Открывает дверь Гомес. Трехлетний Максимилиан висит у него на ноге и прячет лицо за коленом Гомеса, когда мы с ним здороваемся. Джозеф, которому всего год, более открыт, бросается к Клэр, крича: «Ба-ба-ба!», и громко рыгает, когда она поднимает его. Гомес закатывает глаза, Клэр смеется, и Джо тоже, и даже я начинаю смеяться над этой картиной полного хаоса. Их дом выглядит так, как будто ледник въехал в магазин с игрушками и все полетело в кучу: вокруг конструкторы «Лего» и брошенные плюшевые медведи.
– Не смотри, – просит Гомес. – Они все не настоящие.
Мы тестируем одну из виртуальных игр Клариссы. Она называется «Родительство».
– Гомес? – Голос Клариссы разносится из спальни.– Это Клэр и Генри?
Мы все идем по коридору в спальню. Я по пути бросаю взгляд на кухню. У раковины стоит женщина средних лет и моет посуду.
Кларисса лежит в кровати с ребенком на руках. Ребенок спит. Это худенькая девочка с черными волосами, и она похожа на ацтека. Макс и Джо светловолосые.
Кларисса выглядит ужасно (на мой взгляд. Клэр позднее утверждала, что выглядит она «прекрасно»). Она прибавила в весе и кажется измотанной и больной. Ей делали кесарево. Я сажусь на стул. Клэр и Гомес устраиваются на кровати. Макс забирается к маме и ныряет ей под руку. Он смотрит на меня и засовывает большой палец в рот. Джо сидит на коленях Гомеса.
– Она прекрасна, – говорит Клэр. Кларисса улыбается.– И ты выглядишь превосходно.
– Чувствую я себя ужасно, – отвечает Кларисса. – Но теперь все. У нас есть дочка.
Она поглаживает личико дочери, Роза зевает и поднимает крошечную ручонку. Глаза у нее похожи на черные щелочки.
– Роза Евангелина, – воркует Клэр. – Такая прелесть.
– Гомес хотел назвать ее Среда, но я настояла на своем.
– Ну, в любом случае родилась она в четверг, – объясняет Гомес.
– Хочешь подержать?
Клэр кивает, и Кларисса осторожно передает дочь на руки Клэр.
Увидев Клэр с ребенком на руках, я отчетливо вспоминаю наши выкидыши, и меня начинает тошнить.
Надеюсь, я никуда сейчас не исчезну. Я прихожу в себя и остро осознаю то, что происходит: мы теряем детей. Где они, эти потерянные дети, ходят, бродят как неприкаянные?
– Генри, хочешь подержать Розу? – спрашивает Клэр.
Я в панике.
– Нет,– слишком поспешно отвечаю я.– Я совсем холодный.
Встаю и выхожу из спальни, через кухню, к задней двери. Останавливаюсь на заднем дворе. Моросит. Глубоко дышу.
Открывается дверь. Появляется Гомес и становится рядом.
– Ты в порядке?
– Кажется, да. У меня там клаустрофобия.
– Да. Понимаю, о чем ты.
Мы молчим несколько минут. Я пытаюсь вспомнить, как держал меня отец, когда я был маленький. Помню, что мы с ним играли, бегали, смеялись, я катался у него на спине. Я понимаю, что Гомес смотрит на меня, а у меня по щекам текут слезы. Вытираю их рукавом. Кто-то должен что-то сказать.
– Не обращай внимания, – говорю я. Гомес делает неловкий жест.
– Я сейчас, – говорит он и исчезает в доме.
Мне кажется, что он не вернется, но он снова появляется с зажженной сигаретой в руке. Я сажусь на хилый стол для пикников, сырой от дождя и засыпанный еловыми иголками. Здесь холодно.
– Вы еще пытаетесь завести ребенка?
Вопрос меня поражает, но тут я понимаю, что Клэр, возможно, и делится с Клариссой всем, но, может быть, Кларисса ничего не говорит Гомесу.
– Да.
– Клэр по-прежнему расстроена… насчет выкидыша?
– Выкидышей. Множественное число. Было уже три.
– Потеря одного ребенка, мистер Детамбль, может рассматриваться как неудача; но потеря трех – это просто безрассудство.
