- Ты, бабай.., красный уголок в сортире устроил!- и впаял Салиеву еще пять суток.
Раньше на это никогда не обращали внимания. Но приехала проверка из политотдела штаба округа и проверяющие полковники, такие чистые, лощеные, пришли в ужас после посещения солдатского "толчка". После той памятной проверки замполит совершенно озверел - чуть не лишился майорской звезды. Полковые остряки соревнуясь в остроумии, вырезали из газет лозунги у клеили их на стены туалета. Пришлось замполиту самому погнать роту на внеплановое прочесывание кишлаков и приволочь оттуда четыре новеньких "Шарпа" в упаковке. Улетающие в округ полковники гудели в командирском модуле всю ночь, требуя восточной экзотики. Замполит уговаривал официанток из офицерской столовой станцевать обнаженными перед проверяющими потом сунул их в постель к полковникам, заплатив женщинам из своего кармана большие деньги в чеках и афошками. Наутро полковники еще хмельными собирались в Ташкент. Хмуро попрощались с командованием полка, погрозили замполиту и улетели.
Ночь прошла спокойно. Когда вынырнуло солнце Костя с ребятами сжег огромный ворох листовок, тщательно собрав со всего холма бумажки. День прошел тягостно. Привыкшие ко всему солдаты дремали, не обращая внимания на солнце. Вернулись в полк по ветру который нетерпеливо гнал солдат в спины.
Прошел месяц. Наступила осень. Полк был на Пандшере. Кровавые бои, бессонные дни и ночи, потери, потери, потери... Взвод, в котором служил Костя, прочесывал скалы, в которых могли остаться духи. Наделю лазили по горам искали ветра в поле. Когда возвращались назад. Костя забрел в небольшую пещерку, набитую ящиками с оружием. Вернулись в полк. Командир полка на построении объявил Косте благодарность, от пуск на Родину и пообещал награду. Костя летал на крыльях, не верилось ему, что он поедет домой. Обегал все кантины, выбирая подарки родителям и брату. Накупил разной мелочи, чтобы можно было попрятать по карманам при осмотре вещей. Красивые ногтерезки, медальончики с изображением Девы Марии, две зажигалки с пьезокристаллами и несколько кассет для магнитофона. Нагладил вычищенную парадку, назеркалил ботинки, перешил погоны на шинели и потопал в штаб полка за проездными документами.
В штабе ему выдали бумаги. Командир полка пожелал доброго пути и посоветовал спешить на "Ариану". Скоро от нее отправлялся транспорт на Ашхабад. В кассе получил свои чеки за последние три месяца и пошел к замполиту.
Майор приказал открыть вещмешок и вывалить из него все. Посыпались из мешка носки, трусы, несколько фотографий, яркий восточный платок и книги. Замполит пересмотрел все, отложил фотоснимки и принялся перелистывать книги, купленные Костей в "Березке". Хорошие книги, такие книги в Союзе достать очень трудно. По чьему-то головотяпству попали они сюда. Замполит только головой покачал. Булгаковская "Мастер и Маргарита" завели его. И вдруг из одной книги выпал маленький листочек. Замполит поднял его и побелел от гнева. Костя взглянул на бумажонку, и сердце его провалилось. На листке ощерился горилла Брежнев, подмигивая Косте: "Что, говнюк, съел?"
Самолет оторвался от земли "Арианы" и медленно начал набирать высоту, ревя мощными двигателями. Костя смотрел на него сквозь пелену слез. С полковой гауптвахты хорошо просматривалась вся взлетная полоса.
