Пожилой, разыгрывая перед своим юным коллегой скепсис и незаинтересованность, оглашает без какой-либо торжественности в голосе постановление об освобождении:
— Арно Лекюийе, родившийся 17 марта 1970 года в тринадцатом округе Парижа, регистрационный номер 900137, содержащийся в тюрьме с 7 января 1990 года. Начиная с сего дня, 2 января 2002 года, вступает в силу постановление о вашем условно-досрочном освобождении. Прежде чем вы распишетесь в журнале о своем освобождении, я должен передать вам сумму в 530 евро — это накопления с вашего личного счета. Будьте любезны указать здесь адрес, по которому вы намерены зарегистрироваться. Я также возвращаю вам ваши вещи: водительские права, государственное удостоверение личности, ключи от дома, адрес которого вы нам сообщили по прибытии сюда, маникюрные ножницы.
Согласно указаниям судьи по исполнению наказаний я также сообщаю вам адрес работодателя, к которому вы обязаны являться начиная с завтрашнего дня, то есть с третьего января, а также адрес назначенного судом психиатра. Вам вменяется впредь находиться под его наблюдением. Первый ваш визит к нему назначен на седьмое января, на половину двенадцатого. Повестку к судье по исполнению наказаний вы получите по вашему парижскому адресу. Несоблюдение данных условий может повлечь за собой аннулирование вашего условно-досрочного освобождения и полное отбытие назначенного вам срока. Если вы согласны, распишитесь здесь.
Секретарь протягивает Лекюийе ручку, тот подписывает постановление об освобождении. Он забирает 530 евро, свои личные вещи и адреса, упомянутые выше секретарем. Он одет в синие брюки, белую рубашку, черный свитер и бежевую куртку. Больше у него ничего нет. Он ждет. Секретарь по внутреннему телефону вызывает охранника. Тот, соблюдая все формальности, открывает дверь секретариата и препровождает маленького человека к выходу. Бывший заключенный все же сохраняет молчание. Они пересекают двор. Проходят контрольно-пропускной пункт и оказываются перед воротами тюрьмы. И вот те со скрежетом, как бы нехотя, открываются. Он на свободе. Все позади.
Молодой охранник, наблюдавший за этой сценой, замечает, обращаясь к своему коллеге:
— Черт, ты прав. Ну и рожа у него! На этого типа смотреть страшно! А глаза! Он на весь мир зол, или что? К тому же он ничего ни сказал, ни слова! Вообще голоса не подал.
— Ты должен научиться понимать заключенных, мальчик. В тюрьме большинство из них ведут борьбу за выживание. Я говорю это не в их оправдание.
— Да, но такого типа нельзя выпускать. Это же бомба замедленного действия. Нужно предупредить полицию о его выходе на свободу.
Его коллега усмехается, давя окурок в пепельнице, и отвечает, покачав головой:
— И что же ты скажешь полиции? «Есть один чокнутый парень, он только что вышел из тюрьмы»? Да они тебя на смех поднимут. Им и без того хватает возни с чокнутыми, разгуливающими на свободе и черт-те что вытворяющими, то и дело совершая преступления и всякие мерзости, на какие только способны люди. И заниматься еще теми, кто, может быть, сотворит что-то подобное… Кроме того, ты упускаешь еще один момент, мой мальчик: человек, отсидевший свой срок, как говорится, отдал долг обществу, ведь после тюрьмы заблудшие должны вернуться в него. Так что, судя по всему…
На самом деле пожилой секретарь не находил столь уж абсурдными рассуждения своего молодого коллеги. «Как бы там ни было, — рассуждал он про себя, — он еще даст о себе знать, здесь или в другом месте, и еще много бед натворит».
2
Мулен, вокзал
2 января 2002 года
Арно Лекюийе только что купил билет на поезд.
— До Парижа, второй класс, — пробормотал он кассирше глухо.
Эти деньги он видит впервые. Когда его посадили, в ходу были франки, а теперь уже евро. В тюрьме им читали лекции об этой денежной единице, но он на них не ходил. Его это не интересовало. Впрочем, его вообще ничто не интересовало. Кассирша испытывает некоторую неловкость перед этим типом и рада, что от него ее отгораживает окошко. Она чувствует облегчение после его ухода.
