Вскоре Сашка с прапорщиком свернули с аэродрома и пошли через полосу пустыни к палаточному городку. Белов рассказывал о батальоне, что много потерь, а батальон не в чести у командования, поэтому из рейдов не вылезают, и, скорее всего, Сашку сунут в разведроту, на место недавно погибшего капитана Вощанюка.
Все так и получилось. По случаю возвращения из рейда все отдыхали. Солдаты спали в палатках, а прапорщики и офицеры напивались до одури в новом модуле, сбитом из пахучей блестящей фанеры. Сашку быстро приняли в свой круг, тем более, что он достал из своего чемодана разрешенные к провозу две бутылки водки и четыре вина. По разговорам Сашка понял, что все союзные газеты врали безбожно о событиях в Афганистане, но то, что рассказывал ему подвыпивший Белов о рейдах, вызвало у него недоверие, и он отнес болтовню прапорщика на счет алкоголя. Все разбрелись по койкам и уснули. Сашка тоже лег на место, которое ему указал пьяный Белов. Сашка немного полежал, справляясь с легкой тошнотой от выпитого, и задремал.
Часа через два его кто-то грубо толкнул и стал тянуть с кровати. Сашка вскочил. Перед ним стоял здоровенный прапорщик в кителе, на котором в свете керосиновой лампы тускло виднелись два бордовых ордена "Красной Звезды" и поблескивали несколько медалей.
- Давай отсюда, - прорычал прапорщик, - моя кровать.
Сашка хотел было оправдаться:
- Да мне тут... показали...
Но прапорщик оттолкнул его, сунул под кровать автомат, улегся и захрапел. Сашка растерянно огляделся, в надежде найти пустую койку. Все было занято. Одетые люди хрипели во сне, матерились, кто-то блевал. Воздух, отравленный вонью перегара, дымом табака, кислятиной блевотины, душил Сашку, и он вышел из модуля. Огромная луна и бессчетное количество звезд ярко освещали землю. Где-то протарахтел пулемет, пришивая красными гвоздями трассеров ночь к небу. Сашка присел на стопку металлических ящиков. Чувство отчужденности и ощущение ненужности по-детски стиснуло горло. Захотелось заплакать. Вдруг, совсем близко от Сашки, из глубокой траншеи, раздались автоматные выстрелы. Сашка побежал к траншее и спрыгнул в нее. Прямо перед ним на песчаной стене висели портреты Брежнева и Черненко, видимо, вырванные из "Огонька", истыканные обгоревшими по краям пулевыми отверстиями. Сашка поднял голову и увидел над ровным срезом траншеи чью-то пьяную удаляющуюся спину. На душе стало совсем пусто и тоскливо. Сашка выкарабкался наверх, вернулся в модуль, улегся на кучу сваленных в углу бушлатов и уснул.
Наутро его назначили командиром разведроты. Замполит познакомил Сашку с солдатами. В основном ребята были молодые, из пополнения, кроме нескольких "стариков", из тех, кто не попал в группу Вощанюка - были в госпитале. Один из них - огромный белорус - румяный красавец рядовой Поливайко. Замполит похлопал его по плечу:
- Орел! В горах "Утес"{15} один таскает.
Сашка вслух восхитился солдатом, про себя думая о том, что он по сравнению с такими солдатами зелень сопливая. Поливайко смутился от похвалы и покраснел.
...Прошло полтора месяца. Теперь Сашка уже стал полным членом боевого полкового братства. Трижды ходил в рейды и успешно возвращался назад без потерь, приволакивая с собой различные трофеи, которые приходилось тащить на своих плечах ворчащим солдатам. Но приказ есть приказ. Сашка перезнакомился со всеми офицерами и прапорщиками, узнал, кто такой тот здоровенный прапорщик с двумя орденами, разбудивший его в первую ночь. А был он начальником продсклада полка, имел в штабе ТУРКВО крепкую руку и отирался в Афгане уже третий год, при этом умудрившись ни разу не отойти от расположения полка ни на метр. Дружил со строевой частью и ее начальником майором Стефанчуком, отъявленным трусом и негодяем, таким же дважды орденоносцем. Политотдел тоже любил вкусно поесть, так что старший прапорщик Веревкин жил красиво и безбедно, часто посещал "чекисток" и дуканы, набивая очередной чемодан "фирмой".