– Ничего смешного, Гомес.
– Прости.– Гомес выглядит пристыженным.
Я не хочу говорить об этом. Не знаю, какими словами описать это и почти не могу говорить об этом с Клэр, с Кендриком и другими врачами, которым мы выложили нашу грустную историю.
– Прости,– повторяет Гомес.
– Пойдем внутрь.– Я встаю.
– А, мы им не нужны, они хотят поговорить о своем, о девичьем.
– Хм. Тогда ладно. Как насчет «Чикаго Капс»? – снова сажусь я.
– Заткнись.
Ни он, ни я не следим за бейсболом. Гомес ходит взад-вперед. Мне бы хотелось, чтобы он остановился или, еще лучше, ушел в дом.
– Итак, в чем проблема? – спрашивает он небрежно.
– С чем? С «Чикаго Капс»? Я бы сказал, места не хватает.
– Нет, милый Книжный Мальчик, не с «Капс». Почему у вас с Клэр нет детей?
– Это не твое дело, Гомес.
Он продолжает равнодушно ходить.
– Они хоть знают, в чем проблема?
– Отвали, Гомес.
– Ай-ай-ай. Что за слово. Я знаю одного великолепного врача…
– Гомес…
– Который специализируется на эмбриональных хромосомных расстройствах.
– Откуда, черт возьми, ты…
– Свидетель-эксперт.
– А-а.
– Ее зовут Амит Монтейг, – продолжает он. – Она гений. Ее показывали по телевидению, она завоевала все награды. И присяжные ее обожают.
– А, ну конечно. Если уж присяжные ее обожают… – саркастически начинаю я.
– Просто сходи к ней и поговори. Господи, я пытаюсь помочь.
– Хорошо,– вздыхаю я.– Спасибо.
– Это в смысле «Спасибо, мы прямо сейчас побежим и сделаем, как ты говоришь, дорогой товарищ» или «Спасибо, а теперь пошел вон»?
Я встаю, отряхивая сырые еловые иголки со штанов.
– Пойдем в дом, – говорю я, и мы идем.
ЧЕТЫРЕ
21 ИЮЛЯ 1999 ГОДА, СРЕДА / 8 СЕНТЯБРЯ 1998 ГОДА(ГЕНРИ 36, КЛЭР 28)ГЕНРИ: Мы лежим в постели. Клэр свернулась, лежа на боку спиной ко мне, и я пристроился за ней. Около двух ночи, и мы только что выключили свет после долгого и бессмысленного разговора о наших репродуктивных неудачах. Теперь я лежу, прижавшись к Клэр, обхватив рукой ее грудь, и пытаюсь понять, вместе ли мы здесь, или я отстал.
– Клэр,– тихо говорю я в ее шею.
– М-м?
– Давай усыновим.
Я думал об этом неделями, месяцами. Кажется, это великолепный обходной маневр: у нас будет ребенок. Он будет здоровым. Клэр будет в порядке. Мы будем счастливы. Это очевидный ответ.
– Но это будет обманом, – говорит Клэр. – Это будет притворством.
Она садится, поворачивается ко мне, и я делаю то же самое.
– Это будет настоящий ребенок, и он будет наш. Какое в этом притворство?
– Я устала притворяться. Мы постоянно притворяемся. Я хочу сделать это по-настоящему.
– Мы не притворяемся. О чем ты говоришь?
– Мы притворяемся нормальными людьми, с нормальной жизнью! Я притворяюсь, что все в порядке, когда ты вдруг исчезаешь бог знает куда. Ты притворяешься, что все в порядке, даже когда тебя чуть не убивают, и Кендрик не знает, какого черта с тобой делать! Я притворяюсь, что мне все равно, что наши дети умирают… – Она рыдает, согнувшись пополам, лицо закрыто волосами, занавесь из шелка, скрывающая ее лицо.
Я устал от слез. Я устал видеть плачущую Клэр. Я беспомощен перед ее слезами, и я никак не могу исправить эту ситуацию.
– Клэр… – Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до нее, успокоить ее и себя, но она отталкивает меня.