Взглянув на себя в зеркало в туалете, Лекюийе убеждается в том, что его вид действительно внушает страх, но ведь не может же он целыми днями ходить опустив глаза. Правило номер один: всегда оставаться незаметным. Всегда. Быть таким, как все, серым, прозрачным и призрачным. Он входит в один из привокзальных магазинчиков и покупает солнцезащитные очки, самые скромные, а еще газету и карты. Последним он весьма доволен, играючи перебирает их в руках, заставляет туза исчезнуть и так далее. Именно благодаря своему таланту фокусника он натворил столько дел. Вспоминая об этом, он испытывает сладостную дрожь и думает о своей коллекции, ему не терпится до нее добраться. Как бы там ни было, она надежно припрятана, а если бы ее нашли — вот бы шумиха поднялась!
Лекюийе сидит в вагоне, по ходу поезда, рядом с окном. Место около него свободно. Сиденья на противоположной стороне занимают мать и сын, мальчонка лет десяти.
Лекюийе рассматривает свое отражение в стекле, перемежающееся с заоконным пейзажем, туннелями, столбами электропередачи, чредой пролетающими мимо: солнечные очки как бы обезличили его. Занятый своими мыслями, он перебирает в руках карты.
Маленькому человеку удалось обмануть тюремного психиатра. Он рассказывал ему всякую чушь, и тот старательно записывал ее в толстую тетрадь. Сила Лекюийе — в его памяти. Его ни разу не поймали на слове. С первого визита к психиатру он разыгрывал роль самого обычного, заурядного человека и по мере продолжения сеансов оттачивал этот образ. Психиатр задавал ему вопросы по поводу того, что он говорил или делал месяц или два назад, и маленький человек спокойно отвечал ему своим глухим голосом. Его ни разу не уличили. Он сочинил себе новую биографию, изобилующую невыразительными рассказами о трудном детстве, неблагополучной семье и тлетворном влиянии среды. Иногда в камере, прежде чем заснуть, он в своем воображении отправлялся к этой вымышленной семье, а наутро с трудом вспоминал, кто он такой на самом деле. Ему требовалась минута или две, чтобы спуститься с небес на землю. Психиатр пытался найти в его речах причину и объяснение нападения на старушку. Маленький человек охотно предавался этой игре. Но свой восторг он тщательно скрывал, разводил руками, выставляя ладони, и более, чем когда-либо, превращался в такие моменты в серого, невзрачного человечка, отводившего глаза, обычно бывающие у побитой собаки, и неуверенно стоявшего на полусогнутых ногах.
— Сам хотел бы знать. Спасибо, что помогаете мне, доктор, мне это явно на пользу, — смущенно бормотал он.
Однако по завершении сеанса психиатр убеждался в том, что его расследование ходит по кругу.
Лекюийе возвращался в свою камеру, весь взмокший от пота, по спине бежали мурашки, он с трудом сдерживал ярость. Но прилагал большие старания к тому, чтобы скрыть переполнявшую его злость, и продолжал играть свою роль человека маленького. Он дожидался, пока шаги надзирателя смолкнут вдали, после чего бросался на койку и корчился в судорогах, словно от сильной боли. Иногда он вскакивал на ноги: ему казалось, будто надзиратель бесшумно вернулся и наблюдает за ним через глазок в двери камеры. Тогда он выпрямлялся и не моргая глядел в глазок, пытаясь выяснить, не шпионит ли кто-то за ним. Он с такой пристальностью таращился на эту светящуюся точку, визуально соединявшую камеру с коридором, что в глазах появлялась резь, голова начинала кружиться, и он, совершенно обессилев, валился на койку.
— Дяденька, дяденька, ты как делаешь этот фокус?
Из задумчивости его выводит детский голос: кто-то трогает его за рукав. Внезапная тревога охватывает его, ему не хватает воздуха. Почему этот ребенок обращается к нему? Фраза эхом звучит в его ушах и отдается в голове, как будто несколько детей разговаривают с ним одновременно. Он вскакивает, карты падают на пол. Лекюийе понимает, что находится в поезде, а мальчишка сидит около него.
Мать встает и отводит сына обратно на его место.
— Простите, месье, мальчик любопытен, его заворожили ваши фокусы с картами. Вы так ловко это делаете! Эрик, сиди тут. Нельзя беспокоить людей.
Лекюийе бормочет что-то невнятное и подбирает карты с пола. Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, что играл ими: он делал это машинально. В голове у него звучит сигнал тревоги. Громко, оглушительно.
Набережная Орфевр, 36
Центральное управление полиции Парижа
Тот же день
Секретарша улыбается стоящему перед ней полицейскому, снимает телефонную трубку, нажимает кнопку и произносит:
— Мадам директор, пришел месье Мистраль. Проходите, она вас ждет.
Директор Центрального управления полиции Парижа Франсуаза Геран — первая женщина, занимающая это место. Дочь полицейского, женщина с характером, за свою карьеру поработавшая почти на всех трудоемких должностях в парижской полиции. Она радушно встречает вошедшего.