...Началась пора осенних рейдов. Батальон опять перебросили на затыкание дыр в Файзабад. В районе ответственности здешнего полка - уезде Кишим действовала самая крупная группировка в Бадахшане под командованием Абдул Вадуда. По разведданным его отряды насчитывали полторы тысячи бойцов. "Зеленые" тщетно гонялись за ними, и поэтому им в помощь выделили роту, которой командовал Сашка. Задача была предельно ясна: в ночь вытянуться в горы вдоль реки Мошхад, я с рассвета длинной ничью спуститься с гор, очищая небольшие ущелья и зеленку, прочесать несколько кишлаков, стоящих у реки. С другой стороны реки должна была поддержать бронегруппа, огнем подавляя духов на случай, если они окажут сопротивление или попытаются прорваться через Мошхад. Все было проиграно на топокарте и ни у кого не вызывало сомнений.
Батальон "зеленых" с ротой Сашки ушел в ночь, забрались в горы, залегли за грядой валунов. Сашка не спал, всю ночь находился на связи и к утру был готов двигаться вниз. Солдаты поеживались на предрассветном ветру, тщательно подгоняли снаряжение, нервно курили. Рассвет застал батальон на марше. Раскинув крылья густой цепи, люди шли молча, ожидая первых выстрелов и боя. Сашкина рота шла в центре. В бинокль Сашка увидел, как левое звено цепи спустилось в неглубокое ущелье, и сразу же оттуда ветер принес звуки выстрелов, но почти сразу все смолкло, и через несколько минут "зеленые" выбрались наверх и присоединились к батальону. Сашка связался с бронегруппой, но те еще не получали команду на выдвижение. Теперь с правой стороны завязалась заварушка и тоже быстро погасла. Показались широкие полосы зеленки. Сашка приказал роте залечь, афганцы сделали то же самое. Теперь оставалось только ждать разведчиков, которые вот-вот должны были появиться. Вскоре командир "зеленых" сообщил, что разведка вернулась. В зеленке есть духи, но немного, а вот к кишлакам не смогли даже приблизиться - стреляют. Продолжили спуск и ворвались ровной линией в заросли зеленки. Духи даже не пытались сопротивляться, быстро отходили к реке, ярко сверкающей и манящей вспотевших солдат своей прохладой. Впереди показались кишлаки. Бронегруппа еще не выходила. Сашка, чертыхаясь, сорвал с головы наушники радиосвязи и дал команду вперед.
На долю разведроты достался кишлак Намазга, ничем не отличающийся от таких же десятков кишлаков, виденных Сашкой. Такая же убогость и нищета: приземистые дувалы, глинобитные серые стены, но больше зелени от близости реки. Кишлак встретил роту плотным огнем. Еще только над гребнем небольшой сопочки повязалась голова командира первого взвода Криниченко, как пули хищно чмокнули его чуть ниже линии каски, и он покатился вниз, жутко выворачивая ноги и руки. Санитар кинулся к нему и начал рвать из сумки бинты и тампоны. А рота двигалась дальше, падая на брюхо, переползая вниз за спасительную кромочку дороги, идущей к кишлаку. Залегли у дороги. Сашка опять вышел на связь. Эфир рвали слова:
- Вперед, мать вашу! Вперед... Выбить духов...
И Сашка орал те же слова, перебегая от одной группы к другой. Люди не могли подняться под ураганным огнем. Приходилось ждать затишья.