Я встаю и хватаю одежду. Одеваюсь в ванной. Беру ключи из сумочки Клэр и обуваюсь. Клэр появляется в коридоре.
– Куда ты собрался?
– Не знаю.
– Генри…
Открываю дверь и захлопываю ее за собой. Как хорошо быть на улице. Не могу вспомнить, где стоит машина. Потом вижу ее на другой стороне. Подхожу и сажусь в нее.
Сначала решаю лечь спать в машине, но, оказавшись внутри, решаю куда-нибудь поехать. Пляж, я поеду на пляж. Понимаю, что идея ужасна. Я устал, я расстроен, и это просто самоубийство – садиться за руль… но мне хочется проехаться. Улицы пустые. Завожу машину. Начинает реветь двигатель. Несколько минут мне нужно, чтобы выехать со стоянки. Вижу в окне первого этажа лицо Клэр. Пусть беспокоится. Впервые мне наплевать.
Еду по Эйнсли на Линкольн, сворачиваю на Уэстерн и еду на север. Давненько я не был один посреди ночи в настоящем и не помню, когда в последний раз вел машину, не имея в этом ни малейшей надобности. Это здорово. Проезжаю мимо кладбища Роузхил и вниз по коридору из машин местных представительств. Включаю радио, нахожу любимую станцию; здесь играют Колтрейна, поэтому я делаю погромче и опускаю стекло. Шум, ветер, мелькающие красные сигналы светофора и фонари успокаивают меня, чувства уходят, и через какое-то время я забываю, почему я тут оказался. На границе Эванстона я выезжаю на Ридж, потом на Демпстер, к озеру. Паркуюсь около лагуны, оставляю ключи в зажигании, выхожу и иду прямо. Прохладно и очень тихо. Иду на причал и гляжу вниз, на берег Чикаго, мелькающий под оранжевым и пурпурным небом.
Я так устал. Я устал думать о смерти. Я устал от секса, который стал средством. Я боюсь того, чем это может кончиться. Я не знаю, сколько еще я могу терпеть этот напор со стороны Клэр.
Что это такое, эти плоды, эти эмбрионы, наборы клеток, которые мы производим и теряем? Что в них такого важного, чтобы рисковать ради них жизнью Клэр, погружать каждый наш день в отчаяние? Природа велит нам сдаться. Природа говорит: Генри, ты измученный организм, и мы не хотим больше таких, как ты. И я уже готов уступить.
Что это такое, эти плоды, эти эмбрионы, наборы клеток, которые мы производим и теряем? Что в них такого важного, чтобы рисковать ради них жизнью Клэр, погружать каждый наш день в отчаяние? Природа велит нам сдаться. Природа говорит: Генри, ты измученный организм, и мы не хотим больше таких, как ты. И я уже готов уступить.
Я никогда не видел себя в будущем с ребенком. Хотя я проводил довольно много времени с самим собой в детстве и много времени – с маленькой Клэр, мне не кажется, что без собственного ребенка моя жизнь будет неполной. Другой я, из будущего, никогда не убеждал меня так уж стараться. На самом деле, несколько недель назад я натолкнулся на самого себя в хранилище Ньюберри, на себя из 2004-го, и спросил: «У нас будет ребенок?» Другой я только улыбнулся и пожал плечами: «Тебе нужно это пройти, прости», – ответил он чопорно и сочувствующе. «Боже, просто скажи мне», – крикнул я изо всех сил, он поднял руку и исчез. «Сволочь»,– громко сказал я; Изабель просунула голову в дверь и спросила, почему я так кричу в хранилище и понимаю ли я, что меня прекрасно слышно в читальном зале.
Я просто не могу найти выход из этого. У Клэр наваждение. Амит Монтейг ободрила ее, рассказав истории о чудо-рождениях, дала ей витамины и напомнила о «Ребенке Розмари». Может, мне начать бастовать? Конечно, вот оно. Секс-забастовка. Я смеюсь сам с собой. Звук поглощается волнами, мягко ударяющимися о пирс. Ничего не выйдет. Через несколько дней я буду ползать на коленях и умолять ее.