Глава 12. Славка
В стремительной атаке остановить солдата, значит вызвать на себя всю ярость, накопившуюся в нем в ожидании этой самой атаки. Рота летит вперед, поливая все вокруг из автоматов и подствольников, стрекотанье АК, рев подствольников, хлопки разорвавшихся гранат, вскрики раненых, мат спотыкавшихся - все горячит, раззадоривает роту. Духи за стенами дувалов почувствовали это единение роты шурави, увидели бесполезность своего сопротивления, потихонечку стали отступать, но все же стреляли еще густо. Командир роты знает, когда можно залегать, а когда развивать атаку. На собственном опыте научился. Когда-то, в одном из первых боев, увидел, что рота идет навстречу огненному шквалу, крикнул: "Ложись!" а в ответ увидел только командира. И не посмел он больше кричать, а ринулся впереди роты, мгновенно влившись в ее яростный атакующий порыв. Вместе с первыми прорвался командир через стену огня, вместе с ними кинулся на растерявшихся духов и крошил их из своего ствола вместе с первыми прорвавшимися. Только теперь заработал себе прощение командир, только сейчас увидели в нем солдаты не просто офицера, но командира, своего Командира. Почувствовал тогда Славка-лейтенант момент, остро почувствовал, что ошибись он, все могло обернуться иначе. Мог бы лежать где-нибудь сзади роты Славка с развороченной грудью под искрошенным бронежилетом. Не держит бронежилет выстрелов в упор.
В этой атаке Славка снова впереди. Знают солдаты место командира, прикрывают его с флангов, готовы за своего старлея глотку любому перегрызть. Ворвались через дувалы в кишлак. Духи уже запетляли, зашмыгали по кишлаку, по его запутанным узким улочкам. Солдату не в первый раз в кишлаке. Архитектура знакомая, ясно, что к чему. Ориентируются солдаты по главному кишлачному арыку, перебегают от одной стены дувала к другой. Командир Славка хотел было заскочить в один из дувалов, да опередил его сержант Мишка Тарасов. Вышиб ногой ветхую калитку и обомлел на месте. Славка чуть не сшиб сержанта и тоже остолбенел. Стоит перед ними дед в широченных голубых штанах, в такой же рубахе, в чалме замызганной, веревкой вокруг головы намотанной грязной и старой. Борода редкая, клочьями белеет. Лицо цвета вяленой дыни ничего не выражает, глаза прозрачно-белые сквозь шурави смотрят. Обеими руками дед саблю за рукоять держит, клинком в землю оперся. Сержант обошел деда, посоветовал ему "до обеда не рассыпаться" и побежал к дому. Славка пошел было за ним, но почувствовал за спиной хищное движение. Удивился командир: неужели это старик шевелится? Хорошо, что успел обернуться. Сабля сверкнула клинком, уже падающим на голову Славки. Выбросил вверх над головой руку Славка, отбил жало сабли вскользь, но кончик лезвия с легкостью отсек первую фалангу мизинца на левой руке. Дед уже взметнул шашку еще раз, а Славка на курок давит. Молчит автомат - нет патронов. Рвет с плеча оружие командир, хрястнуть в лоб старика, да не успел, пристрелил духа Мишка. Дед с задранной вверх саблей, широко расставив босые ноги, шагнул к Славке и рухнул к его ногам, с предсмертной силой рассек воздух перед шурави, в надежде достать, ужалить ненавистного. Сержант уже был у дома. Славка одновременно с ним упал в пыль, когда сержант швырнул в оконце гранату. Взрыв сорвал с петель дряхлую дверь и разнес ее в щепки о землю. Клубы пыли и дыма рванулись из домишки. Старлей и сержант подскочили к нему и разом влетели внутрь, простреливая перед собой пыльную темноту комнаты. Зря пуляли. Никого и ничего внутри не было. Два топчана - развалюхи с рваными лохмотьями одеял, несколько помятых медных кувшинов на жалком подобии стола, взрывом брошенном к стене. Вышли из домика. Мишка сменил магазин, протянул командиру еще один, полный.
Духи опять ушли, оставив после себя несколько трупов. Оружие унесли с собой. Потерь в роте не было. Несколько раненых легко, да мизинец командира вот и все потери. Прочесали кишлак. Нашли несколько стариков и старух. Ни детей, ни взрослых - все ушли в горы, все сбежали. То ли от шурави, что, скорее всего, то ли от духов, в чем убеждала официальная пропаганда.
Надоела до чертиков эта война. Всем. Нашим солдатам от неясности своего нахождения здесь. Афганским воякам - от бесконечности сидения в горах.
Тихо ночью. Затаился пустой кишлак, насыщенный по горло кровью и ненавистью. Дневные защитники ушли в горы, далеко залегли где-то в мрачных узких пещерах, выжидая своего часа. А дождутся, ударят по шурави острыми уколами партизанских атак. Отставших и раненых изрежут на куски, уведут в плен крепких и здоровых обращать неверных в мусульман.