Как только духи чуть успокоились, Сашка выскочил на дорогу и рванул к дувалам. За ним хлынула рота. Сашка не оглядывался назад, он был уверен, что люди пошли за ним и чувствовал их спиной. Его перегнал Поливайко с РПК в руках. Пулемет в его руках казался игрушкой, злобно рычащей, выплескивающей огненные струи. Духи очнулись и с новой силой лупанули по роте. Рухнул командир второго взвода, пули стеганули его ниже колен. Солдаты на мгновение застыли, готовые залечь тут же в пыли на голом месте. Но Поливайко, сменив коробку, хлестнул длинной очередью по дувалу, и пулемет духов заткнулся. Солдаты опять ринулись вперед, простреливая пространство перед собой, и некоторые уже просачивались в тесные улочки, а Поливайко все стоял один среди дороги и долбил из пулемета по верхней кромке дувала, не давая духам вести прицельный огонь. И все же горячая струя прошила его ноги. Поливайко упал, напрягая все силы, он откинул сошки пулемета и продолжал стрелять. Краем глаза он видел, как медбрат с двумя солдатами оттаскивали с дороги командира второго взвода и еще двоих раненых. Еще одна пуля ударила в спину Поливайко и, минуя позвоночник, вошла в почки. Боль резанула ослепляюще, но Поливайко сменил еще одну коробку и, уже погружаясь в беспамятство, нажал на курок. Рядом блеснул гранатный разрыв, взметая осколочно-пыльный вихрь. Пулемет замолчал, вызвав в умирающем мозгу Поливайко удивление. Мышцы продолжали давить на курок, но кисти, отсеченные осколками, безвольно повисли на РПК...
Бой смолкал у реки, изредка всхлипывая истеричными очередями. Духи ушли на другой берег Мошхада. Бронегруппа так и не подошла.
МИ-8 ввинчивался в воздух кандагарского аэродрома. Сашка сидел на алюминиевой скамейке и всматривался в теперь уже знакомые ориентиры. В его ногах лежали трупы погибших в этом рейде, накрытые плащ-палатками. Остатки первого взвода дремали. В хвосте вертолета глухо позвякивало трофейное оружие, за которым уходила та самая бронегруппа.
Бой смолкал у реки, изредка всхлипывая истеричными очередями. Духи ушли на другой берег Мошхада. Бронегруппа так и не подошла.
МИ-8 ввинчивался в воздух кандагарского аэродрома. Сашка сидел на алюминиевой скамейке и всматривался в теперь уже знакомые ориентиры. В его ногах лежали трупы погибших в этом рейде, накрытые плащ-палатками. Остатки первого взвода дремали. В хвосте вертолета глухо позвякивало трофейное оружие, за которым уходила та самая бронегруппа.
Глава 5. Таня
Сашка лежал в небольшой палате кандагарского госпиталя и наслаждался долгим сном, вкусной горячей пищей, вниманием медсестер и вообще беззаботной жизнью. Рана была не тяжелая: осколок вырвал кусок мышцы из бедра, и началось заражение. Теперь уже все зажило, и завтра - послезавтра домой - в батальон. Пока Сашка отлеживался в госпитале, его группа сходила в рейд на прочесывание района, прилегающего к Кандагару, и теперь была на отдыхе - в карауле второго эшелона. Почти все ребята, от офицеров до солдат, побывали у него. С ними Сашке было неуютно, неловко от своей сытости-бритости, а они, уставшие, запущенные, шли к нему за три километра. Сашка встал с койки, прошел, немного хромая, к умывальнику, умылся и вышел в тесный длинный коридор со сферическим потолком, Он стоял и ждал обхода, но до него еще было почти два часа. Сегодня на смену должна была заступить Таня - хирургическая сестра, с которой и хотел встретиться Сашка. Он давно уже заметил Таню, еще в свои первые дни службы, но не мог с ней познакомиться так просто, без всякого повода. Таня всегда передвигалась очень быстро, изредка мелькала в расположении из городка, и Сашка никак не мог как, следует рассмотреть Таню. Он видел ее хрупкую стремительную фигуру, длинные светлые волосы, а остальное придумал сам, придавая девушке те черты, которые хотел бы видеть у нее. Сашка был здорово удивлен, когда увидел Таню в операционной. Она была именно такой, какую он себе придумал. Во время перевязок Сашка разговаривал с Таней, как-то быстро они нашли общий язык. Сашка всегда стеснялся женщин, становился неуклюжим, в общем, комплексовал жутко, как сам он признавался, но с Таней ему было очень легко. Таня тоже привязалась к этому молодому старлею, красивому, высокому парню, явно влюбленному в нее.