Болит голова. Пытаюсь не обращать внимания; я знаю, это от усталости. Интересно, смогу я заснуть на пляже, если меня не побеспокоят. Ночь прелестная. На какое-то мгновение меня пугает мощный луч света, который освещает паром, светит мне в лицо…
И вдруг…
Я в кухне Кимми, лежу на спине под кухонным столом, в окружении ножек стульев. Кимми сидит на одном стуле и смотрит на меня. Мое левое бедро прижато к ее ботинкам.
– Привет, подруга, – слабо говорю я. Ощущение такое, как будто я сейчас потеряю сознание.
– Ты меня когда-нибудь до инфаркта доведешь, дружок, – говорит Кимми. Пинает меня ботинком. – Вылезай оттуда и надень что-нибудь.
Я пролезаю между ножками стульев на коленях. Затем сворачиваюсь на линолеуме и немного отдыхаю, приходя в себя и стараясь побороть тошноту.
– Генри… Ты в порядке? – Она наклоняется ко мне. – Хочешь поесть? Может, суп? У меня мясной суп с овощами… Или кофе? – Я качаю головой.– Хочешь полежать на диване? Ты болен?
– Нет, Кимми, все в порядке. Я сейчас.
Мне удается подняться на колени и затем на ноги. Шатаясь, иду в спальню и открываю шкаф Кимми, почти пустой, за исключением нескольких пар аккуратно отглаженных джинсов разных размеров, от подростковых до взрослых, и нескольких кипенно-белых рубашек – мой маленький гардероб ждет меня. Одевшись, я возвращаюсь в кухню, наклоняюсь к Кимми и целую ее в щеку.
– Какое сегодня число?
– Восьмое сентября тысяча девятьсот девяносто восьмого года. А ты откуда?
– Из следующего июля.
Мы садимся за стол. Кимми разгадывает кроссворд из «Нью-Йорк таймс».
– Что там происходит, в следующем июле?
– Холодное лето, твой сад выглядит мило. На рынке высоких технологий подъем. Тебе в январе нужно купить акции «Эппл».
Она делает заметку на коричневом бумажном пакете.
– Отлично. А ты? Как у тебя дела? Как Клэр? У вас ребенок уже есть?
– Если честно, я голоден. Как насчет супа, о котором ты говорила?
Кимми поднимается со стула и открывает холодильник. Достает кастрюлю и начинает наливать в нее суп.
– Ты не ответил.
– Ничего нового, Кимми. Ребенка нет. Мы с Клэр как раз сейчас спорим об этом. Пожалуйста, не набрасывайся на меня.
Кимми стоит ко мне спиной, яростно помешивая суп. Ее спина выражает обиду.
– Я не «набрасываюсь». Я просто спрашиваю, ясно? Просто интересно. Тоже мне.
Несколько минут мы молчим. Меня раздражает звук, с которым ложка царапает дно кастрюли. Я думаю о Клэр, выглядывающей из окна и наблюдающей мой отъезд.
– Эй, Кимми.
– Что, Генри?
– Почему у вас с мистером Кимом не было детей? Долгая пауза. Потом:
– У нас был ребенок.
– Правда?
Она наливает горячий суп в тарелку с Микки Маусом, которую я в детстве очень любил. Садится и приглаживает руками волосы, заправляя белые вьющиеся пряди в маленькую шишку на затылке. Смотрит на меня.
– Ешь суп. Я сейчас.
Встает и выходит из кухни, и я слышу, как она шаркает по ковровой дорожке, лежащей на полу в коридоре. Я ем суп. Почти доедаю, когда она возвращается.
– Вот. Это Мин. Мой ребенок. – Фотография черно-белая, изображение расплывчатое. На ней – маленькая девочка, может, пяти-шести лет, стоит напротив дома миссис Ким, этого дома, дома, в котором я вырос. На ней форма католической школы, девочка улыбается и держит зонт над головой. – Ее первый день в школе. Она такая радостная и напуганная.
Рассматриваю фотографию. Страшно спрашивать. Поднимаю глаза. Кимми смотрит в окно, на реку.
– Что случилось?
– Она умерла. До твоего рождения. У нее была лейкемия, и она умерла.
Я вдруг вспоминаю кое-что.
– Это она сидела на качалке на заднем дворике? В красном платье?
