мы ничего больше не говорим, пока машина не останавливается напротив квартиры Клэр и Клариссы. Я смущенно смотрю на Гомеса.
– Одного тебя оставлять нельзя, – тихо говорит он мне.
Я не спорю. Гомес открывает входную дверь, и мы поднимаемся наверх. Клэр открывает дверь, и при виде меня лицо ее становится расстроенным, радостным, веселым, все вместе.
КЛЭР: Я уговорила Генри пойти в мою комнату спать, и мы с Гомесом сидим в гостиной, пьем чай и едим ореховое масло и сандвичи с желе из киви.
– Учись готовить, женщина, – поучает Гомес. Он выглядит как Чарльтон Хестон, читающий десять заповедей[67].
– Непременно, но в другой раз. – Я размешиваю сахар в чае. – Спасибо, что приехал и привез его.
– Ради тебя, котенок, все, что угодно.
Он начинает сворачивать сигарету. Гомес – единственный из известных мне людей, кто курит во время еды. Я решаю промолчать. Он прикуривает. Смотрит на меня, и я мысленно готовлюсь.
– Итак, в чем там было дело, а? Большинство людей, которые ездят в благотворительную фармакопею, больны или СПИДом, или раком.
– Ты знаешь Бена? – Не знаю, почему я удивлена. Гомес знает всех.
– Я слышал про Бена. Моя мама ездила к Бену, когда сидела на химиотерапии.
– А-а… – Я взвешиваю ситуацию, думая, о чем я могу упомянуть без последствий.
– Что бы Бен ему ни дал, Генри начал жутко тормозить.
– Мы пытаемся найти что-то, что поможет Генри оставаться в настоящем.
– Кажется, сейчас его в настоящем можно только как мебель использовать.
– Согласна. Может, дозу снизить?
– Зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Помогаешь и содействуешь мистеру Мочилову. Выходишь за него замуж, ни больше ни меньше.
Генри зовет меня. Я поднимаюсь. Гомес протягивает руку и хватает меня за локоть.
– Клэр. Пожалуйста…
– Гомес. Пусти меня.
Я смотрю на него. После длинного, ужасного момента он отводит взгляд и отпускает меня. Я бегу по коридору в свою комнату и закрываю дверь.
Генри вытянулся, как кот, по диагонали на кровати, лицом вниз. Я снимаю туфли и вытягиваюсь рядом с ним.
– Как ты? – спрашиваю я у него. Он переворачивается и улыбается:
– Божественно. – Он гладит меня по лицу. – Хочешь присоединиться?
– Нет.
– Ты такая хорошая, – вздыхает Генри.– Не нужно было пытаться совратить тебя.
– Я не хорошая. Мне страшно.
Мы лежим вместе в тишине очень долго. За окном светит солнце, и я вижу свою спальню в свете дня: изгиб кровати из орехового дерева, золотой и фиолетовый цвета восточного ковра, расческа, губная помада и банка с кремом для рук на ночном столике. Копия «Искусства в Америке» с Леоном Голубом[68] на обложке лежит на сиденье моего старого кресла с распродажи, частично скрытое «A Rebours»[69]. На Генри черные носки. Длинные костлявые ступни свисают с кровати. Он кажется мне таким худым. Глаза Генри закрыты; возможно, он чувствует, что я на него смотрю, потому что открывает глаза и улыбается мне. Волосы падают на его лицо, и я убираю их назад. Генри берет мою руку и целует ладонь. Я расстегиваю его джинсы и нащупываю член, но Генри трясет головой, убирает мою руку и держит ее.
– Извини, Клэр, – тихо говорит он. – В этой штуке есть что-то такое, что закорачивает все системы. Может, попозже.
– Да, в брачную ночь это будет весьма кстати. Генри трясет головой:
– На свадьбу я это принять не смогу. Слишком весело. В смысле, Бен, конечно, гений, но он привык работать со смертельно больными людьми. Что бы он сюда ни добавил, ощущение – как будто умираешь. – Он вздыхает и ставит банку с таблетками на тумбочку. – Нужно послать это Ингрид. Для нее это то, что надо.
Я слышу, как открывается и захлопывается входная дверь; Гомес ушел.
– Хочешь поесть?
– Нет, спасибо.
– Бен согласен сделать то, другое, лекарство для тебя?
– Он собирается попробовать.
– А если оно не подойдет?
– В смысле, если Бен все запорет?
– Да.
– Что бы ни случилось, мы будем вместе, пока мне не стукнет сорок три. Поэтому не волнуйся.
«Сорок три?»
– А что случится после этого?
– Не знаю, Клэр. Может, я выясню, как остаться в настоящем.
Он обнимает меня, и мы лежим неподвижно. Когда я просыпаюсь, уже темно, Генри спит рядом со мной. Маленькая банка с таблетками сияет красным светом, отражаясь от светящихся цифр на часах. «Сорок три?»