В полках, базирующихся в Кандагаре, было довольно много женщин: официантки, продавщицы из "Березки", машинистки. Вокруг них всегда царила атмосфера ухаживаний. Сашка знал, конечно, что здесь есть женщины, но сам их не видел. После первого рейда, когда батальон стоял на построении, мимо проходила женщина, машинистка из штаба дивизии. Она шла в легком светлом платье, и солнце насквозь просвечивало ее фигуру. Строй замер в онемении. Командир батальона даже замолчал, не поняв причины звенящей тишины, оглянулся, увидел женщину, скомандовал: "Разойдись!", догнал ее, и они зашли в его палатку. Это была его "фронтовая жена".
Практически все женщины были "определены", то есть жили с кем-либо из офицеров или прапорщиков. Почти все они были одиноки там, в Союзе, и искали здесь хоть какое-то подобие семейной жизни, обстирывая, готовя пищу, деля постель со своим временным мужем, всегда на что-то надеясь и во что-то веря. Были и такие, что, пройдя все ступени от старших офицеров до прапорщиков, быстро им приевшись своей безотказностью, спали с солдатами за десять-двадцать чеков, лишь, бы скопить деньжат, за что и получили свое прозвище "чекистки". Сашке было жаль этих женщин, а впрочем, всех женщин, оказавшихся здесь, на этой войне, никому не нужных ни в Союзе, ни в Афгане. Они попадали сюда через военкоматы вольнонаемными, военнослужащими или по протекции на работу в "Березках". Но где бы они ни работали - им приходилось вместе с мужиками тащить на себе все кошмары фронтового быта.
Впервые Сашка столкнулся с безжалостностью хирургии в рейде, теперь он уже не помнил точно где, где-то под Джелалабадом, в одном из отдаленных гарнизонов, заброшенных в пустыню. Он вышел из палатки, в которой ночевал со своей группой. Встал очень рано, его еще во сне стал преследовать какой-то странный запах, приторно - сладкий, неприятно назойливый. Сашка пошел между еще сонных и молчаливых палаток. Одинокие часовые поеживались под грибками, подняв воротники шинелей. Сашка свернул влево к бочке с водой и застыл на месте. Из палатки с красным крестом вышел невысокий коренастый солдат в белом, заляпанном кровью халате, с большим тазом в руках и вывалил из него чью-то отсеченную руку в кучу сваленных прямо в пыль частей человеческого тела, облепленных мухами, возбужденно шевелящихся на этих жутких обрубках. Волны смрада поднимались над разлагающимся мясом и разносились ветром. У Сашки потемнело в глазах. Солдат ушел в палатку, затем опять вышел из нее и начал посыпать чем-то белым эту груду. Мухи, недовольно урча, взлетали опять садились, торопясь воткнуть свои хоботки в вонь, разложение и в чью-то боль. Сашку рвало, выворачивало всего наизнанку. Сашке казалось, что он выблевал все, что съел за свою жизнь, а из него все текло и текло, струями выплескивалось из разодранного в судороге рта. Солдат - санитар равнодушно наблюдал за Сашкой, с наслаждением затягиваясь папиросой:
- Это у вас с непривычки. Скоро уже две недели, как никто не убирает.
Сашка отдышался и присел на ящик бомботары. В глазах рябило, голос солдата проходил как сквозь вату. Он слабо заговорил:
- Да что ж, неужели убрать некому?!! Это же ужас!