Миссис Ким оторопело смотрит на меня:
– Ты ее видел?
– Да. Думаю, видел. Давным-давно. Когда мне было лет семь. Я стоял на ступеньках, ведущих к реке, голый, и она сказала, что во двор мне лучше не входить. А я ответил, что это мой двор, но она не поверила. И я не мог понять почему. – Я смеюсь. – Она сказала, что меня ее мама выпорет, если я не уйду.
Кимми трясется от смеха.
– Ну, это точно, да?
– Да, я промахнулся на несколько лет.
– Да,– улыбается Кимми.– Мин была как маленькая ракета. Отец звал ее Мисс Большой Рот. Он очень любил ее.
Кимми отворачивается, исподтишка прикладывает руку к глазам. Я помню мистера Кима молчаливым мужчиной, основную часть времени проводившим в кресле перед телевизором, по которому шел спорт.
– Когда родилась Мин?
– В сорок девятом. А в пятьдесят шестом умерла. Забавно, сейчас она была бы взрослой дамой, с детишками. Может, дети уже ходили бы в колледж или уже работали.
Кимми смотрит на меня, и я смотрю ей в глаза.
– Мы пытаемся, Кимми. Мы делаем все возможное.
– Я ничего не сказала.
– Ну да.
Кимми моргает, глядя на меня, прямо как Луиза Брукс[88].
– Эй, приятель, я тут застряла с этим кроссвордом. Девять по вертикали, начинается с «К»…
КЛЭР: Я смотрю, как полицейские ныряльщики выплывают на озеро Мичиган. Угрюмое утро, и уже очень жарко. Я стою на пирсе на Демпстер-стрит. Пять пожарных машин, три «скорые помощи» и семь полицейских машин стоят на Шеридан-роуд со включенными мигалками. Здесь семнадцать пожарных и шесть медиков со «скорой». Пятнадцать полицейских, одна из них женщина, невысокая полная белая женщина, у которой голова кажется сдавленной фуражкой; она повторяет глупые ненужные фразы, чтобы меня успокоить, и мне хочется столкнуть ее с пирса. Я ищу одежду Генри. Пять часов утра. Здесь двадцать один репортер, некоторые из них с телевидения, приехали на автобусах с микрофонами, видеокамерами, и еще люди из прессы, с фотоаппаратами. Здесь пожилая пара, болтается неподалеку, сдержанная, но любопытствующая. Я стараюсь не думать о том, что рассказал полицейский: как Генри спрыгнул с пирса, попав в луч прожектора. Я стараюсь не думать об этом.
Двое новых полицейских подходят к пирсу. Они разговаривают с полицейскими, которые уже здесь, и потом один из них, постарше, отделяется от группы и направляется ко мне. У него густые усы, как носили раньше, с тонкими кончиками. Он представляется («Капитан Мичелс») и спрашивает, знаю ли я, почему мой муж решил покончить с собой.
– Ну, я не думаю, что это так, капитан. В смысле, он очень хорошо плавает, и может, он просто уплыл… в Уилмит или еще куда… – Я показываю рукой в северном направлении. – И он в любой момент может вернуться…
Капитан смотрит недоверчиво.
– Это нормально для него, плавать посреди ночи?
– У него бессонница.
– Вы спорили? Он был расстроен?
– Нет, – вру я. – Конечно, нет. – Смотрю на воду. Не уверена, но звук очень убедительный. – Я спала, и он, должно быть, решил пойти поплавать и не хотел меня будить.
– Он оставил записку?
– Нет.
Я пытаюсь придумать реалистичное объяснение и вдруг слышу недалеко от берега всплеск. Аллилуйя! Лучшее время и представить себе сложно.
– Вот он!
Генри начинает вылезать из воды, слышит мой вопль, кидается плашмя и плывет к пирсу.
– Клэр. Что происходит?
Я встаю на колени. Генри выглядит уставшим и замерзшим. Я тихо говорю:
– Они думали, ты утонул. Один из них видел, как ты бросился с пирса. Они твое тело уже два часа ищут.
Генри выглядит обеспокоенным, но и довольным. Все, что угодно, лишь бы позлить полицейских. А они как раз сгрудились вокруг меня и молча смотрят на Генри.