— Здравствуй, Людовик, рада видеть тебя снова. Мне сказали, ты с пользой провел эти полгода в Соединенных Штатах. Я счастлива, что ты теперь второй человек в отряде криминалистов. Тем более что на данный момент пост руководителя там формально остается вакантным. Жан Шапель отправился на пенсию, а преемника ему еще не прислали. Ближайшие переназначения на данном уровне грядут только через полгода. Поживем — увидим. А пока отряд криминалистов будешь возглавлять ты.
Людовик Мистраль счастлив вернуться на набережную Орфевр после полугода стажировки в ФБР.
— Спасибо за такой прием! После курса переподготовки в ФБР я очень рад вернуться к активной деятельности, тем более в отряде криминалистов. Что можно сказать о кадровом составе?
— Отдел по борьбе с терроризмом возглавляет Филипп Мартиньяк, симпатичный парень, так что тут без перемен. Но у нас еще нет начальника одного из подразделений, мы надеемся на его появление со следующей волной назначений. Еще один глава отдела — Сирил Дюмон, по мнению Шапеля, мог бы прийти ему на смену. Но я сдержанно отношусь к такой перспективе. Кроме того, перед уходом он, еще раз поразмыслив над этим вопросом, признал, что подобное назначение не слишком хорошо отразится на эффективности работы. Дюмон — хороший флик, но он слишком занят собой, все время у него «я» да «я». Думаю, с ним вы более или менее поладите. В общем, нужно как-то работать в ожидании назначений. Так как твоя стажировка? Эти американцы из ФБР — так ли они хороши, как о них говорят?
— Стажировка того стоила. Утром — активные физические занятия, днем — лекции на английском. Очень насыщенное расписание. Особенно они хороши в вопросах анализа поведения лиц, совершающих преступления против личности. Сильно нас обгоняют. Нужно брать с них пример. Если ты согласна, я поговорю с нашим отделом повышения квалификации — пусть посмотрят, что можно сделать. Что касается Дюмона — у меня уже была возможность немного с ним пообщаться и убедиться в том, что у нас мало точек соприкосновения. Но и враждовать с ним я тоже не собираюсь. А вообще, чем мы нынче занимаемся?
Франсуаза Геран ввела его в курс дел, разрабатываемых отрядом криминалистов. Хотя она и возглавляет Центральное управление полиции, то есть ей подведомствен целый ряд подразделений, ей особенно близка к сердцу деятельность именно этой службы — видимо, потому, что когда-то ею руководила.
— На данный момент ничего особенного. Отдел по борьбе с терроризмом собирает информацию о возможном нахождении в Париже исламистских террористов. Что касается общеправовых дел — тут у нас несколько простых убийств, их быстро раскрыли. Хотя вот группа, руководимая майором Венсаном Кальдроном, ведет одно интересное дельце: двойное убийство, — но Кальдрон утверждает, что он уже собрал информацию, необходимую для того, чтобы завершить эту историю. Однако еще с прошлого года зависло семь нераскрытых дел. Трех женщин убили на парковке, двух — у них дома; и еще двух, отправившихся на поиски легких приключений, — в Булонском лесу.
Последние слова Франсуаза Геран произносит с иронией. Людовик Мистраль прощается с директором, а затем заносит в предоставленный ему кабинет свои вещи и совершает обход отдела. Он коротко и формально беседует с Дюмоном и более радушно — с Мартиньяком, после чего направляется к Кальдрону. Мистраль и Кальдрон знакомы. Оба уроженцы Прованса, являются близкими земляками, имеют даже общих знакомых. Однако это не мешает им вести себя как полагается начальнику и подчиненному: сорокашестилетний Кальдрон, будучи на десять лет старше Мистраля, строго соблюдает субординацию. Кальдрон двадцать лет прослужил в отряде криминалистов и уже работал с Мистралем, когда тот возглавлял одно из подразделений отряда по борьбе с бандитизмом, оказывавшее им подмогу в особо трудных случаях. Они двое сразу же по достоинству оценили друг друга. И потому, как только Мистраль вошел в кабинет Кальдрона, последовали долгие рукопожатия и улыбки.
— Я счастлив, что моим патроном будете вы, — просто сказал Кальдрон.
— Очень рад видеть вас здесь. Мы с вами хорошо поработаем. Геран сказала мне, что у вас сейчас идет какое-то расследование?
Кальдрон приготовил две чашки кофе и протянул одну из них Мистралю.
— Сахар?
Мистраль отрицательно покачал головой.