Не спит рота. Бродят солдатские головы от крепкого хмеля сегодняшнего боя. Лихой был бой, даже красивый, в своей атакующей стремительности. Знает Славка, что солдат надо успокоить, но не расслабить. Сейчас все возможно. Бывало такое, что после боя еще не наступит обратная реакция, все возбуждены, вздернуты, и вдруг блеснет крохотная искорка раздора между что-то не поделившими солдатами. Взрыв эмоций страшен. Драки не миновать. А драка вооруженных, окропленных кровью людей страшна вдесятеро.
Выставил Славка посты, назначил бодрствующего и отдыхающую смены и созвал к себе оставшихся солдат. Расселись вокруг костерка солдаты, слабенькие всполохи огня мерцают, едва освещая закопченные боем лица, сверкая на свежих белоснежных бинтах с небольшими кровавыми пятнами. Сидят солдаты, курят крепкие сигареты, ждут, что командир им скажет. И Славка ждет, когда внимание будет обращено на него. Знает Славка, что нарушит сейчас Устав, и если есть в роте хоть одна гнида, то несдобровать ему. Но верит Славка - нет таких в его роте.
Выставил Славка посты, назначил бодрствующего и отдыхающую смены и созвал к себе оставшихся солдат. Расселись вокруг костерка солдаты, слабенькие всполохи огня мерцают, едва освещая закопченные боем лица, сверкая на свежих белоснежных бинтах с небольшими кровавыми пятнами. Сидят солдаты, курят крепкие сигареты, ждут, что командир им скажет. И Славка ждет, когда внимание будет обращено на него. Знает Славка, что нарушит сейчас Устав, и если есть в роте хоть одна гнида, то несдобровать ему. Но верит Славка - нет таких в его роте.
- Вот что, мужики, - начинает Славка, обводя взглядом вмиг приблизившиеся к нему лица, ставшие родными и близкими за несколько месяцев. - Спасибо хочу сказать вам за сегодняшнюю "войну". Молодцы, хорошо воевали. Мишке, вот, Тарасову, - кивнул командир головой в сторону смутившегося сержанта, - большой "ташакур". Если бы не он, не мизинец я потерял бы, а голову. Крепкий душманский дед оказался. - Рассказал Славка эпизод, случившийся сегодня. Посмеялись солдаты, нисколько не заискивая, смеялись, от всего сердца.
Пошарил старший лейтенант в своем вещмешке и вынул на свет божий, а, вернее, во тьму аллахову полную фляжку спирта, подбросил ее на широкой ладони, велел всем кружки приготовить. Передал флягу самому педантичному солдату-радисту Пискареву Женьке, точнее и справедливее которого найти в полку человека нельзя. Женька взвесил оценивающе сосуд и пошел быстро по тесному кругу, останавливаясь перед каждым на короткий миг, и плескал каждому ровно столько, сколько и предыдущему. Дошел до командира, плеснул вначале себе, а потом в командирскую кружку, слегка звякнув горлышком об алюминиевый край. Молчат солдаты. Командир опустил голову, задумался, что же сказать, бойцам.
- Хочу выпить за ваши руки, - начал Славка, улавливая при этом удивленные, быстро брошенные к рукам взгляды солдат. - Нет, ребята, не за эти руки, а за те, что были у вас на гражданке, и за те, что будут потом, когда домой вернетесь. Пусть ваши руки никогда и никому не причинят горя, а только добро принесут, ласку и счастье! - помолчал немного командир, замечая оттаившие лица бойцов. -Ну, быть добру!
Закончил Славка свой тост и опрокинул содержимое мятой походной кружки себе в рот. Спирт вспыхнул обжигающей струей, ринулся в желудок. Замелькали вверх-вниз солдатские кружки, крякнули единодушно солдаты. Каждый задумался о словах командира. Да уж, за эти-то ручонки, страшные и обломанные, никто бы пить не стал - красоты маловато. Грубые, обожженные, закопченные, с корявыми ногтями, с кровавой грязью под ними. Сейчас эти руки способны только стрелять, рвать, резать, душить, уничтожать. Грустно, но неизбежно, если хочешь выжить в этом кошмаре чужой войны. Разбрелись солдаты, вытянулись в мягких постелях пыльной земли, примостившись головами на пышные подушки вещмешков и, усталые, чутко уснули.
Славка проверил посты и сам подремал часа два, прислонившись спиной к теплому дувалу.
Вновь идет Славкина рота в атаку. Не ладится сегодняшний бой. Нет в роте единства. Теряет рота солдат. Духи крепкой стеной насмерть стоят, защищают свою родную горушку, за которой только скалы голые да пустыня мертвым саваном лежит, щетинится редкими колючками. Вот такая земля есть на свете! Какая никакая, а для афганцев она своя, родная и защищать ее надо.
Спустилась рота в ложбинку, такую прекрасную. Пули над ней проносятся, никого не задевают. Благо у душманов гранатомета нет. Не достать им роту. Славка видит, что нет смысла солдат под пули гнать, не зависит от этой сопки успех большой операции, скомандовал отбой атаки. Солдаты благодарно взглянули на командира: "Спасибо, батя!" Вот так в свои двадцать пять с небольшим лет стал батей для своих солдат Славка.
Ярятся духи: ну никак не достать шурави. Пуляют в белый свет, как в копеечку. С полковой стороны по рации щедро поливают матюгами командира роты. Взять горушку и точка! Капитана Русланова, командира другой роты, ставят ему в пример. Тот хоть и потерял больше половины роты, а сопку взял. Только на кой черт она нужна, коли духи на зимние квартиры расползаются, никто не говорит. Знаком Славка с капитаном Руслановым, знает, что батей того никто не называет, да и вряд ли кто-нибудь назовет. Губит солдат капитан. Есть боевая задача сдохни, но выполни! Вот и гибнут солдаты, не успев разглядеть, в Русланове своего "батю".
Настороже провела ночь рота. Духи простреляли всю темень, видимо, боялись атаки. Славка нарочно драконил их, не давал уйти с места. На контратаку духи не осмелились, маловато их было. Надеждой питались сыны Аллаха. Вот, мол, шурави побьем, оружием разживемся. Да не удалось. Чуть светать стало, по связи пригрозили старшему лейтенанту Петракову Вячеславу - командиру роты пехотного полка - сорвать с него погоны, да не посмотрели, видно, что на связи солдат, велели слово в слово командиру передать.
Женька кинулся к солдатам, все рассказал им. Поняли солдаты, что судьба офицерская, судьба бати в их руках. Сержанты выстроили роту в цепь, бесшумно покарабкались из ложбинки, стараясь не разбудить задремавшего под утро старлея. Потом уже, когда вырвались на простор, грянули "Ура!" и пошли ломить сопротивление духов.
Славка подскочил, еще не совсем проснувшись, рванул затвор автомата и вылетел из ложбинки, растерянно глядя вслед пыльной занавеске, поднятой сапожищами бегущей впереди роты, бегущей за спасением своего Бати.