- А кому убирать? Рейды один за одним. Сами, небось, на подмогу прилетели. Вы же не наши? У нас всегда, как только на войну уходят, хирурги с утра до вечера кромсают. Медикаментов мало, формалин давно закончился. Наркоз делать нечем. Да сами сейчас услышите. Будут майора оперировать, осколок из груди вынимать...
Из палатки доносились стоны, бормотания, крик. Сашка зажал уши и зажмурил глаза. Солдат бросил окурок в кучу и продолжал:
- Скоро уберем. Вот рейды закончатся, мужики вернутся - закопают. Собаки бродячие прибегают, по всему городку мослы растаскивают, а часовые по ним из автоматов лупят.
Сашка поднялся и побрел на мягких ногах к своей палатке...
В начале коридора мелькнула Таня н пошла в ординаторскую. Сашка пошел за нею, на ходу одергивая по-нелепому короткую госпитальную пижаму. Пока он шел по длинному глиняному полу, в ординаторскую кто-то зашел. Сашка подошел к неплотно закрытой двери и остановился, услышав знакомый наглый голос прапорщика Веревкина:
- Танюша, ну ладно, что ты такая недотрога. Я же не просто так. Вот тебе сто чеков, ну хочешь, двести.
Сашка оцепенел. Таня за дверью крикнула:
- Уйди отсюда, гад! Пошел вон...
- Да не будь ты дурой. Скоро ведь в Союз. Шмоток хоть наберешь, а то ходишь в своих задрипанных джинсах, - басил прапорщик, - сколько тебе, месяц два осталось? А ты все на одну зарплату. Ты посмотри на баб умных: и чеки есть, и афошки, и мужик под боком, не один, так другой.
Сашка толкнул дверь, она бесшумно открылась. Таня отвернулась от Веревкина, считая разговор оконченным, и наклонилась над столом с инструментами. Прапорщик шагнул вперед, схватил Таню руками за бедра и прижал ее к себе, пытаясь губами приникнуть к ее шее. Таня вырывалась, забилась в его грубых руках, а Веревкин похотливо ржал, одной рукой крепко обхватив Таню за талию, а другой тискал ее грудь. Таня дотянулась рукой до инструментария и, схватив скальпель, попыталась полоснуть Веревкина по ненавистным рукам, но тот, засопев и отяжелев, легко отстранил ее руку и уже рвал с Тани халат, обнажая ее тело. Сашка ринулся к прапорщику, схватил его за плечо и, развернув лицом к себе, врезал боковым ударом руки в челюсть, а коленом ударил в пах. Все произошло мгновенно. Таня, ничего не успев понять, по инерции, когда Сашка разворачивал Веревкина к себе, резанула прапорщика скальпелем по груди. Веревкин хрюкнул и осел на пол. Теперь он валялся на полу, идиотски вылупив глаза, синея и хрипя от боли. Его орденоносный китель набухал полоской крови.
- Сука, убила, - вдруг завопил он, потом, ощупав себя и убедившись, что жить будет, перевел взгляд на Сашку. - A ты, старлей, сгинешь, падла, на рейдах.
Он встал на колени, потом тяжело поднялся на ноги и вперевалку пошел из комнаты, у двери обернулся, грязно выматерился и ушел, сильно хлопнув дверью.
Таня плакала, тщетно пытаясь запахнуться разодранным халатом. Сашка не знал, что делать, потом увидел на гвозде, вбитом в стену, чью-то шинель с майорскими погонами, снял ее и набросил Тане на плечи. Таня села на стул, не прекращая плакать, и сквозь слезы заговорила:
- Ну зачем? Почему так? Да сколько же вас мужиков, через наш госпиталь прошло. Привезут - труп трупом, отмоют, прооперируют, лежит недвижимый, зовет: "Мама, мама", а потом оклемается и - все, уже баба ему, а не мама нужна. Сашка виновато молчал. Таня уcпокаивалась, всхлипывая и по-детски шмыгая носом: - Не все, конечно. Это я так, сгоряча. Ты, например, совсем другой... Ладно, садись, Саша, чай попьем до обхода.