— Семейную пару владельцев кафе в одиннадцатом округе нашли мертвыми: их застрелили в собственном заведении из помпового ружья вскоре после закрытия. Осмотр места преступления и тел ничего не дал, никаких проб на ДНК или отпечатков взять не удалось. Туда, по обыкновению, явились ребята из окружного отделения и, вместо того чтобы охранять место преступления, все захватали руками — в общем, после них делать там было нечего. Хотел бы я знать, чему их только учат в этих школах! Им же все долбят о том, что следует осторожно обращаться со следами и отпечатками, но это не помогает. Хоть бы они детективы по телевизору смотрели — по крайней мере знали бы тогда, что нельзя ничего трогать. Особенно когда имеется пара трупов, не нуждающихся в чьем-либо участии. Так что, ввиду отсутствия материала для анализа, мы изучаем другие зацепки. В общем, подводить итоги пока несколько преждевременно.
— Ладно, двинусь дальше — надо заглянуть еще в несколько подразделений. Спасибо за кофе.
Арно Лекюийе сходит с поезда на Лионском вокзале. Все эти бегущие люди, эта совершенно обескураживающая суета и плотная толпа, стремящаяся к выходу, оттесняют его к краю перрона. Он уже более двенадцати лет не видел такого скопления народу, и теперь просто сбит с толку. Человеческий поток подхватывает его и выносит на станцию метро. При первой же возможности он прижимается к стене, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Прийти в себя, не привлекать к себе внимания. Он подходит к кассе, покупает билеты и спрашивает дорогу, так как с трудом ориентируется в когда-то знакомых местах.
Площадь Италии. Теперь ему уже ясно, куда двигаться дальше. Он интуитивно находит дорогу к дому родителей. Квартал Бют-о-Кай, тринадцатый округ Парижа. Он спускается по бульвару Бланки, сворачивает на улицу Мулен-де-Прэ, а потом сразу на улицу Жерар, выводящую как раз на искомую улицу Самсон. Он замечает, что все машины стоят по правой стороне, а по краям тротуаров возвышаются чугунные столбики, практически исключающие возможность парковки.
Первый приступ тревоги. «А если меня узнают?» — думает он. Но потом успокаивается, непроизвольно пожимая плечами. «Собственно, и что это изменит? А в сущности, меня никто уже не сможет узнать».
На улице Самсон сердце его начинает биться сильнее, чем он ожидал. Прохожие, попавшиеся ему на пути, даже не взглянули на него, такого невзрачного, почти невидимого. Он машинально отмечает пару ресторанчиков, которых двенадцать лет назад здесь не было.
Наконец Арно Лекюийе добирается к себе. Это скромное старое здание за номером сорок шесть по улице Самсон однажды снесут. Второй этаж, дверь справа. Он вернулся. Отныне эта маленькая трехкомнатная квартирка его единственная собственность. С тех пор как умерли его родители, прошло два года, тетя сделала все необходимые отчисления с их сбережений. Ему об этом сообщил судебный исполнитель, что однако оставило его равнодушным.
С сильно бьющимся сердцем он достает из кармана куртки ключи. Его руки трясутся. Не в силах с ними совладать, он вставляет ключ в замок, чувствуя, как где-то в глубине души оживают сложные и противоречивые чувства, — он и не представлял, что снова сможет их испытать. Ему жарко. Он прижимается лбом к двери, стискивает в руке ключ. В ушах пульсирует кровь, он широко открывает рот: ему не хватает воздуха. А вдруг они там?! Он медленно поворачивает ключ в замке: один оборот, два — и дверь открывается. Перед ним — большая комната, совмещающая функции гостиной и столовой. Унылая обстановка: стол, четыре стула, какой-то бесформенный сундук, телевизор в углу и пара кресел перед ним. И на всем этом толстый слой пыли.
Он медленно закрывает дверь и тихо, как-то по-детски произносит:
— Папа, мама, это я, Арно.
После этого семеня обходит стол, широко расставив руки в стороны. Он изображает самолет, как делал это, приходя из школы, в возрасте восьми лет. Когда все было хорошо. Когда они были счастливы. До того как все пошатнулось. До того как все рухнуло. Лекюийе семенит вокруг стола с широко расставленными руками, и ему кажется, будто он видит перед собой того ребенка, каким был. Он убыстряет шаг, словно пытается догнать и схватить этого мальчика, уже не ощущая разницы между реальным и пригрезившимся. Какое-то время он и призрачный мальчик бегают наперегонки вокруг стола. Пот щиплет ему глаза, сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди, бьется сильно-сильно, ему трудно дышать, он задыхается.