Глава 13. Пашка. Часть 1
К концу первого полугода службы Пашка впервые попробовал покурить "дряни". В общем-то, ничего о этом он для себя не открыл и удивленно смотрел на ребят из своего взвода, которые, накурившись анаши, сидели и лежали в расслабленных лозах. Сладковатый н удушливый запах дыма, маслянистый привкус в гортани и во рту - вот и все, что почувствовал Пашка. Чуть позже ребята притащили из рейда какую-то другую штуковину. Она и по виду сильно отличалась от предыдущей: почти черный цвет, на ощупь липковато-тугая и резкий запах масла - вот что отличало ее. Процесс курения тоже был особенным. Не нужны были традиционные папиросные гильзы или сигареты. Вещество скатывалось в маленький, размером со спичечную головку, шарик, насаживалось на острие иглы и поджигалось. Опиум медленно тлел, курился синей струйкой дыма. Нужно было лишь с силой вдыхать через ноздри этот плотный дым, и эффект не заставлял себя ждать. Пашка попробовал и такой способ. Результат оказался необычным. По позвоночнику стал подниматься теплый мягкий шар, добрался до затылка, перекатился в лобную долю и растекся приятно-оглушающим нежным раствором. Ноги разом отяжелели. Пашка плюхнулся задом в пыль, прислонился спиной к ящикам со снарядами, сложенным штабелями на складе, который сейчас охранял Пашка. Окружающие звуки гасились ватой, в которую превратился жидкий раствор в голове... Насыщенное истомой тело приятно обезвесилось, создавая иллюзию полета. Глаза призакрылись, оставив узкую полоску бельма под веками, зрачки закатились. Голова бессильно свалилась на плечо. Рот безвольно открылся, из него обильно потекла слюна. Блаженство медленного парения все нарастало и нарастало, грозя оборваться страшным падением. Потом все куда-то ушло, разом выключилось. Пашка подремал некоторое время. Внезапная сухость во рту и головная боль швырнули его в реальность: в звуки, в движение, в жизнь боевого полка. Неприятные ощущения прошли достаточно быстро, оставив после себя небольшую, даже приятную в какой-то мере боль в суставах. Пашка еле дождался смены и побрел на кухню, где в больших котлах держался отвар колючки. Пил Пашка долго, вес никак не мог утолить жажду. Отходил было, да потом вновь возвращался и опять пил, пил, пил... Пот ручьями растекался по телу, напитывая ткань хэбэшки. Пашка набрал из узкого ствола колодца воды и выстирал форму. Вечером ребята предложили ему еще разок "хапнуть", но Пашка отказался - не хотелось больше чувствовать себя беспомощным хотя бы даже и под кайфом.
Рота Пашки находилась во втором эшелоне охраны кандагарского аэродрома на отдыхе. Занимались с утра до вечера строевой подготовкой до чертей в глазах, до одурения, до "потери пульса", как называл это состояние старшина роты прапорщик Рахимбобоев, огромный, мускулистый туркмен. За глаза солдаты называли его Рэмбобоевым, и в этом изредка даже сквозило уважение, но очень редко...
Вскоре роту перевели на выносные посты - на "блоки". Жизнь там была ужасной. Камни, бетон "блока", ежедневная смерть, кровь и, как единственное спасение от всего этого - гашиш. Рядом с "блоком", где "тащил" службу Пашка, врос в каменистую почву маленький кишлачок, живущий своей непонятной азиатской жизнью. Люди там жили пугливые, несмотря на то, что кишлачок был договорный. Один из прежних командиров "блока" догадался бросить от движка на дувалы провода, и вечерами в кишлаке загорались тусклые лампочки, что приводило афганцев в благоговейный трепет. Изредка подбрасывали в кишлак керосин, лекарства. Но им было поставлено условие. Как только из кишлака в сторону шурави произведется хоть один выстрел, электричество вырубят и кишлак выжгут. Вот и приходилось седобородому "старшине" кишлака крутиться между шурави и моджахедами, чтобы сохранить столь шаткое равновесие. Видимо, духи понимали всю безнадежность положения для жильцов кишлака и совершали нападения на "блок"" только не со стороны кишлака. Кишлак давно и прочно вошел в жизнь "блока". Солдаты постоянно уходили в "самоволки", меняли шмотки, консервы со сгущенкой и тушенкой, керосин на гашиш. Некоторые из старослужащих имели какие-то свои дела в кишлаке и, несмотря на запрет командования, все же просачивались туда. Пашка тоже имел свой постоянный канал добычи наркотика. Перед выходом на "блок" он набивал вещмешок старыми майками, хэбэшками, сумками от противогазов и прочим тряпьем. Обмен производился по давно установленному тарифу. За майку давали на два "косяка", за хэбэшку четыре-пять. Пашка сотрудничал все время с высохшим от старости одноногим Халимом. Халим ловко скакал на одной ноге, опираясь обрубком другой на самодельный протез из узловатого крепкого дерева. Он брал шмотки, смотрел их на свет, определяя степень крепости, бросал их через плечо в темень лачуги на кучу другого тряпья. Рассчитывался за каждую вещь отдельно. Обычно Пашка, получив плату за первую шмотку, тут же закуривал мастырку и, блаженно затягиваясь, спокойно смотрел за суетливыми руками старика, ловко хватающими вещи и тут же бросающими плату, завернутую в тряпицы, перед Пашкой.