27 СЕНТЯБРЯ 1993 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК(КЛЭР 22, ГЕНРИ 30)КЛЭР: Я захожу в квартиру Генри и включаю свет. Мы сегодня идем в оперу, на «Призраков Версаля»[70]. Опоздавших в «Лирик-оперу» не пускают, поэтому я волнуюсь и сначала даже не понимаю, что свет выключен, то есть Генри нет. Когда до меня это доходит, я начинаю злиться, потому что теперь мы точно опоздаем. Потом мне приходит в голову, что он мог исчезнуть. Но тут я слышу дыхание.
Замираю. Дыхание доносится из кухни. Бегу туда, включаю свет и вижу Генри, лежащего на полу, при полном параде, в странной, судорожной позе и с открытыми невидящими глазами. Я замираю, он издает низкий, нечеловеческий звук, это стон, который хватает его за горло, прорывается сквозь сжатые зубы.
– О боже, господи!
Звоню 911. Оператор уверяет меня, что «скорая» будет через пару минут. Я сижу на полу в кухне, глядя на Генри, и меня захлестывает волна злости. Я нахожу записную книжку Генри в столе и набираю номер.
– Да? – Голос кажется высоким и далеким.
– Это Бен Мэттесон?
– Да. А кто вы?
– Клэр Эбшир. Послушайте, Бен, Генри лежит на полу, сведенный судорогой, и не может говорить. Какого черта?
– Что? Черт! Звони девять один один!
– Уже…
– Препарат симулирует болезнь Паркинсона, ему нужен допамин! Скажи им, черт! Позвони мне из больницы…
– Они уже здесь…
– Отлично! Позвони мне…
Я вешаю трубку, и тут появляются парамедики.
Позднее, после того как «скорая» приехала в больницу «Мерси», после того как Генри приняли, вкололи что-то, подключили к системе и он лежит на больничной койке, прикрепленный к датчикам, расслабленный и спящий, я поднимаю глаза, вижу высокого костлявого парня у двери палаты Генри и вспоминаю, что забыла позвонить Бену. Он входит в палату и встает по другую сторону койки. В комнате темно, и свет, падающий из коридора, очерчивает силуэт Бена, когда он наклоняет голову и говорит:
– Прости. Мне очень жаль.
Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до руки Бена.
– Все в порядке. С ним все хорошо. Правда.
– Это полностью моя вина,– качает головой Бен. – Не нужно было делать этого для него.
– Что произошло?
Бен вздыхает и садится на стул. Я сажусь на постель.
– Возможно несколько причин. Может, просто побочный эффект, это могло случиться с любым. Но может, Генри неправильно записал рецепт. В смысле, запомнить его сложно. А проверить нельзя.
Мы оба сидим молча. Капельница качает жидкость в руку Генри. Входит дежурная с каталкой. Наконец я говорю:
– Бен?
– Да, Клэр?
– Можешь кое-что для меня сделать?
– Все, что угодно.
– Сними его с этого. Больше никаких препаратов. Таблетки не работают.
Бен улыбается облегченно.
– Просто скажи, что запрещаешь.
– Именно.
Мы смеемся. Бен какое-то время сидит со мной. Когда он собирается уходить, берет меня за руку и говорит:
– Спасибо, что отнеслась к этому с пониманием. Он бы запросто умер.
– Но не умер ведь.
– Да, не умер.
– Увидимся на свадьбе.
– Да.
Мы стоим в холле. В ярком свете дневной лампы Бен кажется усталым и больным. Он кивает и поворачивается, идет по коридору, а я возвращаюсь в палату, где спит Генри.
ПОВОРОТНЫЙ МОМЕНТ
22 ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА, ПЯТНИЦА(ГЕНРИ 30)ГЕНРИ: Я прогуливаюсь по Линден-стрит, в Саут-Хейвене, уже около часа, пока Клэр с мамой сидят у флориста. Свадьба завтра, но как у жениха у меня и обязанностей-то никаких нет. В списке моих обязанностей главный пункт – прийти. Клэр постоянно бегает по примеркам, консультациям, подгонкам. Когда я ее вижу, она выглядит довольно грустной.
Сегодня ясный холодный день, и я просто шатаюсь. Жалко, что в Саут-Хейвене нет приличного книжного магазина. Даже в библиотеке здесь в основном Барбара Картленд и Джон Гришем. У меня с собой Клейст «пингвиновского» издания, но настроение не то. Прохожу мимо магазина антиквариата, булочной, банка, еще одного антикварного. Проходя мимо парикмахерской, заглядываю в витрину: там какого-то старичка бреет проворный маленький лысеющий парикмахер, и я сразу понимаю, что нужно сделать.
Маленькие колокольчики звенят над дверью, когда я захожу внутрь. Пахнет мылом, паром, шампунем и стареющей плотью. Все покрашено в бледно-зеленый. Кресло старое, с хромированным орнаментом, вдоль деревянных полок стоят изысканные бутылочки, подносы с ножницами, расческами и бритвами. Атмосфера почти больничная; это очень в стиле Норманна Рокуэлла[71]. Парикмахер смотрит на меня: